Пароль не нужен - Юлиан Семенов

Фривейский поджал губы: старик нашел выход, о котором Исаев ему ничего не говорил. Видимо, он тоже не предполагал, что такой выход возможен.

И стало до того тоскливо секретарю правительства, особенно когда он вспомнил про назначенную на сегодня встречу с Исаевым, что слезы чуть не навернулись.

«Коготок увяз — всей птичке пропасть», — слышалась ему дурацкая и безысходная поговорка. Она приснилась ему через несколько дней после первого разговора с Исаевым. И еще ему приснился священник, который шел по горной дороге в китайском халате, а крест нес, как цирковой жонглер, на голове.

«Глупость какая, — продолжал думать Фривейский, вернувшись в свой кабинет, отделанный мореным дубом, — и что меня дернуло пойти с этим типом на бега? Какого черта я пошел с ним на бега? — корил он себя. — И вообще, почему я должен выполнять его просьбы? В конце концов мне — вера, а он писака и бумагомаратель. Завтра же я пойду к Гиацинтову и обо всем с ним поговорю. Завтра же, — вдруг отчетливо и ясно понял он. — Все гениальное — просто! Почему я не сделал этого вчера или позавчера? А если вскоре из Европы прибудут врангелевцы? Там есть его люди из Монархического совета — это уж наверняка. Неизвестно, кто кого одолеет, Меркулов Врангеля или наоборот…»

Фривейский открыл нижний ящик письменного стола, достал флягу со спиртом и несколько раз жадно глотнул невесомой влаги. Обожгло, резануло, высветлило.

«А, черт с ним в конце концов, — подумал он. — Надо только убедить себя, что я делаю это во имя великих идеалов монархизма. В конце концов Врангель и Монархический совет — такие же патриоты, как и Меркулов. И потом — подлость можно оправдать верой. Надо заставить себя поверить — и все. Лучше врать, веруя, чем терпеть молча. Так и будет. Смена ориентации — назовем все происшедшее. Это для себя благородно звучит, в это веруешь. Так? Так. И все».

КВЖД. ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ПУТЬ

После часа работы, когда взмокли спины у всех шестерых, рельсы на участке в три метра были разворочены.

— Давай сюда матрацы из салона и бидоны с керосином, — сказал Блюхер.

— Сейчас зажжем?

— Это кто предлагает?

— Я.

— Проводник?

— Охранник, Василий Константинович.

— Тебе воздух охранять, Петя.

— Я Поликарп, товарищ министр.

Блюхер хмыкнул и проворчал:

— Тем хуже для тебя, Поликарп. Они ж сейчас только и ждут, чтоб мы засветились.

— Кто?

— Белые, — ответил Поликарпу шепотом из темноты второй охранник, залегший за пулеметом. — Ни зги не видать, вот они нас и шуруют — не понял, что ль?

Люди залезли под вагон, замерли. Ветер скулил жалобно, бил студенистыми песчинками в лица. Тучи опустились еще ниже к земле, и тусклый сероватый овал в том месте, где была луна, сейчас вовсе исчез.

Внезапно ветер стих. Блюхер прислушался: далеко-далеко на востоке по гулкой земле цокали копыта многих коней. Поликарп быстро защелкал затвором. Блюхер нашел его руку, сжал у запястья: мол, тихо! — и так держал несколько мгновений. Цоканье копыт все ближе, коней много, только голосов не слыхать. Морозная земля ломко гудит, кони идут прямо на вагон, а Блюхер шепчет:

— Не стрелять!

И руку не отпускает охранника Поликарпа: горяч, дуралей, сразу палить начнет.

А кони-то рядом, дыхание их слышно. Вот-вот вырастут из ночи. И вдруг заливистое ржание резануло ночь, выросли кони из ночи, совсем рядом с вагоном выросли их морды, согретые белым игольчатым паром; антрацитово, с загадочной синевой, высветились громадные глаза. Табун стал. Кони появились, словно в сказке, чтобы так же внезапно исчезнуть, когда Поликарп ломким, испуганно-обиженным голосом выкрикнул:

— Эвона, паровоз искрит!

Кони — по-видимому, это были жеребцы, отбившиеся от большого табуна, — ринувшись в сторону, заглушили все звуки окрест, но чем дальше в ночь уносился табун, тем явственнее доносилась отфыркивание паровоза, поднимавшегося по пологому подъему в гору.

— Зажигай матрацы! — крикнул Блюхер. — Сейчас мы им, сукиным сынам, устроим сцену ревности!

Сотня семеновских казаков неслась по промерзлой степи. Сотник повел своих людей дальней, более верной дорогой — в обход по степи, которая сейчас, во время морозов, стала как поле ипподрома. Но низкие тучи легли на землю, звезды затянуло поначалу серой, а потом непроглядно-черной мглой, и поэтому сотня проблуждала по ночной степи лишний час. Всадники рассчитывали увидеть хоть махонькой огонек в вагоне Блюхера, но вокруг не видно ни зги.

— Вроде бы здесь сворачивать, — сказал сотник и махнул нагайкой на восток. — По этому распадку мы выйдем на них, если князь не спутал.

И он дал шенкеля своему коню. Тот захрипел, приподнялся в свечу и, захватив огромный кусок ночи передними ногами, махнул вперед — к востоку.

Когда столб пламени выстрелил в небо, машинист сразу врубил тормоз. Высунувшись в смотровое окошко, он увидел развороченное железнодорожное полотно. Два японских солдата, посаженные к машинисту для охраны от хунхузов, щелкнули затворами.

Как только состав остановился, из второго вагона выскочила группа японских военных с черными траурными повязками на рукавах и несколько человек с фотоаппаратами. Они стали щелкать магнием в ночи, снимая одинокий классный вагон красного командира.

— А где же тела? — спросили японцы русского переводчика. — Где тело доблестного русского военачальника, жестоко погубленного хунхузами?

— Здесь тело, — ответил Блюхер.

Они вылезли из-под вагона, не выпуская оружия из рук, и стали против изумленных и растерянных японцев — плечо в плечо, тесно, «морской стенкой».

— Рано похоронили, — продолжал Василий Константинович, — живучие мы.

— Господин министр, — забормотал японский офицер, медленно шагая навстречу Блюхеру с вытянутой лодочкой рукой, — мы счастливы вашему радостному избавлению. Виновники подобного коварства будут непременно разысканы нами и сурово наказаны.

Из вагонов выскакивали пассажиры: японцы, русские дипломаты, американцы, члены английской миссии из Читы, три корреспондента Ассошиэйтед Пресс, возвращавшиеся из Москвы в Штаты. Сорвалась у Гиацинтова операция! Ничего теперь не выйдет.

— Назад, мать твою за ногу и об угол! — прорычал сотник, разглядывая в бинокль все происходившее у полотна. — У-у-у-у, собаки! Выскочили. Назад! — повторил он и стеганул коня по плоскому взмокшему крупу.

ФРОНТ ПОД ХАБАРОВСКОМ

Залегли красные цепи. Постышев, спрятавшись за бугорком, лежал вместе с молодым парнем, который только три часа назад целил ему в лоб из маузера.

Слышно было, как где-то далеко, за сопками, не видный еще никому, посапывает паровоз.

— Бронепоезд это у них, — пояснил парень, — шарахают такими дурами, что ямина остается боле могилы.

— Ничего, наш «Жорес» вступит, он им даст.

— А где он? Хрен его сыщешь. Там моряки, они в тылу сидят и водку жрут с бабами.

— Это ты с чего взял?

— Люди говорят…

Из-за поворота выполз бронепоезд белых. Никого не опасаясь, остановился и, развернув короткие стволы орудий, рявкнул сразу со всех платформ.

Рвануло сплошной линией, рядом закричал раненый, люди еще глубже вжались в землю. Бронепоезд рявкнул второй раз.

— Вот сволочи, — сказал Павел Петрович, — снарядов никак не жалеют.

Из вагонов стали выскакивать белые. Развернувшись длинной цепью, матерясь и крича что-то, они ринулись на красных. Постышев понял, что сейчас, если не поднять своих, если не встряхнуть людей слепой яростью рукопашного боя, сомнут белые, перебьют и разгонят бойцов, с таким трудом собранных.

Постышев поднялся, достал из-за пазухи свой маузер и тонко крикнул:

— Вперед, товарищи! За власть труда!

Не оглядываясь, побежал навстречу белым. Он бежал и был сейчас еще более нескладен. Длинные его ноги подвертывались, попадая в ямки и незаметные глазу трещины в мерзлой земле. Дыхание было сбивчивым, и лицо побелело. Он бежал молча, судорожно сцепив зубы. Он не оглядывался назад, он смотрел только вперед, на стремительно приближавшуюся к нему белую цепь.

Когда он почувствовал, как кто-то толкнул его в спину, когда он ощутил молчание бегущих следом — только тогда он заорал что-то страшное и злое и, опустив маузер на уровень глаз, начал, палить по бегущим и стрелявшим цепям белых.

Как только после короткого рукопашного боя белые, повернув, кинулись к бронепоезду, Постышев остановился, вытер ладонью пот, высморкался и крикнул:

— А теперь в лес! Отходи! В лес! Там он нас не достанет!

Он бежал к ближайшему леску и, смеясь, кричал что-то, и все бойцы тоже бежали, орали, размахивали руками, потому что они сейчас смогли победить, они сейчас сломили в себе самое унизительное, что есть в человеке, — страх.

ПОЛТАВСКАЯ, 3. КОНТРРАЗВЕДКА

Гиацинтов ходил по кабинету, как по камере: три шага вперед, три шага назад, руки за спиной, голова опущена на грудь, глаза закрыты. Пимезов не решался заглядывать к полковнику: тот в гневе — с утра пришла шифровка о провале операции с Блюхером.