Во всем виноват лишайник - Джон Уиндем

— Это любопытно, — сказал Френсис. — Откуда взялось время на подобную реакцию? Ведь статья была напечатана только вчера, в воскресенье. По всей видимости, они получают информацию из другого источника.

— Конечно, — согласилась Диана. — Я знаю, откуда ее получил Марлин, но неделю назад я позаботилась о том, чтобы данная информация достигла ушей трех моих самых болтливых девушек — по страшному секрету. Теперь этом уже знают все. Ну и повеселимся же мы.

— Послушайте, — сказал Френсис. — Мне не хочется портить вам настроение, но боюсь, у меня нет другого выхода. Пожалуй, я не стану вам ничего говорить сейчас, но сегодня я собираюсь в Лондон, и мне кажется, нам стоит это обсудить. Можете со мной пообедать? Как насчет «Клариджа» в восемь тридцать?

— Время подходящее, а место — нет. Сейчас очень важно, чтобы ваше имя не связывалось с моим. В ближайшее время на меня будут обращать самое пристальное внимание, поэтому вам не стоит приходить сюда. Давайте встретимся в маленьком ресторанчике «Этомиум» на Шарпотт-стрит. Не думаю, что нас там кто-нибудь узнает.

— Да, мне это тоже кажется маловероятным, — согласился Френсис. — Договорились. «Этониум», в восемь тридцать.

— Хорошо, — сказала Диана. — Я с нетерпением буду ждать встречи, после стольких лет, Френсис. Мне очень хочется с вами поговорить и многое объяснить. — Она помолчала, а потом добавила: — У вас такой голос… Это очень серьезно, Френсис?

— Да. Боюсь, что да.

— А, это ты? — проворчал редактор. — Кажется, ты собой страшно доволен.

— И с полным основанием, — ответил Джеральд Марлин.

— Возможно, это к лучшему, потому что у меня нет никакой уверенности, что я… полностью на твоей стороне, надеюсь, ты меня понимаешь. Мне звонил Уилкс из «Радара» — моя телефонная трубка источала яд, он самым натуральным образом желал моей смерти. Ты испортил ему грандиозную кампанию, которую он только начал разворачивать.

— Какая досада, я ужасно сожалею, — весело проговорил Джеральд.

— Что произошло?

— Ну, как я вам и говорил, величина суммы, уплаченной Уилберри, недвусмысленно указывала на то, что «Нефертити» не хочет, чтобы это известие просочилось в газеты. И не удивительно. В этом заведении, похоже, и в самом деле делают с клиентами потрясающие вещи. Я ознакомился с одной хорошенькой девушкой, ужасно невинного вида, которая обожает икру и шампанское, а торгуется не хуже старого лавочника. Я решил, что «Куаглино» будет самым подходящим местом; когда мы вошли, мне в глаза бросилась молодая женщина, которая с удивлением посмотрела на мою новую подружку, а потом быстро отвернулась, сделав вид, что она ее не заметила. Моя спутница тоже слегка удивилась, поэтому я начал ее расспрашивать. Она как раз пустилась в объяснения, что другая девушка тоже из «Нефертити», когда к ней подошел Радди Раммер из «Радара» — как вам это нравится? Я отвернулся, чтобы он меня не заметил, а когда они вышли из фойе и направились к своему столику, мы решили пообедать в другом месте.

Ну а потом из своих источников информации я узнал, что «Радар» планирует грандиозную серию статей о косметическом салоне, и тогда мне все стало ясно. Для меня это было ударом. Я хочу сказать, что собирался немного потянуть время и попробовать каким-то образом заполучить права на добычу водорослей в заливе Голуэй. Однако, ждать больше было нельзя, поэтому я послал телеграмму приятелю в Дублине, чтобы тот навел справки о возможности приобретения прав на добычу морских водорослей в соответствии с ирландскими законами.

— Тебе придется посылать прошение папе римскому или еще что-нибудь в таком же духе, — покачав головой, заявил редактор. — Весьма вероятно, что могут возникнуть очень серьезные проблемы с Ирландией. Они эту штуку едят.

— Они… что?!

— Едят. И называют ее «красная водоросль».

Теперь пришла очередь Джеральда покачать головой, впрочем, трудно было понять: сочувствует ли он ирландцам или сомневается в том, что сказал редактор.

— Так или иначе, я опоздал. Мне оставалось либо позволить «Радару» обойти нас, либо вставить им пару маленьких палочек в колеса. Моего несчастного приятеля, того, что живет в Ирландии, уже, вероятно, затоптали до смерти. Я, можно не сомневаться, не единственный, кому пришла в голову мысль застолбить участок. Дублин, наверное, выглядит просто потрясающе сегодня утром, когда полчища вагончиков мчатся наперегонки, стремясь побыстрее покинуть пределы города и унося отлично экипированные команды на запад, к болотам.

— О чем, черт подери, ты говоришь? — спросил редактор.

— Золотая лихорадка, старина, — ответил Джеральд и пропел себе под нос:

Как много золота, говорят, — хэй?

На дальних берегах залива Голуэй?

— Должен заметить, — продолжал он, — что и у там есть представители. Вчера мне звонили из всех ных компаний королевства, занимающихся косметикой — кроме «Нефертити», естественно, — чтобы разузнать подробности. Я сделал все, чтобы еще сильнее подогреть их интерес, но боюсь, это слишком рискованно. Единственное, что мешает мне заработать состояние, — признался он, — неприятный факт: в заливе Голуэй водится несколько дюжин разновидностей этих проклятых водорослей, а я, откровенно говоря, не имею ни малейшего представления о том, какая же из них является волшебной. А эта деталь, как выяснилось, является жизненно важной. Если «Радар» сумеет это выяснить, они нас обойдут.

Редактор «Санди Проул» задумался, а потом покачал головой

— Нет. Тогда бы Уилкс так бы не возмущался. Хотя… Возможно, он полагает, что мы нашли ответ на этот вопрос, но пока держим секрет про запас. В любом случае следует выяснить, где они добывают эту дрянь, и заполучить образец. Игра стоит свеч. Мы можем привлечь к нашей газете множество женщин…

Диана сдвинулась в сторону от толстой красной свечи, стоявшей между ними. Они изучали друг друга. Наконец, Френсис удивленно проговорил:

— Странно: оказалось, что знать — совсем не то же самое, что увидеть.

Диана продолжала пристально смотреть на него. Она вдруг почувствовала, что ее рука, лежащая на столе, задрожала, и поспешно спрятала ее. Медленно и внимательно изучала она каждую черточку его лица. Наконец, сделав над собой усилие, спросила:

— Вы очень на меня сердиты, Френсис?

Он покачал головой:

— Теперь я не сержусь. Раньше — да. Сначала я был возмущен, но потом до меня начал доходить смысл того, что произошло. Когда я сумел разобраться в своих чувствах — изумление, оскорбленное тщеславие и тревога — больше всего именно тревога, мне стало ясно, что не следует давать волю злости. Прежде всего я должен был взглянуть на собственные действия — за четырнадцать лет я потерял право на возмущение, но не на тревогу. Я по-прежнему очень обеспокоен.