Эра Дракулы - Ким Ньюман

— Я хочу, чтобы вы или Моррисон постоянно находились в приемной, — говорила Женевьева Друитту. — Последние несколько ночей к нам приходит слишком много людей. Я не желаю, чтобы здесь находился кто-то, кому в Холле не место.

Монтегю нахмурил брови:

— Вы сбиваете меня с толку. Разумеется, мы все…

— Именно, мистер Друитт. Тем не менее есть те, кто хочет поживиться за наш счет. У нас тут лекарства, другие ценные предметы. Уже говорят о кражах. И если придет высокий китайский джентльмен, я буду крайне вам признательна, если вы не дадите ему войти внутрь.

Он не понял; Женевьева надеялась, что ему и не придется. Она не думала, что человеку будет под силу остановить прыгающее существо, когда то возобновит преследование. Старейшина стал еще одной проблемой, которые тесным кругом обступили Женевьеву и, отталкивая друг друга, требовали решений.

— Очень хорошо, — сказал Друитт и вышел. Она заметила, что его единственное приличное пальто почти протерлось на локтях, а от фалд разлетаются нитки. В Уайтчепеле хорошая одежда была сродни доспехам, отделяя джентльменов от бездны. Монтегю, подумала Женевьева, явно водил тесное знакомство с дном общества. Он был всегда вежлив с вампиршей, но что-то в его сдержанности беспокоило ее. Друитт служил школьным директором, потом неохотно взялся за юридическую карьеру, прежде чем оказаться в Тойнби-Холле. Ни на одном поприще он успеха не добился, проявляя усердие лишь при сборе подписей для основания Уайтчепельского крикетного клуба. Он бегал по кварталу, рекрутировал игроков с улицы, внушая им ценности и правила игры, к которой относился с почти религиозным рвением, впрочем, эту его страсть разделяло немало соотечественников.

Лили начала кашлять чем-то красно-черным. Новая медсестра — вампирша с опытом — вытерла ребенку рот и прижала руки к ее груди, стараясь прочистить дыхательные пути.

— Миссис Эмуорт? Что это?

Та покачала головой:

— Кровная линия, мэм. Мы ничем не можем помочь больной.

Лили умирала. Одна из «теплых» сестер дала ей немного крови, но без толку. Зверь, которым девочка хотела стать, брал вверх, только он был мертв. Живая ткань дюйм за дюймом превращалась в кожистую безжизненную плоть.

— Весь трюк в разуме, — сказала Эмуорт. — Чтобы стать другим существом, надо вообразить его в мельчайших подробностях. Словно картину рисуешь: нужно тщательно представить каждую самую крохотную деталь. Сама способность перевоплощаться кроется в линии Дракулы, но умение просто так не приходит.

Женевьева только радовалась, что кровная линия Шанданьяка не позволяла менять форму. Эмуорт разгладила крыло Лили, как одеяло. То больше походило на детский рисунок карандашом, различные части которого не совпадали друг с другом, несоразмерный, неестественно изогнутый отросток. Девочка закричала, ее пронзила резкая боль. Она ослепла на улицах, солнце выжгло глаза «новорожденной». Какое-то вещество сочилось из мертвого крыла, прямо из костей ног, которые крошились и трескались под слоем мускулов. Эмуорт наложила лангеты, но это лишь отсрочивало неизбежное.

— Мы поступили бы милосердно, — сказала медсестра, — облегчив ее уход.

Вздохнув, Женевьева согласилась:

— Нам нужен свой собственный Серебряный Нож.

— Серебряный Нож?

— Собственный убийца, миссис Эмуорт.

— Я сегодня вечером слышала от одного из репортеров, что сумасшедший послал письмо в газеты. Хочет, чтобы его звали Джеком-Потрошителем.

— Джеком-Потрошителем?

— Да.

— Глупое имя. Его забудут. Он останется Серебряным Ножом, навсегда.

Эмуорт поднялась и отряхнула на коленях свой длинный фартук. Пол в комнате давно не подметали. Требовалось много усилий, чтобы держать Холл в чистоте. Это здание не предназначалось под госпиталь.

— Здесь мне делать нечего, мэм. Мне надо присматривать за остальными. Думаю, нам удастся спасти глаз мальчика Чилвдэйлов.

— Идите. Я останусь с ней. Кто-то должен.

— Да, мэм.

Медсестра ушла, и Женевьева заняла ее место, встав на колени у кровати. Она взяла Лили за человеческую руку и крепко ее сжала. В детских пальцах все еще теплилась сила не-мертвых, и девочка ответила. Женевьева тихо говорила с ней на языке, которого Лили, скорее всего, не понимала. Где-то в глубине разума Дьёдонне скрывался средневеково-французский образ мысли, который иногда пробивался наружу.

Следуя за настоящим родителем, за свою недолгую жизнь она научилась ухаживать за умирающими. Отец был лекарем, пытался спасти людей, которых командиры скорее похоронили бы заживо, лишь бы убрать с дороги. Сейчас в комнате стоял смрад поля боя, плоть начала гнить. Женевьева вспомнила мычание священников на латыни, но не знала, во что верила Лили, а потому не позвала пастора к смертному одру.

Из священников поблизости был Джон Джейго, а христианский крестоносец не стал бы соборовать вампира. Иногда заходил преподобный Сэмюэль Барнетт, пастор святого Иуды и основатель Тойнби-Холла, неутомимый член комитетов и социальный реформатор. Он агитировал за очищение греховных трущоб «безнравственной четверти мили» и брызгал слюной от ярости, когда в проповедях речь заходила о новом обыкновении женщин раздеваться до пояса и драться друг с другом. Барнетт не страдал безумными предубеждениями Джейго, но присутствия вампирши не одобрял, а когда она присоединилась к движению по учреждению благотворительных домов в Ист-Энде, и вовсе начал относиться к ней с откровенным подозрением. Дьёдонне не винила воинов христовых за такое недоверие. Задолго до того как Хаксли сформулировал термин, она уже стала агностиком. Когда Женевьева поступала на работу в Холл, доктор Сьюард во время собеседования задал ей вопрос: «Вы не принадлежите к нонконформистской или англиканской церкви, тогда какой вы веры?» «Я верю в то, что виновна», — подумала она.

Женевьева пела песни давно минувшего детства, не зная, слышит ли ее Лили. Из ушей девочки текла красная густая жидкость, похожая на воск, и она, возможно, не только ослепла, но и оглохла. И все равно звук, а может, колебания воздуха или запах дыхания успокаивали больную.

— Toujours gai,[19] — пела Женевьева, голос ее дрожал, в глазах стояли горячие слезы, — toujours gai…

Горло Лили надулось, как у жабы, и отвратительная кровь алого цвета с коричневыми струйками изверглась изо рта. Дьёдонне нажала на опухоль, задержав дыхание, чтобы не чувствовать смрад гниения. Она давила неумолимо, сильно. Песня, воспоминания, молитвы клокотали в разуме, истекая с губ. Она сражалась, зная, что проиграет. Сражалась со смертью веками; теперь же великая тьма отомстила. Сколько таких вот маленьких Лили умерли прежде своего срока, возмещая длинную жизнь Женевьевы Дьёдонне?

— Лили, любовь моя, — заклинала она, — дитя мое, Лили, дорогая моя, Лили, моя Лили…

Воспаленные глаза ребенка распахнулись. Молочный зрачок тотчас сократился, реагируя на свет. Сквозь боль пробилось нечто похожее на улыбку.

— Ма-ма, — сказала она, первое и последнее слово. — М-ма…

Роуз Майлетт или какой-то другой женщины, родившей ее, тут не было. Носильщик или моряк, за четыре пенса ставший отцом, скорее всего, даже не знал о дочери. Мургатройд из Вест-Энда — Дьёдонне поклялась, что найдет его и сделает ему очень больно, — предавался другим удовольствиям. Осталась только Женевьева.

Лили затряслась в припадке. Капли кровавого пота выступили на ее лице.

— М-ма…

— Мама здесь, девочка моя, — сказала Женевьева. У нее не было детей и потомства. Она обернулась еще девственницей и никого не одарила Темным Поцелуем. Но для этого ребенка вампирша стала матерью больше, чем «теплая» Рози, стала настоящей родительницей-во-тьме, в отличие от заезжего мургатройда…

— Это мама, Лили. Мама тебя любит. Ты в безопасности, тебе тепло…

Она подняла девочку с кровати и крепко прижала к себе. Внутри худого тела двигались кости. Женевьева склонила хрупкую головку к своей груди.

— Вот…

Распахнув блузку, Дьёдонне ногтем большого пальца сделала тонкий надрез под соском, поморщившись, когда выступила алая капля.

— Пей, дитя мое, пей…

Кровь чистой линии Шанданьяка могла излечить Лили, могла вымыть могильную плесень Дракулы, сделать ее вновь целой…

Могла, могла, могла.

Женевьева прижала голову девочки к груди, направив рот Лили к ране. Было больно, словно сердце пронзили иглой из серебряного льда. Любить — значило испытывать боль. Губы ребенка стали ярко-алыми.

— Я люблю тебя, желтая птичка… — запела Женевьева.

Из горла больной вырвался хрип, она стала задыхаться.

— Прощай, желтая птаха. Умру лучше я на студеном ветру…

Голова девочки упала от груди Женевьевы. Ее лицо запятнала кровь.

— …на безлистом древе…