Быль беспредела, или Синдром Николая II - Игорь Бунич

Алевтина Ивановна, высокая полнеющая дама лет сорока пяти, сидя за своим столом, ела пирожное и запивала чаем из большой чашки с нарисованной на ней красной ягодой в орнаменте из зеленых листочков. Второе пирожное лежало на блюдечке. На какое-то мгновение директриса застыла с пирожным в руке, потом положила его обратно на блюдечко, покрыла салфеткой, поставила вместе с чашкой куда-то под столик с телефонами, вытерла губы платком и спросила: — Вы откуда? Из милиции?

У Куманина, как у любого оперативника, была при себе целая коллекция различных удостоверений, включая и милицейское, но он решил не хитрить, а сразу пойти с главного козыря:

— Я из Комитета, — и протянул директрисе удостоверение.

Лицо Алевтины Федоровны пошло пятнами:

— Шестакова уже до комитета добралась. Интересно. Из-за этих вечных склок, товарищ майор, работать некогда, детьми некогда заниматься. Весь день приходится объяснения писать в разные инстанции.

— Сочувствую, — сказал Куманин, — но согласитесь, когда дети исчезают средь бела дня, это ненормально.

— Что значит «средь бела дня»? — вспыхнула директриса. — Ребенок был не совсем нормальным. У нас есть медицинское заключение. Для такой категории детей дошкольного возраста существуют специальные интернаты, которые, как и наш, переполнены. Мы взяли мальчика временно, и, как только освободилось место в Вологде, направили его туда. А что там было до меня, при прежнем директоре, я не в курсе.

— Но ребенок до Вологды почему-то не доехал, — прервал ее Куманин. — Не знаете, почему?

— И знать не хочу, — зло сказала Алевтина Ивановна. — Я отправила, Вологда приняла. У меня у самой дел невпроворот.

Она помолчала, а потом спросила:

— Что вам еще Шестакова наговорила?

— Мне кажется, — подсказал Куманин, — что лучше вызвать Шестакову сюда, выслушать ее и во всем разобраться наконец.

Куманин сказал это в надежде выведать у директрисы, где Надя находится, но ошибся.

Директриса подошла к дверям своего кабинета, приоткрыла их и крикнула в приемную:

— Лена, вызовите ко мне Надежду Николаевну Шестакову. Срочно.

Белобрысая голова очень быстро просунулась в дверь и доложила:

— Алевтина Ивановна, Надежды Николаевны нет на отделении.

— А где она? — спросила директриса. — Куда ушла?

— Говорят, с утра не было, — сказала секретарша, — не приходила вообще. Там только нянечки и санитарка.

— Бегает, наверное, со своими жалобами, — зло проговорила Алевтина Ивановна. — Вот выгоню ее по статье за прогул. Разве можно детей бросать на весь день без педиатра?

— А она разве педиатр? — спросил Куманин. — Я полагал, что она воспитательница.

— Педиатр, — неохотно подтвердила директриса. — Закончила год назад медицинский без отрыва от производства. Но все равно я ее выгоню, если будет продолжать склочничать. И местком меня поддержит.

— Простите, — сказал Куманин. — Я пришел сюда вовсе не для того, чтобы вмешиваться в ваши трудовые конфликты с подчиненными. Хочу разобраться с пропажей ребенка и поставить на нем точку, не доводя снова до прокуратуры и официального следствия. Возможно, что Надежда Николаевна действительно излишне впечатлительный человек, а потому, может быть, вы ответите мне на несколько вопросов.

— Слушаю вас, — сухо отреагировала Алевтина Ивановна и добавила:

— Только побыстрее, пожалуйста, у меня в четыре часа педсовет.

— Хорошо, — кивнул головой Куманин, взглянув на часы. — У этого мальчика, Алеши Лисицына, если не ошибаюсь, были официально признаны — психические и прочие отклонения. Я думаю, что это делает медкомиссия, которая и составляет по своему решению специальный документ?

— Конечно, — подтвердила директриса, — составляется акт по форме II и соответственно ему, ребенок актируется, как положено.

— Я могу взглянуть на этот акт? — спросил Куманин.

— Ради бога, — директриса встала, подошла к стоявшему в простенке между окнами простому канцелярскому шкафу, вытащила оттуда папку с надписью «Акты» и подала Куманину два листочка, соединенных канцелярской скрепкой, которая держала маленькую, примерно четыре на четыре сантиметра, фотографию.

— Что тут говорить, — сказала Алевтина Ивановна, подавая акты Куманину. — Мальчику почти шесть лет, а он не помнит ни маму, ни папу, ни где жил до того, как его обнаружила милиция на Ярославском шоссе. Вы можете считать такого ребенка нормальным?

Куманин пожал плечами, просматривая акты. Под ними красовалась подпись самой Алевтины Ивановны, фамилия которой была Петухова, интернатского врача и какой-то воспитательницы.

— Это подписи ваших сотрудников? — спросил Куманин, рассматривая фотографию Алеши Лисицына. «Где он мог видеть этого мальчика раньше? Очень знакомое лицо».

— Вы хотите их опросить? — поинтересовалась директриса.

— Кого? — не понял Куманин.

— Тех, кто подписали акт, — подсказала директриса.

— Нет необходимости, — ответил Куманин, — но у меня еще к вам есть вопросы.

— Пожалуйста, — вздохнула Алевтина Ивановна, поджав губы.

В ее глазах не было ни тени тревоги, скорее недоумение взрослого человека, которого заставляют играть в какую-то непонятную игру.

— Каким образом, — спросил Куманин, — вы отправили ребенка в Вологду? Машиной, поездом, самолетом? Кто из ваших сотрудников его сопровождал или, вернее, сопровождает, поскольку ребенок в Вологду не прибыл? И, наконец, кто-то ведь должен был, приняв у вас ребенка, оставить у вас расписку или другой документ? Если вы ответите на все эти вопросы, то полагаю, ни у кого лично к вам и вашему учреждению никаких претензий не будет.

Наступило молчание.

Алевтина Ивановна смотрела на Куманина с непонятным интересом, на ее губах заиграла странная полуулыбка-полугримаса.

— Вы серьезно? — как-то странно спросила она.

— Вы считаете, что я пришел сюда шутить? — начал злиться Куманин.

— Они что, хотят меня сейчас подставить? — В голосе директрисы начала исчезать уверенность.

— Кто они? — не понял Куманин. — О чем вы говорите?

— Не прикидывайтесь, что вам ничего неизвестно, — продолжала Алевтина Ивановна. — Вы меня что, проверяете?

— Послушайте, — вздохнул Куманин. — Если вы будете говорить со мной намеками, то вам придется проехать в моей машине на Лубянку и там написать официальное объяснение всему случившемуся. А если оно меня не удовлетворит, то я оформлю вам задержание на семьдесят два часа для начала, чтобы у вас было время это объяснение отредактировать. Вы вообще отдаете себе отчет с кем разговариваете? Вы понимаете серьезность ситуации?