Чертобой. Свой среди чужих - Сергей Шкенев

Дербенев вжал голову в плечи и инстинктивно прикрыл лицо замотанной в тряпку культей. Левая, здоровая, была привязана к ноге шнурками его же собственных берцев. Замычал, пытаясь выплюнуть изо рта кляп, закачался, держа равновесие на коленях в неудобной позе.

— Сашенька, не бей дяденьку. Вдруг он хороший и сам нам все расскажет? — Лена прижала клинок шашки к шее Станислава Вениаминовича плашмя и ласково заглянула в глаза.

Только она сама знала, чего стоило это видимое спокойствие. Сегодня в первый раз рубила человека, пусть не насмерть, но… До сих пор тошнота подкатывает к горлу и появляется предательская дрожь в коленках. Сашка не видит и не замечает. Для него старшая сестра — воплощение уверенности и целеустремленности. Пример для подражания. Что же, пусть будет так…

Выдернула кляп и нетерпеливо притопнула:

— Ну?

Дербенев молчал, раздавленный случившимся несчастьем — его взяла в плен женщина. Даже еще девочка — он вполне успел разглядеть окончательно не сформировавшуюся фигуру. И длинную косу с заплетенной жемчужной нитью. Жемчуг… плевелы диавольские…

Кровоточащие губы выдохнули:

— Не заключай с демонами союза — полонен будешь, и не твори им добро. Они добро не приемлют, почитая сие за слабость твою, ибо сами добра не ищут. И не должен перед ними клонить чело, унижаться и оправдываться — они суть волцы хищные.

Чеканные слова из книги, всплывшие в памяти, оказались не поняты Саньком — парнишке вдруг показалось донельзя обидным, что какой-то мужик обзывается демонами и волками. Ну и что, что гораздо старше? Отец с Андреем тоже взрослые, а таких обидных слов себе не позволяют. Затыльник приклада влетел в выплевывающий проклятья рот, опрокинул Дербенева на спину, заставил подавиться кровью пополам с обломками зубов.

— Злой ты, Саня. — Старшая сестра покачала головой. — Утром таким еще не был.

— Утром меня не убивали. И был дом, в котором мама…

Лена молча отвернулась — возразить нечего. И не хочется возражать. Сегодня жизнь перевернулась второй раз, но все так же с ног на голову. Ладно, не привыкать… Лишь бы осталась жива мама. Да с мальчишками ничего не случилось.

— Санек, время! У нас нет времени.

Парнишка сосредоточился, несолидно шмыгнул носом и улыбнулся:

— Еще часа полтора продержат. Я дополнительно два десятка туда послал.

— Ты что, ими управляешь?

— Да. А что такого? Ты разве нет?

— С какой стати? Я же не зверь.

— Ну-у-у… — протянул Саня и покосился на отрубленную руку пленника. — Все мы в какой-то степени…

— А без философии?

— Звери мы, кровожадные и хищные звери. Вот только в отличие от них можем и о друзьях позаботиться. — Парнишка пинками перевернул Дербенева на живот и, достав нож, распорол ему сзади штаны. — Вася, поразвлечься не желаешь?

«В каком смысле?»

— Трахни дяденьку.

«А-а-а… — И без того большие глаза Василия стали еще больше и круглее. — Это обязательно?»

«Не ломай игру, — мысленно попросила Лена. — Изображай возбуждение и сладострастие. А тебе, Сашка, должно быть стыдно».

«За что?»

«Я в твоем возрасте и слов-то таких не знала».

«На войне быстро взрослеют».

И уже вслух:

— Ну как, Вася, нравится?

Дербенев, не слышавший мысленного разговора, извивался, как лягушка на столе студента-медика, пытаясь перевернуться и прижать уязвимое место к земле. А когда туда уперлись холодные стволы ружья, открыл рот, чтобы заорать.

— Молчи! — Санек наступил пленнику ногой на затылок. — Или говори, но тихо и разборчиво. Понял? Если да, то кивни.

В ответ — энергичное мотание головой. Скорее даже — крупная дрожь. Соглашается?

— Ну, рассказывай.

Станислав Вениаминович говорил долго, минут пятнадцать. Мог бы и больше, но попытки жаловаться на несчастную жизнь безжалостно пресекались болезненными тычками в ребра. Да еще Васька, старательно изображающий сексуальную озабоченность, очень способствовал красноречию, почти что словесному поносу. Какое дело до сохранения чужих тайн, когда вопрос стоит о целостности собственной задницы?!

Павловское княжество решило расширяться. Не территориально (пустующих земель и так было в избытке), а численно. Разведчики давно положили глаз на бесхозное население в Грудцино, Дуброво и еще двух деревнях на другой стороне Оки. Столько народу, не окруженного отеческой заботой, прозябающего и погибающего без мудрого и чуткого руководства — непорядок. А желание или мнение будущих подданных — дело третье. Кто же его спрашивать-то будет, это мнение? И у кого? Народ, как известно, обязан безмолвствовать.

Нападение провели одновременно на все четыре деревни. И в каждой был свой человек, в нужный момент встретивший, открывший ворота, указавший людей, способных оказать и организовать сопротивление. В Дуброво таким оказался пацифист Малов-старший и примкнувшая к нему пара убежденных последователей учения о гектаре земли, недовольных слишком жестким руководством Чертобоев. То, что они не лезли во внутреннюю политику и жизнь поселения, не принималось во внимание. Все равно виноваты — самим фактом своего существования.

Как прошла атака на Грудцино, Станислав Вениаминович не знал, ему не сообщали. Но здесь, в Дуброво, из-за удачного отсутствия двух самых серьезных противников потери получились даже меньше запланированного. Из княжеских дружинников четверо были убиты автоматным огнем при попытке захватить дом Чертобоев, да троих насмерть посекло осколками гранаты. Рассчитывали на большее. Малов-старший, которому Валера Сотский успел выпустить кишки в короткой стычке у ворот, да предатель, напоровшийся на картечь в лоб от него же, не считаются — расходный материал. О том, что стрелок с озера тоже больше не вернется, павловцы были еще не в курсе.

— Всего сколько было? — уточнила Лена, поигрывая шашкой в опасной близости от дербеневской промежности. Она не смущалась и не стеснялась видом почти голого мужика — покойников не стесняются.

— Двадцать человек нас приехало.

— Значит, минус десять. Осталось одиннадцать. Да еще местного урода приплюсовать… Итого — двенадцать.

— Шестеро уехали в «уазике», повезли мальчишек.

— Их зачем взяли?

— Чтобы старый черт сговорчивей был… Ай! — Дербенев дернулся, пытаясь зажать длинный порез на внутренней стороне бедра. — За что?

— Выбирай слова, гнида, когда про моего папу говоришь!

Пленник побледнел и, кажется, даже перестал дышать. В его глазах читалось все, что он думает об исчадии ада, к тому же дочери не меньшего исчадия. Демонское семейство, одним словом. И демон в услужении. Вот он, ходит, сладострастно повизгивает и посматривает с вожделением содомским масляным взглядом. Сгинь, провались, нечисть!

Васька нечистью себя не считал, проваливаться не собирался и с увлечением играл забавную роль сексуального маньяка. А то, что маньячить пока нечем, так это не беда. Всему свое время, молод еще. Вот лет через пять, когда каждый уважающий себя зверь становится взрослым… Нет, и тогда бы на этого человека не позарился.

К концу допроса Санек становился все мрачнее и мрачнее.

«Ты чего такой?» — спросила Лена, уже привычно не произнося слова вслух.

«Кончать его надо».

«Ясное дело».

«Я не смогу».

«А я?»

Младший брат пожал плечами, вздохнул и без всякой паузы воткнул Дербеневу нож под подбородок:

— Извини, дядя… никакой работы, исключительно личное.

Пока Санек долго и мучительно блевал в кустах, вытирая дрожащие губы рукавом, заляпанным чужой кровью, Васька убежал вперед. И почти сразу же послышалось его предупреждение:

«Внимание, противник!»

Тут же громкий незнакомый голос:

— Дербень, козлиная морда, тебя долго ждать? Ты там чего, веревку проглотил?

На дороге, плавно спускающейся к пруду, показался такой же бородач, чуть ли не близнец первого. Он появился из-за поворота, огибающего заброшенный сад, и не подозревал ничего дурного. Во всяком случае, лицо изображало полную безмятежность, разве что искаженную легким недовольством по поводу вынужденной прогулки на поиски Станислава Вениаминовича.

— Стаc, придурок ляховский,[4] вылезай!

Бородач так и умер в предвкушении потехи над незадачливым соратником — шашка ударила в шею и остановилась, не в силах перерубить позвонки. Лена отшатнулась от брызнувшей алой струи, выпустила оружие и упала на колени, закрыв лицо руками. По плечам пробежали судороги. Тут же в ухо ткнулся мокрый нос, и горячий язык скользнул по щеке, собирая слезы:

«Не плачь. Это было нужно. Врагов стало меньше».

«Понимаю. Но так не должно быть, мы не должны убивать».

«Людей — да. Враги — не люди».

«Думаешь?»

«Знаю. Вы защищаетесь — это свято».