Одиссей Полихроніадесъ - Константин Леонтьев

Говоря это, г. Бакѣевъ съ улыбкой простеръ предъ собою руку и представилъ, какъ надо сѣять сѣмена на почву земли.

Отецъ скромно склонилъ голову.

Тогда г. Бакѣевъ обратился къ писцу Бостанджи-Оглу и приказалъ ему читать не спѣша и переводя прямо и съ точностью съ русскаго на греческій. Хотя отецъ мой на Дунаѣ и въ Бессарабіи выучился говорить по-русски, но литературный и дипломатическій языкъ были ему не доступны; и потому г. Бакѣевъ и велѣлъ читать мемуаръ по-гречески.

«Осмѣливаюсь почтительнѣйше повергнуть на благосклонное вниманіе ваше дѣло Абдурраимъ-эффенди съ янинскими огородниками».

Такъ началъ Бостанджи-Оглу. Онъ былъ родомъ фанаріотъ, но ребенкомъ еще жилъ долго въ Одессѣ и потомъ съ раннихъ лѣтъ служилъ писцомъ при генеральномъ русскомъ консульствѣ въ Константинополѣ. Поэтому онъ оба языка, и греческій и русскій, зналъ отлично и переводилъ очень хорошо и не долго думая.

«Многосложность моихъ теперешнихъ занятій могла бы дать мнѣ нѣкоторое право замедлить этими сообщеніями; но слезы бѣдныхъ огородниковъ, обильно пролитыя подъ сѣнью двуглаваго орла, побудили меня къ усиленной дѣятельности во имя гуманности и самыхъ священныхъ интересовъ нашей великой отчизны. Элементъ православія несомнѣнно страдаетъ на Востокѣ! Дѣло огородниковъ тому живой примѣръ. Теперь это дѣло мнѣ ясно. Гордіевъ узелъ разрубленъ. Абдурраимъ-эффенди, негодяй и отъявленный фанатикъ, стремится завладѣть давнею собственностью единовѣрныхъ намъ бѣдняковъ, собственностью, дававшей имъ и семействамъ ихъ вполнѣ достаточное и приличное содержаніе».

Отецъ внимательно выслушалъ всю бумагу до конца. Я тоже старался вникнуть въ ея смыслъ.

Когда Бостанджи-Оглу кончилъ, я посмотрѣлъ на отца. Онъ былъ, казалось, не совсѣмъ доволенъ этимъ изложеніемъ дѣла и молчалъ, глядя въ землю.

— Что́ же вы имѣете сказать въ пользу или противу этого мемуара? — спросилъ г. Бакѣевъ. — Быть можетъ найдутся какія-нибудь погрѣшности въ подробностяхъ и вы… конечно… вы здѣшній житель. Но главное, я желалъ бы знать, ясно ли изложено… хорошо ли изображены всѣ обстоятельства этого дѣла? Вотъ, что́ главное!

— Мемуаръ прекрасный, — отвѣчалъ отецъ, — и написанъ высокимъ, дипломатическимъ языкомъ, которому я, по недостатку ученаго воспитанія, едва ли и судьей быть въ силахъ. Но если вы желаете, чтобъ я откровенно выразилъ мое мнѣніе, г. управляющій, я осмѣлюсь возразить одно… только одно… я спрашиваю, не полезнѣе ли будетъ для насъ христіанъ, если высшія власти великихъ державъ будутъ извѣщаемы лишь о дѣйствительныхъ притѣсненіяхъ и обидахъ? Они найдутся въ обиліи. Дружественно ли или враждебно держава расположена къ христіанамъ и къ Турціи, все равно. Имѣя какъ можно болѣе фактовъ, избѣгая какъ можно болѣе увлеченій, ошибокъ и клеветы, высшія власти какой бы то ни было иностранной державы будутъ знать лучше, на чемъ основывать свои дѣйствія, на что́ надѣяться и чего опасаться… Ложныя свѣдѣнія даютъ оружіе въ руки врагамъ, которые могутъ обвинить дипломатію въ незнаніи или въ клеветѣ…

— Какъ такъ! — воскликнулъ, краснѣя и мѣняясь въ лицѣ, г. Бакѣевъ. — Развѣ эти свѣдѣнія ложны?

— Извините! вы желали знать правду, — сказалъ отецъ, потупляя глаза и прикладывая руку къ сердцу.

Г. Бакѣевъ, видимо смущенный и недовольный, обратился къ Бостанджи-Оглу и сказалъ ему: — Не вы ли провѣряли эти факты…

Бостанджи-Оглу покраснѣлъ еще болѣе, чѣмъ начальникъ его, и съ досадой обратился къ отцу моему: — Мнѣ все подробно изложилъ Куско-бей. Куско-бей былъ самъ здѣсь, и многое я записалъ прямо съ его словъ.

— Вы никого больше не спрашивали? — спросилъ его отецъ.

— Кого же спрашивать? — возразилъ Бостанджи-Оглу, — Исаакидеса спрашивали. Онъ сказалъ, что не знаетъ дѣла этого основательно: слышалъ только, что Абдурраимъ-эффенди правѣе… Но Куско-бей предупредилъ меня, чтобъ Исаакидесу мы именно въ этомъ дѣлѣ не вѣрили, потому что у него есть старая тяжба съ Шерифъ-беемъ, племянникомъ Абдурраимъ-эффенди. У племянника съ дядей дѣла почти всѣ общія, и г. Исаакидесу желательно, чтобъ у Шерифъ-бея было болъше средствъ и денегъ для уплаты ему… Ему невыгодно, чтобы другіе выигрывали тяжбы противъ этой семьи. Докторъ Коэвино приходилъ нарочно три раза и тоже говорилъ въ пользу бея. Но Коэвино въ подобныхъ дѣлахъ не человѣкъ…

— Конечно, Коэвино не человѣкъ! — подтвердилъ г. Бакѣевъ.

— Приходилъ еще вчера дьяконъ отъ митрополита и говорилъ также въ пользу бея, но г. Бакѣевъ не изволилъ снизойти…

— Разумѣется! — воскликнулъ г. Бакѣевъ, — митрополитъ Анѳимъ извѣстный туркофилъ, я же имѣлъ въ пользу противнаго мнѣнія два элемента: народъ… понимаете, народъ, притѣсненный въ своихъ правахъ, и кого же еще?.. Куско-бея, перваго изъ здѣшнихъ архонтовъ. И аристократію и демократію!.. Ясно?

Отецъ молчалъ. Г. Бакѣевъ настаивалъ, однако, и хотѣлъ знать непремѣнно его мнѣніе. «Хотя бы для того, чтобы лучше опровергнуть его!» — нѣсколько разъ повторилъ онъ…

Тогда отецъ, со всевозможньми смягченіями, съ вѣжливостью и даже съ лестью и комплиментами, но зато и съ большою точностью, доказалъ ему, что все дѣло изложено не такъ и что даже вовсе о немъ никому доносить не нужно.

— Во-первыхъ, — сказалъ отецъ, — всѣмъ извѣстно, что я не туркофилъ. Избави Боже! Не проходитъ дня, чтобъ я не возсылалъ молитвы объ удаленіи агарянъ туда, откуда они пришли. Но національная ненависть моя не такъ слѣпа, чтобъ я не могъ различать одного турка отъ другого и не отдавать каждому должное. Абдурраимъ-эффенди не только не негодяй, а напротивъ того, одинъ изъ самыхъ лучшихъ въ Янинѣ турокъ. Человѣкъ онъ умный и благородный. Лично я познакомился съ нимъ недавно; но характеръ его давно мнѣ извѣстенъ, и родъ, къ которому онъ принадлежитъ, древній янинскій родъ, никогда фанатизмомъ и христіаноборствомъ не отличавшійся. Къ тому же въ этой тяжбѣ, которую я знаю давно, онъ не что́ иное, какъ маска для иной цѣли. Часть доходовъ съ этой земли была предоставлена издавна одному христіанскому небольшому монастырю, который даже и построенъ былъ туркомъ, дѣдомъ этого Абдурраимъ-эффенди, по слѣдующему странному случаю. Этотъ бей запоздалъ однажды зимою въ дорогѣ. На горахъ началъ къ вечеру дуть сильный вѣтеръ, и съ утра уже падалъ снѣгъ. Съѣхалъ, наконецъ, бей верхомъ, со всѣми людьми и вьюками своими, на большое и гладкое поле, по глубокому снѣгу. Ѣхали они долго ли, мало ли, только ѣхали на лай собакъ передъ собою, догадываясь, что Янина близко; огней же городскихъ за бурей снѣжной не было видно. Наконецъ, съ большими усиліями достигли они до города и тогда только съ ужасомъ и радостію поняли, что переѣхали по новому льду, поперекъ всего Янинскаго озера. Озеро наше замерзаетъ очень рѣдко: съ тѣхъ поръ, кажется, и не случилось этого еще ни разу… И не слыхано было никогда, чтобы кто-либо дерзнулъ переходить у насъ пѣшкомъ по льду, не говоря уже о лошадяхъ и тяжелыхъ вьюкахъ. Бей сообразилъ тогда, что онъ спустился на ледъ около того мѣста, гдѣ стояли развалины одного древняго маленькаго скита, разореннаго мусульманами въ смутную годину. Онъ благодарилъ Мать «Пророка-Іисуса», столь дивно его сохранившую; отстроилъ заново на свой счетъ маленькій и красивый скитъ и назначилъ ему въ пользованіе ту самую землю, о которой идетъ теперь рѣчь. Г. Бостанджи-Оглу упомянулъ о Шерифѣ-беѣ, племянникѣ Абдурраима. Отецъ Шерифа, по имени Омеръ-бей, былъ женатъ на христіанской дѣвушкѣ, плѣненной въ 20-хъ годахъ. Эта дѣвушка была матерью Шерифъ-бея; она жива до сихъ поръ; сохранила христіанскую вѣру, бываетъ нерѣдко въ церкви и пріобщается. Шерифъ-бей очень ее чтитъ, какъ слышно, и любитъ. Съ братомъ покойнаго мужа, Абдурраимъ-эффенди, она въ хорошихъ отношеніяхъ. Земля же, о которой идетъ рѣчь, находится по наслѣдству во владѣніи Шерифъ-бея и его матери, и они выплачиваютъ постоянно доходы на монастырь; земля эта издавна отдавалась внаймы подъ огороды; теперь же, повидимому, Шерифъ-бей и его дядя хотятъ распорядиться ею иначе и выгоднѣе; во всякомъ случаѣ, увеличеніе дохода съ земли увеличитъ и монастырскій доходъ… Куско-бей, съ своей стороны, имѣетъ претензіи на эту землю, на основаніи какихъ-то дѣлъ его отца съ отцомъ Абдурраима-эффенди, и дѣло это вообще крайне запутано и темно. Но ясно одно, что Абдурраімъ-эффенди, потомокъ спасеннаго турка, является въ этой тяжбѣ защитникомъ православной церкви и ея доходовъ; а противники его, эти огородники, вовсе и не собственники этой земли; они лишь орудіе Куско-бея. Куско-бей, благодаря своей ловкости и деньгамь, сумѣлъ выиграть нѣсколько процессовъ противу богатыхъ турокъ, которымъ онъ часто даетъ деньги за большіе и незаконные проценты для ихъ роскоши и разныхъ прихотей восточнаго воспитанія. Этимъ путемъ онъ пріобрѣлъ въ собственность же нѣсколько чифтликовъ, и обязаннымъ селянамъ, какъ слышно, не стало лучше при немъ, чѣмъ было при туркахъ. По какимъ-то соображеніямъ, онъ въ этомъ дѣлѣ не хочетъ являться самъ; вѣроятно, стыдится открыто показать себя грабителемъ церкви и потому посылаетъ огородниковъ плакать по консульствамъ.