Бакунин - Валерий Демин

Но Бакунин давно уже был на баррикадах с восставшим народом. По существу, русский эмигрант стал одним из руководителей чешской национальной революции (так во всяком случае позже характеризовали его непосредственные участники событий). Умеренная буржуазия и интеллигенция, как всегда, испугались коренных социальных преобразований в пользу широких народных масс и вступили в тайные переговоры с австрийцами. Восставшим не хватало оружия и боеприпасов. Бакунин предлагал штурмом взять городскую ратушу, разогнать соглашателей и учредить революционный комитет с неограниченными диктаторскими полномочиями. Но было уже поздно. Австрийцы вступили в Прагу. Начались повальные аресты. Бакунину вместе с другими руководителями восстания пришлось срочно покинуть город. А 23 июня в Париже вспыхнуло восстание рабочих, протестовавших против закрытия Национальных мастерских и антинародной политики правительства. Их поддержали демократически настроенные парижане. Борьба народа закончилось кровавой бойней и установлением деспотического режима.

Известие об Июньском восстании в Париже застало Бакунина в Германии. В начале июля он вновь приехал в Бреславль, откуда перебрался в Берлин. В столице Пруссии революция давно сошла на «нет». Здесь Бакунин познакомился с одним из идеологов немецкого анархизма Максом Штирнером (1806–1856), автором книги «Единственный и его собственность». Михаил восхищался этой «библией» беспредельного индивидуализма и безграничной свободы. В свою очередь, Штирнер преклонялся перед славянским духом (именно так!) русского бунтаря и его свободолюбием. Многие немецкие друзья также отмечали его темперамент и одержимость. Так, например, известный писатель Карл Варнгаген (1785–1858), друживший со многими деятелями русской культуры и свободомыслия — Станкевичем, Грановским, Тургеневым, Огаревым и другими, записал 22 июля 1848 года в своем дневнике: «Вчера вечером пришел русский Бакунин, как всегда здоровый и полный мужества, гордый и веселый, полный сладких надежд. Его гигантское тело доставляет ему все удобства…» Верная зарисовка! Остается уточнить, «сладкой надеждой» его по-прежнему оставалась «одна, но пламенная страсть» — революция — и прежде всего общеславянская. По свидетельству современника, в ту пору переполненный энтузиазмом Бакунин, прощаясь с кем-либо, обязательно добавлял: «До свидания в славянской республике!»…

Тем временем в Берлине русского эмигранта настигла вторая волна дезинформации, запущенной еще в начале года графом Киселевым. 6 июля редактируемая Карлом Марксом «Новая Рейнская газета» опубликовала со ссылкой на Жорж Санд информацию о том, что Бакунин является завербованным царским агентом и уже успел выдать несколько польских патриотов. В газете утверждалось, что французская писательница располагает соответствующими документами и готова предъявить их в любое время каждому желающему. Большей подлости придумать было нельзя. Бакунин тотчас же обратился за разъяснениями к человеку, которого имел все основания считать своим другом:

«М[илостивая] г[осударыня]! Вашим именем воспользовались для распространения клеветнических слухов на мой счет. Только что я прочитал в номере 36 “Новой Рейнской Газеты” следующее сообщение из Парижа:

“Париж, 3 июля. — Здесь, несмотря на нашу внутреннюю смуту, весьма внимательно следят за борьбою славянской расы в Чехии, Венгрии и Польше. По поводу славянской пропаганды нас вчера уверяли, что Жорж Занд имеет в своем распоряжении документы, сильно компрометирующие изгнанного отсюда русского М. Бакунина, которые изображают его как орудие или как недавно завербованного агента России и приписывают ему главную роль в недавних арестах несчастных поляков. Жорж Занд показывала эти документы некоторым из своих друзей. Мы здесь ничего не имеем против славянского государства, но никогда оно не создастся посредством предательства польских патриотов”.

Мне не приходится объяснять Вам всю серьезность этого обвинения. Либо корреспондент солгал, либо его сообщение имеет какое-нибудь основание. В первом случае я настоятельно прошу Вас, во имя той симпатии, которую Вы всегда ко мне проявляли, опровергнуть эту публичную ложь. Примите во внимание, сударыня, что дело вдет о моей чести, которая, под прикрытием Вашего имени, недостойным образом задета, и что такие слухи бросают на меня тень как раз в тот момент, когда я больше, чем когда-либо, нуждаюсь в доверии в интересах того дела, которому я служу. Если же Вы, сударыня, вопреки моему ожиданию, действительно являетесь источником этих слухов, то я апеллирую уже не к Вашей симпатии, а к Вашему чувству справедливости и к Вашей порядочности. Я слишком Вас уважаю и считаю Вас слишком благородною и добросовестною для того, чтобы допустить, что Вы могли легкомысленно, и не будучи сама в этом убежденной, высказать против меня такое обвинение. Доказательств Вы не могли иметь, так как для несуществующей вещи не может быть доказательства, но я должен предположить, что у Вас имеются столь веские внешние улики, что они могли даже Вас ввести в заблуждение.

Я предлагаю Вам немедленно опубликовать все те бумаги, которые меня якобы компрометируют, дабы я мог их опровергнуть и узнать имена авторов этой бесстыдной клеветы. Я имею право требовать этого, так как, обвинив меня, Вы этим самым взяли на себя священную обязанность передо мною и перед общественным мнением доказать свои обвинения.

С почтением — М. Бакунин».

Ответ Жорж Санд последовал незамедлительно — настолько быстро, насколько позволяла работа европейской почты: «Нет, никогда у меня не было в руках никаких обвинений против Вас, да я бы им не придала никакой веры, будьте в этом уверены. <…> Статья “Новой Рейнской газеты”, которую я самым формальным образом опровергаю, представляет ни на чем не основанную возмутительную выдумку, которой я чувствую себя лично задетой. Я полагаю, что корреспондент, доставивший эту заметку, спятил с ума, если мог сочинить подобную нелепость на Ваш и на мой счет. <…> Я выражаю Вам уважение и симпатию, каких Вы заслуживаете и какие я никогда не переставала питать к Вашему характеру и к Вашим действиям, примите же в них уверение в большей мере, чем когда-либо. <…>».

К чести «Новой Рейнской газеты», она опубликовала и это письмо писательницы, и протест Бакунина, однако атаки на него не прекратила. 15 и 16 февраля 1849 года в ней была напечатана статья Фридриха Энгельса «Демократический панславизм», содержащая беспрецедентную критику в адрес брошюры Бакунина «Воззвание к славянам», самого автора и развиваемой им идеи славянского и общедемократического единства. В «Воззвании», написанном на одном дыхании и по горячим следам бурных событий истекшего года, не только подведены некоторые неутешительные итоги, но и намечены дальнейшие пути по преодолению разобщенности революционных масс. Главная идея — славяне не должны действовать изолированно, им необходимо искать союзников в лице прогрессивных сил Австрии, Венгрии, Германии, России и других государств.

Именно это и вызвало категорическое неприятие со стороны Энгельса и Маркса. В то время будущие вожди Интернационала очень схематично и приблизительно представляли насущные проблемы славянства. Лишь к концу жизни они увидели, что центр революционной активности смещается в Восточную Европу и Россию. До этого же славяне вообще и русские в особенности представлялись им сплошной темной, дикой и реакционной массой. Кто не верит или не согласен, может открыть 6-й том Собрания сочинений Маркса и Энгельса (2-е издание) и собственными глазами прочитать следующие суждения:

«<„.> На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы (то есть Бакунина, выступающего от имени русского народа и всего славянства. — В. Д.), мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределенное демократическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам, как к врагам. И если… революционный панславизм принимает эти слова всерьез и будет отрекаться от революции всюду, где дело коснется фантастической славянской национальности, то и мы будем знать, что нам делать. Тогда борьба, “беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть” со славянством, предающим революцию, борьба на уничтожение и беспощадный терроризм — не в интересах Германии, а в интересах революции!»