Ох уж эта Люся - Татьяна Булатова

– Я сказал тебе: от-вер-ни-и-ись! Дря-а-ань!

В ответ Светка плюнула, а Павлик залепил ей затрещину. Петрова бросилась к дочери, и Светка плюнула в мать с неменьшим удовольствием.

– Светочка, – жалобно попросила ее Люся, – пойдем к тебе в комнату. Пойдем поговорим.

Девочка не реагировала на ласковые слова. Стояла, словно зомбированная, и выдувала из слюней пузыри на губах. Жебет схватил дочь за руку (та не сопротивлялась) и потащил к дверям.

– Пре-кра-ти! Пре-кра-ти немедленно! Оставь ребенка.

Перевозбужденный, Павлик, похоже, не услышал ни одного слова. Дотащил Светку до комнаты, втолкнул туда и с грохотом захлопнул дверь. Люся неслась следом, пытаясь остановить мужа, отнять ребенка, но расстояния были столь коротки, а шаги Жебета столь стремительны, что ее попытки были обречены на провал.

Супруги столкнулись нос к носу перед детской и с ненавистью посмотрели друг на друга.

– Пропусти меня к ней, – выдавила из себя Петрова. – Пожалуйста.

– Она наказана, – расправил грудь Павлик.

– Она напугана. Ей нужна помощь.

– Ей нужен ремень, – саркастически улыбнулся Павлик.

– У нее шок. Пожалуйста, – умоляла Петрова Жебета, – пропусти.

– Она на-ка-за-на, – по слогам повторил любящий отец.

– Хорошо, пусть она будет наказана, только пропусти меня к ней.

– Пожалуйста, – неожиданно согласился Павлик и, кривляясь, лакейским жестом распахнул дверь.

Люся втиснулась в проем – в комнате никого не было.

– Света… Светочка… – позвала она дочь.

Ответа не последовало.

– Светочка, – просительно звала Люся. – Где ты?

Петрова понимала, что ее пятилетняя поборница справедливости не могла исчезнуть из комнаты. Она предполагала, что девочка прячется либо за портьерами, либо в шкафу, либо под кроватью. Люся не торопилась вытаскивать Светку из убежища, понимая, что она должна сама себя обнаружить. Это и скажет о готовности к сближению. Но дочь молчала.

– Светочка, выходи… – позвала Петрова, не теряя самообладания.

Ничего подобного – девочка решила взять мать измором. Тогда Люся по наитию затянула другую песню:

– Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать. Кто не спрятался – я не виновата.

Объявив о готовности к игре, Петрова приступила к поискам. За портьерами Светки не было. В шкафу – тоже. Оставался узкий прогал под кроватью. Люся легла на пол и заглянула в него. Светка затаив дыхание следила за действиями матери. Встретившись взглядом, замерли обе. Мать – потому, что пыталась понять состояние дочери. Девочка – потому, что ждала опасности, в частности, появления отца. Выждав минуту, Петрова решилась заговорить:

– Светочка, я те-бя наш-ла.

Светкины губы задрожали, ребенок тоненько заскулил и пополз к матери.

– Иди-иди сюда, – Люся пыталась удержать слезы и прижала девочку к себе.

Лежали довольно долго. Петровой даже иногда казалось, что дочь задремала. Тогда она пыталась потихоньку высвободиться из объятий, но Светка сжимала руки еще сильнее и прижималась к матери с таким усердием, что Люся чувствовала, как бьется маленькое сердечко.

В прихожей хлопнула дверь. Девочка разжала руки.

– Ушел? – шепотом спросила она.

– Ушел, – подтвердила Петрова.

Светка вскочила и подбежала к двери. Тихо ее отворила и высунулась в коридор. Убедившись, что в квартире никого нет, довольная, повернулась к матери и скомандовала:

– Прячься.

– Не хочу, – отказалась Люся.

– Тогда уходи, – рассердилась девочка.

– Не хочу.

– Тогда… – Светка задумалась и надула губы.

– Тогда иди сюда, – чуть тверже попросила Петрова.

– Не хочу.

– Почему?

– Потому, – глубокомысленно произнесла Светка и направилась к телефону. – Бабе буду звонить.

– Не звони.

– Почему?

– Потому.

– Почему потому? – полюбопытствовала девочка.

– Потому что потому, все кончается на «у», – засмеялась Люся и высунула язык.

Светке игра понравилась. Она улыбнулась и скорчила рожицу:

– Щекотай меня.

– Сильно?

– Сильно щекотай.

Петрова старательно тискала дочь, отчего та испытывала неописуемое удовольствие и визжала. Потом в изнеможении Светка оттолкнула мать и уставилась в потолок.

– Олень, – сказала она и ткнула вверх пальцем.

– Где? – полюбопытствовала Люся.

– Вон, – указала девочка, после чего матери пришлось задрать голову и рассмотреть треснувшую побелку.

Действительно, из графических бороздок на потолке прыгал олень.

– Вижу, – согласилась Петрова, порадовавшись дочерней наблюдательности.

– Он здесь живет, – делилась своими соображениями Светка.

– Везет тебе, – призналась в нахлынувшей зависти Люся.

– Живи у меня, – расщедрилась девочка.

– Сегодня, – согласилась Петрова, предчувствуя бессонную ночь.

Вечером Светка купалась, предварительно утопив в ванне десяток игрушек. Вся в мыльной пене сочиняла какую-то безумную банную песнь:

Купы-купы-купы,

Золотые зубы,

Золотая голова,

Золотая нога.

Золотая ручка,

Ручка-заковрючка…

– Вылезай, Заковрючка, – уговаривала Люся распаренную дочь.

– Не хочу, – брыкалась купальщица.

– Вылезай…

Светка затыкала уши и старательно пела, одновременно рассматривая деформировавшиеся под водой собственные пальчики. Затянувшееся купание Петрову утомило, ей стало душно. Люся приготовила банное полотенце и предупредила юную поэтессу:

– Вылезай… Скоро папа придет.

Это был удар ниже пояса. Светка напряглась, насупилась и перевернулась в ванной, выплеснув на пол тонну воды. В душе Петровой было смутно, потому что совесть подсказывала уставшей женщине, что негоже пугать ребенка отцом, но другого пути не было. Она повторила:

– Вылезай.

Дочь повиновалась, дала обтереть себя полотенцем и с остервенением, стоя на маленькой табуретке, почистила зубы. К моменту прихода Павлика Светка лежала в кровати и ждала мать.

– Когда ты придешь? – поинтересовалась она у заглянувшей в детскую Люси.

– Скоро.

– Подушку возьми, – посоветовала девочка и подложила под щеку сложенные ручки.

– Возьму-возьму, спи, – прошептала Петрова и притворила за собой дверь.

Ночью Светка отчаянно брыкалась, вскрикивала и периодически щупала, на месте ли мать. Удостоверившись, затихала и мирно посапывала.

Жебет не разговаривал с женой и дочерью до конца недели, то есть четыре дня. На пятый написал заявление в партию и стал кандидатом. А Люся ушла на больничный по уходу за здоровым ребенком, у которого каждый вечер поднималась температура. Знакомый доктор, выслушав жалобы Петровой, устно выставил диагноз термоневроз, а письменно – ОРЗ.

Павлик назвал дочь симулянткой, причастность к случившемуся полностью отрицал и периодически напоминал Люсе, что лучшее средство от немотивированных болезней в детском возрасте – это ремень. Петрова в диалог не вступала, но на всякий случай мужа из поля зрения не выпускала, а Светку держала на расстоянии вытянутой руки.

– Люся, – дочери нравилось называть мать по имени, – купи мне кошку. Или собаку. Или птичку.

– Я не могу, Светочка.

– Почему? – загрустила девочка.

– Потому что у тебя скоро будет сестричка. Или братик, – решилась наконец-то Петрова.

– Я не хочу братика. Я хочу котика! – рассердилась Светка.

– Давай подождем, – Люся медленно выплывала из лужи дочернего гнева.

– Пойду звонить бабе, – пригрозила маленькая террористка.

– Зачем?

– Пусть баба купит мне котика.

– Мы купим тебе котика, честное слово, – пообещала Петрова.

– Когда? – уточнила Светка, сложив брови домиком.

– Как только у нас родится девочка. Или мальчик.

– Когда? – продолжала допрос любительница животных.

– Через полгода.

– Завтра? – Светка пока была не в ладу со временем.

– Не совсем, – уклончиво ответила Люся.

– Послезавтра?

Петрова растерялась, не зная, как объяснить, что такое полгода или, на худой конец, месяц. Светка знала названия времен года, могла скороговоркой выпалить названия всех двенадцати месяцев и не более. Все ее представления о будущем сводились к двум категориям: «завтра» и «послезавтра». Люся поделилась с Павликом, и тот среди непрекращающихся митингов и собраний решил провести с дочерью пропедевтическую работу.

– Э-э-э, – промямлил он, – Света. Знаешь ли ты, что у нас с мамой…

– Знаю, – оборвала отца девочка. – Тогда вы мне купите котика.

– Это случится скоро, через полгода.

– Завтра или послезавтра? – Светка снова попросила прояснить ситуацию.

– Ни завтра, ни послезавтра. Через полгода. Пол-го-да.

Лицом Жебет напоминал хормейстера: губы, вытянутые трубочкой, и каждый слог через деформирующийся в движении рот. Хор в количестве одного человека механически повторил за ним все движения губ и полный набор слогов: «Пол-го-да».