Как я охранял Третьяковку - Феликс Кулаков

Смутившийся Михаил Борисович поспешил с объяснениями:

– Видите ли, я немного владею английским языком…

Крыкс возмущенно заголосил:

– Ты что там с ними потрепаться собрался? Ты, мать твою, ты на работе или где? Десять процентов не хочешь, мать твою, в зубы, а?!

Угроза лишения десяти процентов месячного жалования заставила Михаила Борисовича продолжить борьбу:

– Просто я мог бы понять, о чем они разговаривают между собой! И впоследствии доложить.

«Ух, ты, – думаю, – Рихард Зорге какой!».

– Естественно, только в том случае, если они англоязычные… – поспешно добавил Михаил Борисович.

Крыкс довольно грубо оборвал его:

– Лазаревский, расслабь котовского! Они японцы, мать твою!

Михаил Борисович огорченно вздохнул. Он так хотел быть полезным Делу.

На этом сеанс связи был окончен. Получивший прекрасный заряд бодрости Михаил Борисович напряженным шагом мерил пространство «пятой» зоны и приницательно вглядывался в лица посетителей. Мы с Крыксом посмеялись немного и пошли на обед.

Вернувшись минут через сорок, мы обнаружили, что Михаилу Борисовичу наскучило быть внимательным и бдительным.

Небрежно облокотившись о перила и, помахивая в воздухе ладошкой, он оживленно беседовал со смотрительницей. Женщина натурально сияла от такой неожиданной удачи, ведь в большинстве своем сотрудники Службы безопасности не баловали ее коллег в горчичного цвета жакетах (форменная одежда третьяковских смотрителей) вниманием. Смотрители же, напротив, относились к нашему брату с почтительным уважением и называли всех нас совокупно «Курант». Бывало, так и говорили, звоня в дежурку: «Пришлите Куранта в шестнадцатый зал!». Не Васю, не Петю, а именно Куранта.

Некоторые бабушки были чрезвычайно словоохотливы. Ввязавшись единожды в беседу с такой любительницей поболтать, ты рисковал надолго заделаться ее постоянным собеседником. При новой встрече она уже спешит к тебе, как к старому знакомому и немедленно заводит масштабную беседу-диспут на самые неожиданные темы. Что характерно, у каждой был свой конек.

Например, одна яростно и многословно проклинала банду Ельцина. Другая при каждой возможности доверительно сообщала, что ее зять – бездельник и пьяница («Не то что вы, такой интересный, так много знающий молодой человек в пиджаке!»). Третья обожала пространные экскурсы в историю русской живописи, причем все ее знания были почерпнуты из лекций памятного нам Галкина Альберта Ефимовича. Четвертая и вовсе била наповал. Эта «номер четвертый» была, доложу я вам, тот еще фрукт. С перчиком такая бабуся, экстренная. Бивис и Батхед Трехгорной мануфактуры.

10. Бивис и Батхед Трехгорной мануфактуры. (Глава внутри главы)

Я знаю, что повесть моя частенько скачет и прыгает как захочет. Туда-сюда, прыг-скок. Что далеко не всегда соблюдается хронология и последовательность событий, происходивших со мной и моими верными товарищами в Третьяковской галерее. И я прекрасно отдаю себе отчет в том, что возможно это раздражает. И что кто-то вероятно уже не раз досадливо восклицал: «Аффтар, ты мудаг! Хуль ты мечешься, как укушенный за яйца сайгак!». Увы, но ничего тут поделать уже нельзя. Так вышло, извините. Просто иногда вспоминается вдруг что-то настолько особенное и исключительное, что волей-неволей, а откладываешь ради него все остальное в сторону. Михаил Борисович, Крыкс, SLO и даже я сам преспокойненько потерпим пока.

Итак, встречайте! БиБТМ!

Стою я как-то на «первой» зоне в конце дня. Скучаю. Народу уже почти не осталось, бродит лишь пара приезжих теток в мохнатых шапках и шумно восхищается парадными портретами XXVIII века.

Был такой жанр в те наивные и блестящие времена – парадный портрет. Обязательно чтоб в полный рост, обязательно чтоб в сапогах и шпорах, обязательно при всех орденах и лентах, обязательно на фоне собственной капитальной недвижимости с колоннами. Дамам разрешалось сапог не надевать, и взять на руки собачку – какого-нибудь жуткого генетического уродца, отдаленно напоминающего шпица.

В наши дни идею парадного портрета с сомнительным успехом развивают заведения, как правило, смежные с металлоремонтами и обувными мастерскими. Орудующие в подобных местах фотохудожники заставляют принимать клиентов самые неестественные и томные позы, а маленьких детей там наряжают в испанские шляпы с перьями и вышитые сарафаны в псевдорусском стиле. Как будто это забавно. И задний фон еще на тех портретах всегда такой подозрительный, белесо-голубой.

Передвигаясь короткими перебежками от одного полотна к другому, приезжие тетки живо обсуждали увиденное. А увиденное, впечатляло их неимоверно мощно. То и дело всплескивая руками, они пронзительно вскрикивали на малороссийском диалекте-суржике что-то вроде: «Ах, боже ш ты мой, ну шо за красотишша!». Или даже так: «Мать моя женшина!», вероятно выражая этим наивысшую степень восторга.

Особенно женшинам понравился огромный портрет графа Куракина в полный рост. Вернее будет сказать, даже не граф как таковой – пузатенький, добродушного вида старичок, а белые графские панталоны в обтяжку. Про эти панталоны они даже поспорили немного.

Дама помоложе утверждала, что в них «для тянучести» добавлена лайкра. Ее более старшая и мудрая подруга резонно возражала, мол, в царской России ввиду промышленной отсталости по определению не могло быть лайкры. И, стало быть, панталоны не иначе как капроновые. Они и меня пытались втянуть в свой искусствоведческий диспут. Но я только строго глянул на них, и неприветливо буркнул:

– С посетителями разговаривать не положено!

Дела мне только нет, что обследовать чьи-то посторонние кальсоны! Из чего они там конкретно сделаны, и как именно крепились на графе Куракине – мне это исключительно по херу.

Озадаченные таким ответом, тетки ретировались в соседний зал, откуда как мышки из норки боязливо на меня поглядывали. Какое-то время я забавлялся тем, что кидал на них свирепые взгляды, переговариваясь при этом по сломанной «мотороле» с воображаемой группой захвата. В конце концов так запугал простодушных колхозниц, что они, громыхая модными житомирскими сапогами с отворотами, в панике бежали. Стало совсем пустынно. А стоять еще почти что час.

В этот самый момент подгребает ко мне этакая мадам. Лет неопределенных и вида самого разбитного. Если бы я имел поэтические наклонности, то сказал бы, что «у нее были глаза, много чего повидавшие, и руки, много чего подержавшие».

Толстые пальцы мадам гнулись к земле под тяжестью унизавших их перстней, губы пламенели алым, веки переливались перламутровыми цыганскими тенями. Лихо зачесанные наверх волосы, крепились на макушке здоровенной дулькой в виде розы, и имели удивительный фиолетовый цвет. Небрежно перекинутая через плечо пестрая шаль волочилась по полу. Плюс тяжелый, удушливый аромат «Красной Москвы».

Это была не женщина, это была «Кармен-сюита» какая-то!

Но меня не проведешь, видали мы таких фруктов. Наша, третьяковская, поболтать намылилась – быстро определил я наметанным глазом.

На такие случаи у меня имелось хорошее и эффективное как дихлофос средство. Нужно было посмотреть на подошедшую специальным взглядом. Взгляд как бы говорил: «До свидания, девушка!», и обычно его вполне хватало для того, чтобы отбить у среднестатистической смотрительницы охоту завязывать разговоры о погоде или о современном устройстве вещей с точки зрения политической ситуации.

Но в данном случае, испытанный прием оказался пустым номером.

Ничуть не смутившись, живописная баба сходу принялась наводить справки насчет некоего сотрудника, который тут в прошлую среду стоял. Она, видите ли, обещала ему какие-то анекдоты почитать по тетрадке. И в подтверждение своих слов помахала у меня этой тетрадкой перед мордой – вот, мол, она, та самая!

Я смотрю на нее и совершенно отказываюсь врубаться. В чем, говорю, собственно дело? Какие еще на хрен анекдоты? Мадам Лимпопо, очевидным образом досадуя на мою непонятливость, немедленно раскрыла всю подноготную. История оказалась не без романтической подкладки.

В прошлую среду она (назовем ее Нинель Сергеевна) познакомилась на этом самом месте с одним очаровательным юношей из «Куранта» (в голове мелькнуло: «Уж не с Ящуром ли? Ящур у нас самый очаровательный!»). Они очень мило побеседовали о том, о сем, о третьем, и в частности Нинель Сергеевна угостила своего нового знакомого парой анекдотов, до которых она, признаться, большая охотница. Причем настолько большая, что даже записывает особо понравившиеся в специальную тетрадку (тут на сцену опять появился упомянутый предмет), чтобы не запамятовать ненароком.

Юноша же тот (дери его собачью палку!) веселые истории оценил и изволил смеяться. И, стало быть, в качестве поощрения за подобное тонкое восприятие Нинель Сергеевна решила почитать ему кое-что из своего заветного сборника.