Сын Авонара - Кэрол Берг

День осеннего равноденствия, День Долготерпения короля. Закон гласил, что в первый день осени все, кто жил благодаря снисходительности короля, обязаны предстать перед ним и поклясться, что за прошедший год они не злоупотребляли его милостью. Излюбленный день тех, кому нравилось выказывать свое моральное превосходство над другими, не опасаясь получить отпор или отмщение. Присутствующие могли расспрашивать должника о чем угодно, например обо всем, что было связано с его прошлым преступлением, за лживые ответы полагалось суровое наказание. Чудовищная традиция. Унизительная.

На заре последнего дня лета я встретилась с Грэми Роуэном на мосту, чтобы отправиться в Монтевиаль. Он ждал, восседая на козлах шаткой повозки. Рядом с ним, над козлами, горел фонарь, освещавший, кроме прочего, темное пятно у него на лбу. Ничего удивительного, он суеверен — из тех людей, что молятся Аннадису, прежде чем пускаться в путь, трут себя землей, чтобы напомнить богу земли и небес — я твой слуга, где бы я ни был.

Я забралась на сиденье, не здороваясь. Грэми задул фонарь и стегнул мула. Только проехав в тряской повозке пол-лиги, Роуэн нарушил молчание.

— Прошу прощения, это не такой экипаж, к каким вы привыкли, — произнес он после особенно удачного толчка.

— Ты понятия не имеешь, к чему я привыкла.

— Те люди рассказали мне о ваших преступлениях. — Он не сводил глаз с дороги впереди или со спины мула.

— И ты в полной мере осознал, какое оскорбление я нанесла приличному обществу? Боишься моих тайных связей? Опасаешься, что Джеррат поразит тебя молнией, пока я сижу рядом с тобой?

— Я подумал, что должен рассказать вам.

— Ты невероятно благороден для шерифа. Для человека, у которого столько крови на руках.

Якопо рассказал мне, как шериф оказался в этой должности. Роуэн спас жизнь местному лорду в первой валлеорской кампании Эварда, еще во времена короля Геврона. Разумеется, той, в которой погиб Авонар. Я покосилась на руки Роуэна, сжимающие поводья, короткие, огрубевшие от работы пальцы, широкие кисти, поросшие жесткими рыжими волосками. Ничего особенного. Но я не могла смотреть на них, не представляя, как эти руки привязывают женщин, детей, мужчин к поспешно вкопанным столбам, подкидывают им под ноги вязанки хвороста, подносят горящие факелы…

Роуэн хлопнул вожжами. Мне казалось, животное не сможет двигаться быстрее.

— Это правда, что у меня нет титулов, среди моих предков ни одного герцога, графа, даже простого рыцаря, но я все-таки определил для себя, что хорошо, а что — плохо.

— Ты задумывался, почему меня оставили в живых? Из-за моего происхождения? Это не подрывает твою веру в закон?

— Я не ваш судья…

— Чему я рада.

— …но меня давно уже возмущают люди, которые выполняют законы или закрывают на них глаза, когда им хочется.

— Успокойся, уважаемый. Я не собираюсь подвергать сомнениям твое чувство справедливости, находясь у тебя в подчинении. Но ни один человек, сжигавший детей в Авонаре, не получит снисхождения от заблудшей души вроде моей.

Казалось, его лицо вырезано из тех же дубовых досок, что и повозка. Он ничего больше не сказал. Мы умудрились проехать целый день, не обменявшись и двумя десятками слов.

Мы прибыли в Монтевиаль с наступлением ночи. Роуэн заволновался, когда мы находились еще в лиге от городской стены. Пока мы протискивались сквозь толпу путников, запрудивших Красный мост в надежде перейти реку и попасть в город, прежде чем ворота запрут на ночь, он беспокойно озирался по сторонам и, не осознавая того, сдвинулся к центру сиденья. В мерцающем свете факелов морщинки вокруг глаз проступили резче, неровный шрам на щеке казался глубже. Один раз он остановил повозку, спрыгнул с сиденья и негромко заговорил со стражником, шагавшим по улице вдоль запертых лавок. Когда мы наконец остановились во дворе дешевой гостиницы около реки, он разогнал пристававших к нам нищих и наградил нелицеприятным эпитетом оборванную девчонку. Шерифу показалось, что она хочет украсть нашего мула, хотя она всего лишь собиралась отвести животное в ветхое стойло. Трудно сказать, кто из нас больше радовался окончанию путешествия.

Когда на следующее утро Роуэн появился у моей двери, на нем были его обычные домотканые штаны, нитяные чулки, какие носили селяне, и темно-голубое пальто с протертыми манжетами и локтями. Мы шли по городу под траурно моросящим дождем, по мере приближения к дворцу толпа сгущалась. Роуэн вздрагивал, когда его толкали прохожие, и чем дальше мы шли, тем сильнее он вцеплялся мне в руку, словно теперь, когда я оказалась среди лейранской аристократии, я могла бы сбежать.

Я старалась не смотреть на дворцовые башни, возвышающиеся над городом, и красные знамена с золотым драконом, тяжело свисающие со стен, но чем ближе к центру подтягивала меня крепкая рука шерифа, тем больше я замедляла шаги.

— Что такое? — спросил Роуэн.

— Я не могу… не этим путем. Есть другие дороги к Воротам Просителей. — Хотя я и презирала себя за то, что выдала свои чувства шерифу, я не могла совладать с волной охватившей меня слабости.

— Разве это не самый короткий путь? Я думал, вы хотите поскорее покончить с этим.

— Прошу, шериф. Пожалуйста. Другой дорогой.

— Как пожелаете. Такой же долгой, как наш путь сюда.

Ворота Просителей в южной стене королевской резиденции в Монтевиале открывали два раза в год: в первый день осени в День Долготерпения и в последний день года на праздник Гроша для Нищего. По легенде, в этот день Аннадис, ожидающий решения, будет ли он править землей и небом, отдал в разгар зимы последний грош нищему, который оказался его собственным отцом, переодетым первым богом Аротом.

Ворота охраняли солдаты в красных мундирах, пропускавшие внутрь очередь из строго одетых мужчин всех возрастов. Мужчины в очереди — женщин, кроме меня, не было видно — были в основном преуспевающими купцами или офицерами. За бедных король не ручался.

Роуэн отпустил мою руку на краю площади перед воротами.

— Ты не собираешься меня сдавать с рук на руки? — спросила я, когда он жестом предложил идти дальше одной.

— В мои обязанности входит проследить, чтобы вы прибыли. Я буду ждать здесь, пока вы не вернетесь.

— Но в твои обязанности наверняка не входит доставлять меня обратно. — Я была искренне удивлена.

— Моя обязанность, госпожа, следить за соблюдением закона.

На его пальто сияла эмблема шерифа. Я отошла от него, испытывая отвращение, и двинулась к очереди просителей, плотнее закутавшись в свой поношенный плащ.

Очередь медленно проходила в маленький двор, усыпанный перелетевшими через стену листьями. Никто не удосужился вымести их ради той публики, которая шла со стороны Ворот Просителей. Со двора был вход в приемную, заставленную деревянными скамьями. Я втиснулась на краешек скамьи и принялась разглядывать грязный каменный пол. Одно за другим выкрикивали имена. Голова кружилась. Наверное, нужно было поесть.