Лебеди остаются на Урале - Анвер Гадеевич Бикчентаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ушел за норками и погиб,
Осталась я смолоду одна.
Гей, я смолоду
Осталась одна.
Трава по-прежнему с хрустом ложилась под ноги. Коса укладывала ее тонким слоем, чтобы легче проняли ее солнечные лучи и летний ветер.
Внезапно из-под ног выпорхнула птица.
— Осторожнее, гнездо, — предупредил старик.
— Вижу, — откликнулся сын.
И почти одновременно там, за озером, замолкла песня. Она оборвалась, как стон раненой птицы.
Отец с сыном быстро взглянули на луг соседей. Коса блеснула в воздухе и, описав круг над головой Камили, опустилась на землю. Так Хамит оборвал песню. Побледнев, Буран сделал шаг к озеру. От Закира не ускользнуло его движение, он кинулся к сыну, схватил его за руку.
— Не ходи! Столкнетесь — кончится чьей-либо смертью. Остановись, дьявол!
Бурану не удалось расцепить отцовские пальцы. Старик продолжал горячо шептать:
— Он не ударит ее, только пригрозит. Помни, никогда муж не забьет жену до смерти!
Камиля и Хамит, видимо, заметили, что все смотрят на них. Хамит размеренно как ни в чем не бывало замахал косой, а Камиля, бросив свою косу ему под ноги, ушла. Трое мужчин — один на том берегу, двое, Буран и Закир, на этом — смотрели ей вслед, пока она не скрылась за деревьями.
2
Пообедав, Буран потянулся за тоненькой книжкой. Первая книга, которую он берет в руки посте возвращения из армии. До того ли было!
Книжка тощая, без обложки. Не известно, как она попала в Карасяй. Неужели ее рекомендует райком комсомола для «повышения культурного уровня комсомольцев», как пояснила Зифа? В последнее время она особенно рьяно шефствует над ним.
— Посмотрим, чем хочет просветить меня член бюро комсомольской ячейки…
Жили-были три гребенщика в чужой стране. И вот ловкая прачка решила окрутить кого-нибудь из них и женить на себе…
— Какая пройдоха, здорово плетет свои сети! — усмехнулся Буран, прочитав первые страницы.
Однако разговор, который происходил на соседней половине избы, мешал ему сосредоточиться. Там Хадича зашла «на одну минутку» и засиделась почти до вечера.
— Чистюля, сноровиста, и красотой аллах не обидел…
«Кого это она расхваливает?» — заинтересовался Буран.
— Чем Магира не невеста твоему сыну? — тараторила Хадича. — Надо помнить и про то, чья она дочь. За приданым Ясави не постоит, будь уверена, председатель ничего не пожалеет для дочки.
«Ага, — улыбнулся Буран, — обо мне забота». Сваха повадилась в дом. Не понимают только одного, что никто ему не вернет Камилю. Даже самая что ни на есть ловкая и опытная сваха…
Прачка из книги собрала трех женихов за городом и устроила соревнование. Кто раньше добежит до ее дома. «Вот бестия, морочит беднягам головы! Неужели удастся ей окрутить кого-нибудь из гребенщиков?»
Тем временем вдова Хадича успела выставить на обсуждение другую кандидатуру:
— Чем хуже Бибикамал? — скороговоркой сыпала она. — Статная собой, трудолюбивая. Не беда, что не училась. От них, от образованных невест, одно горе. Там, где образование, там капризы. Поверь моему слову… Вон как измучился Давлет со своей городской барышней! Житья ему не стало, хоть разводись. Невестка должна быть послушной, исполнительной, тихой. А для этого не надо кончать школы.
«Старуха не успокоится до тех пор, пока не переберет весь аул», — покачал головой Буран…
Книга рассказывала о судьбе четырех сердец. Развязка приближалась. Буран, закрыв ладонями уши, весь ушел в книгу.
Победу среди женихов одержал самый хитрый, самый молодой. Любовь довела одного из оставшихся за бортом счастья женихов до петли, а второго — до сумасшествия.
«Всегда в любви побеждал не тот, кто больше любит, а тот, кто более ловок». Так написано в книге, так получилось и с ним, Бураном.
И тут же возразил себе: «Нет, Камиля совсем другая!» Припомнился вечер на сенокосе, блеснувшая над ее головой коса и то, как она ушла от Хамита.
Мать рассказывала, что после этого Камиля не пустила мужа домой. «Неслыханное дело!» — осуждали ее в ауле. Хамит, рассердившись, говорят, уехал куда-то. Наверно, обратно в леспромхоз…
«Неужели эту книгу рекомендовал райком комсомола? — подумал Буран, кладя ее на полку. — Или Зифа сама выбрала ее?»
Закир вернулся домой, громко охая и едва переводя дыхание. Еще с улицы он крикнул:
— Танхылу, давай что-нибудь поесть! На собрание опаздываю.
Как обычно, в сенях снял калоши и на чистую половину прошел в чулках. Увидев сына, Закир сказал:
— Твой Шаймурат привез на нашу голову какого-то своего инженера. Такой, я тебе скажу, человек — оторви да брось. Знаешь, что он у нас требует? Подумать только — землю! Ни шиша он не получит! Мы с Ясави решили твердо!
Буран подумал: «Кого же из геологов привез Шаймурат — Великорецкого или Хамзина?»
— Какой из себя инженер?
Старик, набив рот лапшой, махнул рукой.
— Как тебе объяснить? Сходи сам да посмотри. Чего все дома, как курица, сидишь? Мужчине следует быть там, где идет схватка. Если хочешь знать, я на своем веку ни одной сходки не пропустил!
Буран обрадовался собранию. Уйти куда угодно, хоть к черту на рога, только бы не слышать вкрадчивого голоса свахи. И вздумала же мать женить его!..
Он еле протиснулся в клуб. За столом между Ясави и Кабиром сидел незнакомец. По виду ему не дашь больше тридцати. Волосы светлые, цвета ржаной соломы, над глазами нависли густые брови. Буран не видел его весной на переправе.
Заметив в углу сумрачного Шаймурата, Буран пробрался к нему.
— Как здоровье, Шаймурат-бабай?
Старик кивнул головой.
— Если бы не был здоров, разве сидел бы в этом аду?
Видно, старик сердился на своих земляков.
— Как там у вас дела?
— Вот инженера привез, да, видать, не туда, куда следовало.
Отовсюду раздавались недовольные голоса:
— Ясави, чего тянешь? Решать надо!
— За мной дело не станет, — отозвался Ясави. — Начнем…
Давлет спросил с места:
— Много он земли требует?
— Десятин сто, а то и все двести.
— А этого не хочет? — кто-то смачно выругался.
— Товарищи, ведите себя дисциплинированно, — постучал Кабир карандашом о графин.
«Наверно, горд тем, что рядом с Ясави сидит», — подумал Буран. На собраниях председатель всегда держал Кабира возле себя: пусть, мол, наматывает на ус жизненный опыт старших да перенимает их руководящую закваску!
— Дайте мне сказать, — расталкивая людей, прошел к трибуне Галлям. — На днях, значит, я водил свою жену в канцелярию — с жалобой на ее змеиный язык. Ясави, не разобравшись, что к чему, начал пугать меня. Говорит, я кулацкую агитацию распространяю. Какая же кулацкая агитация, я вас спрашиваю? Вы, конечно, помните моего быка…
По залу
