Бранислав Нушич - Дмитрий Жуков

Взяли «подозрительную личность». И сделала это горничная в гостинице, остальные попрятались. Начальник уже и депешу о «победе» послал.

Стали допрашивать. Молодой человек говорит, что он аптекарский помощник Джока. Бумаги у него изъяли. На одной — стишки.

«Еротие. Ага, стихотворение! Оружие, кровь, революция, свобода…».

Стишки оказались любовными.

На другой бумажке написано: «Против запоров». Что это, протест против тюрем, против действий администрации? Опять неудача. Это рецепты. Против запоров хорошо помогают английская соль и касторка.

Наконец нашли у молодого человека письмо и, как он ни сопротивлялся, стали читать. И дальше сцена, в точности повторяющая сцену из «Ревизора», когда чиновники читают письмо Хлестакова.

В «Подозрительной личности» письмо написано аптекарскому помощнику Джоке дочерью начальника. Господин Бича читает его: «Мой отец, хотя и уездный начальник, человек старомодный, а если уж говорить искренне, глупый и ограниченный. Прежде он был почтмейстером, но что-то там натворил, так что его прогнали со службы, и потом он перешел в полицию…»

— Эй, вы, — кричит начальник, — не слушайте всякую ерунду!.. Это письмо, господин Вича, читать не будем!

Все настаивают на том, чтобы письмо читали дальше.

«Так вот, он и мать пристали ко мне, чтобы я вышла замуж за одного уездного писаря, тощего верзилу, похожего на петуха, а кроме того, пройдоху и перворазрядного жулика, от которого стонет весь уезд…».

И так они читают, вырывая письмо друг у друга, пока не появляется дочка начальника и не объявляет, что она любит своего Джоку, что он и в самом деле аптекарский помощник.

Прощайте чины и награды. А тут еще вместо гоголевского жандарма появляется на сцене депеша о том, что подозрительная личность поймана в другом уезде, но и эту, с документами вместе, предписывается препроводить в Белград.

Директор театра Шапчанин не зря так опасался комедии молодого драматурга. Нушич высмеял в ней всю бюрократическую систему Сербии. Намеки на династию были лишь удобным предлогом для отказа.

Комедиограф каламбурит, нагромождает остроту на остроту, не стесняясь отпускать порой и соленые шутки. Но все к месту, все сатирически заострено, все направлено в одну цель. А каковы типы!

Начальник Еротие, жадный, наглый, трусливый, надевающий на себя десятки личин.

Мелкий полицейский чиновник Шика, вечно пьяный и издевающийся над просителями. «Закон — это мои весы, — вещает он. — Положу на весы твою просьбу или жалобу, а с другой стороны — параграф. Мало будет, еще один подброшу… суну смягчающее обстоятельство, а если стрелка качнется в другую сторону, подкину отягчающее обстоятельство».

Всякий из чиновников уверен, что уезд дан им на откуп. Каждому хочется выколотить из народа побольше.

Что же касается прав самого народа, то общее чиновничье мнение выразил тот же Жика, позвавший одного из горожан присутствовать в качестве понятого при допросе подозрительной личности.

— Я думал… — хотел сказать что-то горожанин.

— А что тебе думать. — оборвал его Жика. — Я позвал тебя сюда как гражданина, а раз ты гражданин — тебе думать нечего!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ДИПЛОМАТ

Господин поэт… Бросьте перо или употребите его на то, чтобы получить от своего министра новый чин…

Обширно небо, под которым правоверные молятся Аллаху; велико царство, которым Аллах наделил падишаха… И в том царстве есть и исполинские горы и пленительные озера; мудрые дервиши и прекрасные женщины; роскошные фонтаны и прохладные сады; просторные бахчи и тесные улицы; высокие минареты и низкие башни; таинственные гаремы и жаркие бани; расписные наргиле и серебро с чернью; кунжутная халва и румяные померанцы; жирный плов и сизые маслины.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

«Я ГЛЯЖУ НА РЕШЕТКИ ТВОИ…»

Как ни радовали Бранислава литературные успехи, служить все-таки было необходимо.

Захваченный патриотическим движением, он решил посвятить себя делу освобождения сербов из-под турецкого ига и вести среди них пропагандистско-просветительскую работу, развивать в них чувство национального достоинства, готовить к борьбе, которая, как он верил, была еще впереди.

И он знал, что ему придется тяжело. После русско-турецкой войны турки особенно жестоко расправлялись с любым проявлением недовольства. Из турецких владений в Сербию бежало около ста тысяч человек.

Он едет в Македонию, собираясь на свой страх и риск основать там сербскую типографию. Но, видимо, это оказалось непростым делом, и Бранислав потерпел неудачу, причины которой, наверное, так и останутся невыясненными.

Король по-прежнему отказывался подписать указ о предоставлении ему места на государственной службе, хотя Нушич, дипломированный юрист, добивался в министерстве иностранных дел, чтобы его послали хотя бы простым учителем в какое-нибудь село Старой Сербии или Македонии.

Бранислав все-таки поехал в Старую Сербию, но это произошло уже после отречения короля Милана. Он сознательно готовил себя к работе за границей. Грац дал ему знание немецкого языка. Отец научил Бранислава говорить по-гречески и по-македонски, а также немного по-албански. Теперь Нушич упорно учил болгарский и турецкий. Он даже нештатно исполнял обязанности переводчика с болгарского языка.

В министерстве иностранных дел, очевидно, остались им довольны, и вскоре указом регентов молодого короля Александра Обреновича его назначают государственным чиновником — писарем четвертого класса. В декабре 1889 года повышают в звании и собираются отправить в сербское консульство в Скопле. Но получилось так, что сербский дипломат в Приштине, имевший ранг вице-консула, получил отпуск, и Нушичу решили доверить исполнение его обязанностей.

Как ни жестоко поступило с ним государство, проявившее «редкую заботу» и упрятавшее его в тюрьму, в государственной службе за границей он видел возможность помочь своему народу делом.

На приштинской станции железной дороги Бранислава уже ждал с экипажем сербский вице-консул Лука Маринкович. От станции до города больше десятка километров. Подводить железную дорогу к самому городу, как объяснил консул, запретили приштинские турки, боявшиеся, что это мгновенно поднимет цены на продукты питания.

Почти все биографы Нушича считают его дальнейшее десятилетнее служение на дипломатическом поприще чуть ли не ссылкой, в которую его отправило правительство, желавшее избавиться от неугодного писателя. Кроме слов короля, сказанных во время памятной аудиенции, это ничем не подтверждается. Мы уже знаем, сколь точен бывал юморист в своих воспоминаниях. Иное дело — документы. Они упрямо твердят, что Нушич сам напрашивался на работу в те гибельные края, куда посылались опальные писатели, возводимые в консульские и иные дипломатические чины.

Нушич радел о славянском деле. Из своих переделок он вынес стойкое отвращение к возне, поднимавшейся вокруг власти всеми четырьмя политическими партиями Сербии. Руководители радикалов, некогда манившие его под свое красное знамя, оказались такими же беспринципными и продажными, как и остальные, и бюрократы из них получались не менее тупые и угодливые… Именно это подразумевал Нушич, когда писал в «Листках», что «красный цвет одинаково не нравится быкам, монахам и индюкам», что «это же цвет республиканского знамени и жандармского мундира». И не прав советский исследователь М. Богданов[12], не видящий «ясности» в нушичевском каламбуре. Стремление к буржуазной республике, к царству торгашей прикрывалось фразеологией и атрибутами французской революции. Но этим можно было обмануть кого угодно, только не Нушича. Таково было его отношение к буржуазным партиям, но не к стране, к родине, к лишь недавно завоеванной славянской государственности.

Дорога пролегала по знаменитому Косовскому полю, на котором сербы пятьсот лет назад потерпели поражение от турок. Поле, летом красное от пионов, в этот январский день было занесено снегом.

Издали Приштина показалась Браниславу сказочным замком. Белый город пронзал небо тонкими минаретами мечетей. Вблизи все выглядело иначе — грязные кривые улочки вились меж глухих стен домов. Изредка попадалось крохотное, забранное темной деревянной решеткой оконце. Вся жизнь мусульманской семьи протекала в покоях, окна которых были обращены во внутренний дворик. Так же жили и местные христиане: женщины их тоже скрывали лица за густым яшмаком, а дома делились на мужскую часть — селямлык и женскую — гаремлык.

Маринкович вводил Нушича в курс дела. В самом городе восемнадцать тысяч жителей, из них всего лишь две тысячи сербов-христиан и едва ли больше тысячи турок. Остальные — албанцы, сербы-магометане, черкесы, цыгане… Обстановка сложная. Мусульмане нетерпимы к «гяурам». Нушичу предстоит по мере сил и возможностей защищать сербов-христиан.