Delirium/Делириум - Лорен Оливер

Он выгибает брови — моё враньё его явно не впечатлило. Тут же пускаюсь в путаные объяснения:

— Ханне... моей подруге... Ты её знаешь, она тоже была там позавчера...

— Я помню, — говорит он. Никогда не встречала, чтобы кто-то так естественно вёл себя с незнакомыми людьми. — Кстати, ты ещё не попросила прощения.

— За что?!

Народ теперь в основном толпится у сцены, так что я и Алекс теперь не окружены толпой со всех сторон. Изредка кто-то проходит мимо, вертя в руках бутылку, возможно, с чем-то менее невинным, чем вода, и подпевая, как правило, слегка не в такт, но по большей части мы одни.

— За мои обманутые надежды. — Один уголок его рта поддёргивается кверху, и у меня опять чувство, будто он делится со мной какой-то чудесной тайной, будто старается сказать мне больше, чем содержится в его словах. — В тот день ты так и не появилась на Бэк Коув.

Во мне взрывается фейерверк счастья — он и в самом деле ждал меня на берегу Бэк Коув! Он и в правду хотел встретиться со мной! И одновременно в душе нарастает тревога: ему чего-то от меня надо! Чего?! Мне становится страшно.

— Так что? — Он складывает на груди руки и перекатывается с пятки на носок и обратно, не переставая улыбаться. — Извиняться будешь или как?

Его непринуждённость и уверенность в себе злят меня — в точности, как это было у лабораторий. Ужасная несправедливость — я-то чувствую себя совершенно иначе! Меня либо скоро хватит инфаркт, либо я растекусь прозрачной лужицей.

— Перед врунами не извиняюсь! — заявляю я, поражаясь тому, как твёрдо звучит мой голос.

Он вздрагивает.

— Ты о чём?

— О чём, о чём... — Закатываю глаза, с каждой секундой ощущая себя всё увереннее. — Ты соврал, что не видел меня на Аттестации. Соврал, что не узнаёшь меня. — Разгибаю пальцы, считая его прегрешения. — Соврал даже о том, что был внутри самих лабораторий в день Аттестации.

— О-кей, о-кей! — Он поднимает вверх обе руки, сдаваясь. — Кажется, это я должен извиняться. Прошу прощения! Я говорил, что охрана не имеет права присутствовать в лабораториях во время аттестаций. «Ради чистоты процесса» или как-то так, не знаю. Но мне позарез надо было раздобыть чашку кофе, а в корпусе С на втором этаже стоит автомат, в котором очень классный кофе, с натуральным молоком и всё такое прочее. Ну вот, я и проник внутрь. Всё, конец истории. А после пришлось выкручиваться, я же мог работу потерять. Я и работаю-то при этих дурацких лабораториях, чтобы было чем за учёбу платить... — Он замолкает. Надо же, в кои-то веки раз с него слетает самоуверенность. На лице беспокойство, как будто и в правду думает, что я полечу доносить на него.

— Так, а на галерее-то ты что забыл? — напираю я. — Почему ты наблюдал за мной?

— Да потому что я даже до второго этажа не добрался! — Он пристально смотрит на меня, словно изучая мою реакцию. — Только-только зашёл внутрь, как услышал жуткий шум — рёв, грохот... Ах да, ещё вопли какие-то, крики...

На миг закрываю глаза и вижу режущий белый свет флюоресцентных ламп. Вспоминаю, как мне почудился рёв океана под окнами лабораторного комплекса и пробившиеся ко мне сквозь годы крики моей матери. Открыв глаза, обнаруживаю, что Алекс по-прежнему внимательно смотрит на меня.

— Словом, я понятия не имел, что творится. Думал... не знаю, глупо как-то... думал, что, может, на лаборатории кто-то напал или что-то в этом роде... Ну вот, стою там, и вдруг откуда ни возьмись — вообразить только — сотня коров, и все — прямо на меня! — Алекс пожимает плечами. — Вижу — слева лестница, куда, зачем — не знаю. А, была — не была, валю на эту лестницу, соображаю, что бурёнки вроде по ступенькам лазить не любят... — снова улыбка, на этот раз мимолётная, неуверенная. — Вот так и угодил на обзорную галерею.

Отличное, резонное объяснение. Вздыхаю с облегчением — теперь я меньше боюсь этого парня. Но вот странно — что-то у меня в груди начинает ныть, появляется какое-то непонятное чувство... Разочарование, что ли. И ещё. Некоторая часть меня упрямо продолжает сомневаться. Я же помню его там, на галерее: голова запрокинута, хохочет от души и вдруг — подмигивает мне! Он выглядел таким раскрепощённым, уверенным, счастливым... и ничего не боящимся.

«Мир без страха».

— Значит, ты ничего не знаешь о том, как... как такое могло случиться? — Сама себе не верю, что так вдруг осмелела. Сжимаю-разжимаю кулаки, молясь про себя, чтобы он не заметил, в каком я смятении.

— Имеешь в виду путаницу с грузами? — Он произносит эти слова так гладко, без запинки, что мои последние сомнения испаряются. Как и всякий Исцелённый, он не сомневается в истинности официальной версии. — В тот день приёмом грузов занимался другой человек, мой коллега Сэл. Его уволили. И поделом — положено проверять груз — проверяй. А он, должно быть, хлопнул ушами. — Алекс наклоняет голову набок и разводит руками в стороны. — Ну как, довольна?

— Довольна, — отвечаю. Но в груди всё равно сидит какая-то заноза. Если раньше этим вечером мне отчаянно хотелось вырваться из дому, то теперь вот бы было здорово, если бы я вдруг очнулась в своей постели, и оказалось, что я просто сижу, выпрастываю ноги из-под одеяла, и ничего этого не случилось — ни вечеринки с музыкой, ни Алекса, всё это было лишь сном...

— Так что? — спрашивает он и мотает головой в сторону амбара. — Думаешь, мы теперь можем подойти поближе, и нас не растопчут в лепёшку?

Музыка теперь звучит чересчур громко, в быстром темпе. Не понимаю, что в ней так привлекало меня раньше. Ведь это же просто шум — беспорядочный хаос звуков.

Стараюсь не обращать внимания на тот факт, что он только что сказал «мы». Это слово, произнесённое характерным для Алекса мелодичным, подсмеивающимся тоном, звучит невероятно подкупающе.

— Вообще-то, я как раз направлялась домой, — заявляю я и внезапно осознаю, что сердита на него, сама не понимая толком, за что. Наверно, за то, что он оказался не тем, кем я думала, хотя мне, скорее, следовало бы благодарить судьбу за то, что он — совершенно нормальный, Исцелённый, и с ним я в безопасности.

— Как это — домой? — говорит он, словно не веря своим ушам. — Ты не можешь вот так взять и уйти!

Я всегда старалась не поддаваться злости или раздражению — просто не имею на них права в доме Кэрол. Я слишком многим ей обязана, и к тому же, после нескольких истерик, устроенных мною в раннем детстве, терпеть не могу то, как она потом неделями смотрит на меня — искоса, будто анализируя, оценивая... Наверняка она думает: «Вся в свою мать». Но в этот раз я не сдерживаюсь, даю волю гневу. Мне осточертели люди, ведущие себя так, словно этот мир, этот «другой» мир — настоящий, нормальный, а я — какой-то выродок. Разве это справедливо? Как будто все правила вдруг разом изменились, а мне об этом позабыли сообщить.