Преступление не будет раскрыто - Анатолий Семенов

— Погиб парень, — сказал один.

— Да, теперь не простят.

— Макаров не пощадит.

— Хороший был солдат. Что ему будет?

— А кто его знает? Увидим.

Офицеры быстро пошли в штаб полка, а солдаты гуськом потянулись в казарму.

Макаров немедленно доложил о происшествии полковнику Горбатовскому.

— Как это произошло? — мрачно спросил он, сидя за столом и согнув длинное худое туловище. Его поза, старчески сморщенное лицо, пожелтевшая лысина и вся его фигура выражала недовольство.

— Осинцев последнее время явно не в себе, — сказал замполит. — Месяца два тому назад ему пришёл денежный перевод от какой-то Марины. Деньги он не взял. Отправил обратно. И обозвал Марину последней тварью. Между этой чёртовой Мариной и сегодняшним поступком, несомненно, прямая связь.

— Много было денег? — спросил полковник.

— Тысяча рублей.

— Ого! — воскликнул Горбатовский. — Он объяснил, что это за деньги и почему отправил назад?

— Категорически отказался хоть что-нибудь объяснить. Заявил, что это его личное дело, и ничего не скажет, даже если его будут резать на куски.

— Как это так — личное дело, — возмутился полковник. — Тёмное это дело, а не личное. Может его передать следственным органам?

— Я думаю, не стоит, — ответил замполит. — Тут замешана какая-то моторная лодка. Марина в письме написала, что высылает деньги на новую моторную лодку.

— Моторная лодка? — удивился полковник. — Здесь горы, армия. Какая моторная лодка? Ничего не понимаю. Может всё же передадим его следователю?

— Не надо, товарищ полковник, — сказал замполит. — Он итак травмирован очень сильно. Следователь его доканает. Ответственность беру на себя.

— Большую берёшь ответственность, — сказал Горбатовский. — Мы в приграничной полосе. Рядом Афганистан.

— Ничего, — ответил Макаров. — Я убеждён, что эта история с Мариной и моторной лодкой государственной безопасности не угрожает.

— Ладно, — сказал полковник. — Но что будем с ним делать?

— Разжаловать в рядовые, — предложил Полубенцев.

— Он уже был один раз разжалован в рядовые, — сказал Орлов.

— Гвардеец, сержант, помощник командира взвода. Ну куда это годится? — брюзжал полковник. — Ведь уже наказан был… Это однако за тот случай, когда с Серегиным разбил мою машину?

— Его наказали не за машину, а за вино, которое они с Серегиным везли в часть.

— Да, да. Помню. Не имётся.

— А что, — продолжал настаивать Полубенцев. — Снова выстроим весь полк и снова срежем с него все лычки.

— Нет, — сказал полковник. — Воспитывать этого хулигана я больше не буду. Пусть военный трибунал воспитывает.

— Трибунал наверняка затребует акт судебно-психиатрической экспертизы, — сказал замполит.

— Что ж, свезём на экспертизу. Готовьте машину и конвой.

Проснувшись, Осинцев хотел повернуться, но сильно кольнуло в боку. Он остался лежать в прежней позе, вспоминая, что произошло. До того мгновения, когда его схватил за шею Мазихин, он помнил все, а что было после, представлялось теперь смутно, какими-то обрывками. Потом кое-как поднялся и прилёг на койку. Остаток дня ждал, что вот-вот его вызовут и потребуют объяснений. Никто не вызывал. Вечером пришёл полковой врач, осмотрел его, смазал йодом ссадины. Следом за врачом пришёл лейтенант Орлов. Командир взвода стал объяснять Олегу, что теперь он на краю пропасти, и перед ним два выбора: либо поддаться безысходному отчаянию и погибнуть, либо разобраться во всём, что произошло, и выжить любой ценой. Орлов по-дружески втолковывал ему, что между чувствами и рассудком иной раз возникают странные отношения, что чувства работают на рассудок и, стало быть, не всегда живут в согласии с ним, как не могли жить прежде в согласии рабы и господин. Рабы восставали, господин их усмирял. Так было заведено; Иначе строй погибал. Всякое брожение происходит на почве бедствий и в душе человеческой почва для внутреннего бунта — несчастье, и тут особенно опасно давать волю чувствам.

Орлов сказал, что у него в личной жизни тоже не все гладко. Невеста отказалась выйти за него замуж, когда узнала, что он едет на границу с Афганистаном. Боится бандитов, душманов, как будто они тут разгуливают толпами. И ничего, пережил. Держится.

Осинцев молчал. Лишь кивал головой и вздыхал.

— Тебя завтра повезут в больницу на экспертизу, — сказал Орлов, — так ты держись с достоинством, покажи им, что здоров. Я включил в конвой Глотова сопровождать тебя. Убедил начальство, что в таком деле надо чувствовать локоть товарища.

— Спасибо, — сказал Олег.

… На другой день, утром арестованного посадили в машину и в сопровождении наряда солдат повезли. Глотову было запрещено разговаривать с ним, и он сел в кабину, а лейтенант интендантской службы, ответственный за поездку, сел с солдатами в кузов.

Ехали долго. Олег забеспокоился, стал спрашивать солдат:

— Скоро приедем, ребята? Скажите.

— Когда-нибудь приедем, — ответил один из них. Больше до самого места никто не произнёс ни слова. Когда сошли с машины, Петруха взглядом и жестом подбодрил Олега как мог.

Вошли в здание и потом в какую-то комнату, над дверью которой была вывеска: «Приёмный покой». Мимо ходили люди в белых халатах и колпаках. На лбу у Олега выступил холодный пот.

Веснушчатая девушка в белоснежном халате с огненно-рыжими волосами, войдя в приёмный покой, спросила:

— Кто Осинцев? Олег поднялся.

— Пойдёмте. И вы с нами, — обратилась она к охранявшим его солдатам.

Осинцева ввели в просторную комнату и посадили перед столом, за которым сидели люди.

Председатель комиссии был молодой врач, лет тридцати двух, в очках, с бледным узким лицом и копной тёмно-русых волос. Кроме него было ещё четыре человека: пожилой врач с отвисшим животом, студент медик-практикант, полная круглолицая женщина и ещё миловидная румяная женщина лет двадцати восьми.

— Как чувствуете себя? — спросил председатель, внимательно взглянув на пациента. — Вы помните, что с вами произошло… (председатель взглянул на лист бумаги, лежавший на столе) вчера утром?

— Помню.

— Расскажите.

Осинцев рассказал. Вполне нормальная спокойная речь произвела хорошее впечатление на комиссию, но председателю показалось неубедительным, что причиною ссоры была мозоль. Он продолжал задавать вопросы.

— А вот нам известно, что вы первый начали драку, — сказал он. — Вы помните это?

Олег вздохнул и промолчал.

— Вы помните? — повторил вопрос председатель.

— Помню.

— Что бы вы делали, если бы вас не остановили? Олег пожал плечами и не ответил.

— Раньше у вас были подобные вспышки гнева?

— Нет.

— Расскажите, что у вас за отношения со старшиной Пивоваровым?

— Никаких отношений у меня с ним не было.

— А ссорились когда-нибудь до этого с ним?

— Мне нечего с ним делить.

— А припомните-ка.

— Я говорю, что нет. Что припоминать?

— Расскажите, что у вас было на душе до этой ссоры. Чем вы жили?

— Чем живут все солдаты, тем жил и я — сознанием долга.

Члены комиссии переглянулись. Председатель комиссии, как тонкий психолог, схвативший оттенки голоса и интонации, выражение лица, внимательно фиксировавший все ответы, по достоинству оценил его последний ответ. Но в связи с этим самая суть для него оставалась ещё более неразрешимой загадкой. И он продолжал спрашивать:

— А всё-таки, что пережили вы?

— Я все сказал, — ответил Олег.

— Мы хотим вам только добра, поверьте. Пациент молчал. Молчали все. Председатель стал обращаться к каждому из членов комиссии. Сначала — к пожилому врачу.

— У вас есть вопросы?

Врач сидел, откинувшись на стуле и, беззвучно стукая пухлыми пальцами по столу, пристальным взглядом изучал сидевшего перед ним сержанта. На вопрос председателя он отрицательно качнул головой. Вопросы задавали женщины и студент. Потом Олега попросили раздеться по пояс и осмотрели.

После экспертизы его увели обратно в приёмный покой. Члены комиссии, обменявшись мнениями, стали расходиться. Первыми вышли в коридор женщины. Олег слышал их разговор.

— Я нахожу в этом острый патологический аффект, — сказала молодая. — Помните случай с Хохолковым, который откусил ухо своей жене? Он тоже на амбулаторной экспертизе выглядел здоровым.

— Да, да, — отвечала другая женщина, лениво передвигаясь по коридору.

В кабинете остались председатель комиссии и пожилой врач. Он сказал председателю:

— Этот сержант не нуждается в нашей помощи. Я не вижу необходимости держать его здесь целый месяц.

— Не мы одни решаем, — ответил председатель и добавил не без иронии: — Слышали, что говорят наши женщины?

— Да ну их! Этот субъект им просто понравился.

— И потом, — продолжал председатель, — решается судьба человека. Наши материалы пойдут в трибунал. Это одно. И другое — он совершенно скрыл истинные причины конфликта. Не зная этих причин, я лично не ручаюсь, что он не бросит в меня полено, задень я нечаянно его больную струну. Желательно узнать, почему у него такое расстройство.