Падший ангел - Марго Арнольд

К выполнению этой цели я приступила на следующий же день. Наливая Генри чаю, я небрежно обронила:

– Вчера у нас в гостях было множество незнакомых мне офицеров.

Генри буркнул что-то невразумительное. В то утро он был явно не в духе.

– А откуда были те, что в темно-зеленой форме? – не отступала я.

– С золотыми нашивками или без? – пробурчал он.

– Без, – сладким как мед голосом подсказала я.

– Из королевской артиллерии.

– А что такое артиллерия? – продолжала разыгрывать я свой спектакль.

– Артиллерия? Это пушки – будто сама не знаешь… Новый вид вооруженных сил. Проблема в том, что кучка идиотов, назначенных генералами, похоже, понятия не имеет, как его использовать. Есть, правда, и умные люди – настоящие специалисты. Взять хотя бы того парня, с которым ты вчера говорила, – капитана Прескотта. Вот у кого есть голова на плечах! Какая жалость!..

– Почему жалость? – Я почувствовала болезненный укол в сердце.

– Такой умница – и всего-навсего капитан. Старая история: за ним нет больших денег и знатного семейства, которое могло бы его поддержать. Вот и приходится ему сидеть и не высовываться. Даже несмотря на то, что его болваны-начальники не знают и четверти того, что знает он. Неудивительно, что Англия села в лужу…

Генри оседлал своего любимого конька, но я его уже не слушала. Мои опасения полностью подтвердились, хотя только небу известно, на что я еще надеялась. Теперь я окончательно поняла, что должна раз и навсегда забыть Дэвида Прескотта, а именно этого мне и не хотелось.

После этого мы виделись еще несколько раз на различных приемах. Я старалась держаться от него подальше, но, по-моему, мне не всегда это удавалось. По крайней мере заканчивалось всегда тем, что мы оказывались беседующими друг с другом, причем губы наши говорили одно, а глаза – совсем другое. Иногда, когда мы разговаривали, находясь в группе людей, он вдруг неподвижно застывал, задумчиво глядя на меня. В такие моменты мне казалось, что на нас двоих опускается некая завеса, которая отделяет нас от всего и вся, и тогда нам становилось удивительно хорошо.

А потом он вдруг перестал приходить.

Как-то в разговоре мне удалось ненавязчиво задать вопрос о его теперешнем месте пребывания.

– А-а, Прескотт? Его перевели в какую-то Богом забытую батарею на южном побережье. Они полагают, что Бони[13] в любой момент может двинуться на Англию.

И разговор вновь свернул на военную тему.

Видимо, это было лучшее, что могло случиться в подобной ситуации, и все же мне очень не хватало его. Вскоре после этого мы уехали в деревню, и в моей жизни произошли значительные перемены.

10

Впервые я по-настоящему почувствовала вкус деревенской жизни. До этого мне несколько раз приходилось совершать вместе с Крэном загородные прогулки, но в такие дни нас всегда окружала шумная толпа – выезды бывали массовыми. Теперь же мы остались вдвоем: Генри и я. Я первый раз познала мир и уединенность английской деревни. Мне и впрямь это было необходимо.

Дом Генри – Маунт-Менон – был поистине прекрасен. По-моему, этот архитектурный стиль относился к эпохе короля Иакова I, и дом являл собой великолепный его образец. Он располагался прямо под одним из уступов гор в Саунд-Даунсе и поэтому был надежно укрыт от северных ветров. Фасадом дом смотрел прямо на Пролив, который в ясные дни вился вдоль горизонта подобно серебряной ленте. Широкая водная гладь отделяла нас от грозного гиганта на противоположном берегу, и это давало нам чувство безопасности. Мне нравился особняк и мне нравились английские сады, искусно разбитые одним из предков Генри еще два столетия назад, когда дом только строился.

Сами горы и раскинувшиеся у их подножия леса казались мне немного пугающими. После детства, проведенного на Рыбной улице, такие просторы подавляли: я чувствовала себя потерянной, беззащитной и очень маленькой. Сэр Генри, при всей своей образованности, не был истинным любителем природы и не мог раскрыть передо мной все ее тайны. Должны были пройти годы, прежде чем любимый мною человек открыл мне глаза на ее красоту и волшебство.

В деревне Генри стал другим человеком. Когда мы жили в городе, он казался меньше других во всех отношениях. Коллеги-офицеры уважали знания и опыт Генри, но даже за тем вниманием, с которым они прислушивались к нему, проскальзывал оттенок некоторого презрения. Казалось, они принимают его за чужака, за слабого человека, обманом пробравшегося в круг сильных мужчин. Точно с таким же недоверием зачастую относились к нему и в среде образованных людей, которую он иногда предпочитал компании военных, видимо, полагая, что военный никогда не может постичь премудрости научных материй. Если это было очевидным даже для меня, то Генри и подавно видел это со всей отчетливостью. Будучи чрезвычайно чувствительным и вспыльчивым, он не терпел возражений и часто доходил до бешенства, когда собеседники отметали в сторону его тщательно взвешенные доводы, втихомолку посмеиваясь над ним. И там, и здесь он был так же не к месту, как пигмей среди гигантов.

Тут, в своих собственных владениях, он, казалось, вырастал. Предаваясь своим занятиям, он начинал чувствовать силу и уверенность в себе. Однажды, вскоре после нашего приезда, мы сидели в его кабинете – пожалуй, самой чудесной комнате в доме. Три стены были от пола до потолка уставлены полками с изумительным собранием книг в великолепных обложках, а четвертую стену украшали огромные окна, выходившие на море и наполнявшие комнату сверкающим и подрагивающим светом солнца, поднимавшегося из-за горных вершин. Я должна была заниматься. Генри разработал для меня такой план занятий, который привел бы в ужас даже доктора наук. Но вместо этого я рассматривала Генри, сидевшего за столом и погруженного в чтение. Вокруг него царила аура покоя и счастья, которой прежде я никогда не замечала.

Внезапно я задала вопрос, который лениво всплыл в моем мозгу:

– Кем бы ты хотел быть больше всего на свете?

Он резко поднял голову и несколько мгновений смотрел на меня, а увидев, что я молча жду ответа, ласково улыбнулся.

– Больше всего мне хотелось бы стать преподавателем университета.

Я была удивлена и заинтригована.

– Почему именно преподавателем?

– Мне кажется, у них очень интересная жизнь, – терпеливо стал объяснять он, – помогать молодым людям учиться, овладевать огромными запасами мировой мудрости.

– Но почему же тогда со всем этим, – я обвела комнату рукой, – ты не стал тем, кем хотел?

– Именно из-за «всего этого», как ты изволила выразиться, – мягко ответил он.