Мотылек - Анри Шарьер

– Нет. Нам подарил ее епископ Кюрасао.

– Хорошо. Посидите в тюрьме, пока губернатор не решит, что с вами делать. За преступление, выражающееся в попытке высадить троих соучастников на территории Колумбии и затем снова уйти в море, я приговариваю вас, капитан судна, к трем месяцам тюрьмы, а остальных двоих – к одному. Советую вести себя хорошо, если не хотите, чтобы полиция подвергла вас телесному наказанию. Предупреждаю: они очень суровые люди. Хотите что-нибудь сказать?

– Нет. Мне бы только хотелось забрать свои вещи и продукты, оставленные в лодке.

– Все конфисковано таможней. Каждому из вас полагается лишь пара брюк, рубашка, пиджак и пара ботинок. Все остальное конфисковано. И не поднимайте шума из-за этого.

Что тут скажешь – закон есть закон.

Все вышли на тюремный двор. Местные бедняги-заключенные обступили судью и кричали наперебой: «Доктор! Доктор!» Они, видимо, обращались к нему с какими-то прошениями. Он пробился сквозь толпу, едва не лопаясь от собственной важности, так ни разу не остановившись и никому не ответив. Эти господа вышли из тюрьмы и растаяли как дым.

В час дня прибыл грузовик. В нем под охраной привезли наших друзей. Они слезли с машины, придерживая чемоданы, и выглядели совершенно подавленными. Мы вошли в тюрьму вместе с ними.

– Мы совершили непоправимую ошибку, Папийон, и вас втравили в это гнусное дело, – сказал бретонец. – О нас говорить нечего. Если хочешь убить меня – прикончи сразу. Я и пальцем не пошевелю. Мы не мужчины, а тюфяки. Испугались моря. Достаточно было взглянуть на эту Колумбию и колумбийцев, чтобы все морские опасности показались пустой забавой по сравнению с тем, что может нас ждать в лапах этих ублюдков. Они прихватили вас из-за ветра?

– Да, бретонец. Но у меня нет намерения кого-либо убивать. Мы все были не правы. Я сам смалодушничал и не отказался высадить вас на берег. Иначе ничего бы не случилось.

– Ты великодушен ко мне, Папийон.

– Нет. Я говорю честно, вот и все.

Я рассказал им про допрос.

– В конце концов, может, губернатор нас отпустит.

– Вряд ли. И все-таки будем надеяться. Как говорят, надежда помогает выжить.

Как я полагал, властям этой полуцивилизованной дыры нелегко было решить наш вопрос. Только где-то выше могли распорядиться, оставить ли нас в Колумбии, выдать Франции либо отправить в нашей лодке еще дальше. Будет крайне несправедливо, если эти люди примут наихудшее решение, поскольку мы не причинили им никакого вреда, не совершили ни одного преступления в их стране.

Прошла неделя. Никаких изменений, кроме разговоров, что нас могут отправить под усиленным конвоем в более крупный город Санта-Марту за двести километров от Риоачи. Эти дикари-полицейские, так смахивавшие на пиратов, совершенно не изменили к нам своего отношения. Вчера меня чуть не застрелили в умывальнике, когда я вырвал свой кусок мыла из рук негодяя, пытавшегося его присвоить. Нас держали все в том же помещении с тучами москитов, но оно выглядело уже гораздо чище благодаря стараниям Матюрета и бретонца, ежедневно выскребавших и выметавших грязь. Я стал отчаиваться и терять уверенность в себе. Эти колумбийцы – смесь различных рас: индейцев и негров, индейцев и испанцев, бывших здешних хозяев, – доводили меня до крайности. Один заключенный-колумбиец дал мне посмотреть газету, издаваемую в Санта-Марте. На первой странице красовались наши фотографии – всех шестерых, а под ними – капитан в огромной фетровой шляпе и с сигарой в зубах. Там же, а как же иначе, девять или десять полицейских со своими винтовками. Воображаю, как представлен газетный материал и какую драматическую роль отводил репортер именно винтовкам. Любой читатель мог подумать, что наш арест буквально спас Колумбию от страшной опасности. И все же злодеи на фотографиях выглядели куда пристойнее полицейских. На них хоть можно было посмотреть как на приличных людей, в то время как на полицию – о, извините! Одного взгляда было достаточно, чтобы сложилось мнение о капитане. Что нам оставалось делать? Я принялся заучивать некоторые испанские слова: совершить побег – fugarse, заключенный – preso, убить – matar, цепь – cadena, наручники – esposas, мужчина – hombre, женщина – mujer.

Побег из Риоачи

На тюремном дворе я подружился с одним малым, с которого никогда не снимали наручники. Мы как-то выкурили вместе одну сигару – длинную, тонкую, но ужасно крепкую. Покурили от души. По моим предположениям, он был контрабандистом, работавшим между Венесуэлой и островом Аруба. Его обвиняли в убийстве служащего береговой охраны или даже нескольких, и он ожидал суда. Иногда он бывал удивительно спокоен, а иногда – прямо-таки на грани срыва и очень нервничал. Наконец я заметил, что спокойные дни выпадают именно тогда, когда он жевал какие-то листья, которые ему приносили. Однажды он предложил мне половину такого листа, и я сразу понял, в чем дело. Язык, нёбо, губы потеряли чувствительность. Это были листья коки. Малому было лет тридцать пять. Руки волосатые, вся грудь покрыта курчавой черной-пречерной шерстью. Было видно, что он необычайно силен физически. Его ноги почти не знали обуви, поэтому на подошвах и пятках образовался такой толстый слой огрубелой кожи, что я частенько наблюдал, как он вытаскивал осколки стекла или гвоздь, впившиеся туда, но так и не задевшие живую ткань.

– Fuga (бежим) ты и я, – сказал я однажды контрабандисту.

Меня как-то навестил гаитянин, и я попросил его принести французско-испанский словарь. Контрабандист уловил значение и жестом дал понять, что он бы не против, но как быть с наручниками? Наручники были американские. В них имелась скважина для ключа, и к ним наверняка подходил плоский ключ. Из проволоки, расплющенной на конце, бретонец сделал мне крючок-отмычку. После нескольких попыток я уже мог в любое время открывать наручники моего нового приятеля. Ночь он проводил в calabozo (камере-одиночке), зарешеченной толстыми железными прутьями. В нашем помещении прутья решетки были тоньше, и их, без всякого сомнения, можно было отогнуть. Значит, Антонио (так звали колумбийца) надо было подпилить в своей камере один прут.

– Как нам достать sacette (пилу)?

– Plata (деньги).

– Cuánto (сколько)?

– Сто песо.

– Долларов?

– Десять.

Короче, за десять долларов, которые я ему дал, он достал два ножовочных полотна. При встрече на тюремном дворе с помощью рисунков на земле я растолковал ему, как приготовить из металлических опилок, пыли и отварного риса, который нам давали, замазку, чтобы тщательно маскировать запил, независимо от его глубины, каждый раз, когда он заканчивает работу. В последний момент, перед тем как нас должны были отправлять на ночь по камерам, я открывал один из наручников. Случись проверка, он легко мог простым нажатием привести наручники в исходное положение. Они запирались автоматически. С прутом Антонио управился за три ночи. Затем он сказал мне, что работы осталось на одну минуту и что он сможет отогнуть прут руками. Он должен прийти за мной.

Часто шел дождь. Антонио сказал, что primera noche de lluvia (в первую дождливую ночь) он придет. В ту же ночь пошел проливной дождь. Мои друзья знали, чем я занят, но никто не соглашался составить мне компанию, полагая, что выбранный мной для этой цели район расположен слишком далеко. Я хотел достичь мыса полуострова Гуахира на границе с Венесуэлой. На нашей карте эта территория обозначалась как спорная, не принадлежащая ни Колумбии, ни Венесуэле. Колумбиец сказал, что eso es la tierra de los Indios (это индейская земля) и что там нет никакой полиции – ни колумбийской, ни венесуэльской. Там отваживаются появляться только немногие контрабандисты: индейцы гуахира очень опасны, они не позволяют проникать в свою страну цивилизованному человеку. Чем дальше вглубь материка, тем более они опасны. На побережье живут индейцы-рыбаки, которые через более цивилизованных индейцев торгуют с Кастильете и небольшим поселением Ла-Вела. Сам Антонио идти туда не собирался. То ли он сам, то ли его приятели убили несколько индейцев в завязавшейся стычке, когда однажды они с грузом контрабанды были вынуждены скрываться там. Но Антонио брался довести меня до Гуахиры, после чего я пойду один. Надо ли говорить, как трудно и утомительно мне было с ним объясняться, поскольку он употреблял такие слова, которые отсутствовали в словаре.

Итак, в ту ночь пошел проливной дождь. Я встал у окна, приготовив заранее вырванную из лежака доску. Пару раз мы ее уже опробовали в качестве рычага и убедились, что прутья на окне легко можно раздвинуть с ее помощью.

– Listo (готов)?

Между железными прутьями появилась физиономия Антонио. С помощью Матюрета и бретонца я не только раздвинул прутья одним махом, но даже вырвал прут из гнезда. Ребята подсадили меня и, прежде чем я исчез, крепко похлопали меня по заду. Так простились со мной мои друзья. Мы с Антонио на дворе. Стоит адский шум: ливень обрушил потоки воды на железные гофры крыш. Антонио схватил меня за руку и подвел к стене. Перемахнуть через нее оказалось детской забавой – всего-то метра два, не больше. Однако, перелезая через нее, я поранил руку – в гребень стены было вмазано битое стекло. Это – пустяки. Пошли. Антонио – просто молодец. За сплошной завесой небесной хляби в десяти шагах ничего не разобрать, а он ведет, как в погожий день. И ливень даже нам в помощь. Под его защитой мы миновали деревню и свернули на дорогу между бушем и побережьем. Уже очень поздно ночью мы увидели какой-то свет. Антонио свернул с дороги и пошел длинным кружным путем через буш, прежде чем снова выйти на нее. К счастью, буш оказался не очень густым. Так мы и шли под струями дождя до рассвета. В самом начале пути Антонио дал мне лист коки. Жевать коку я научился у него еще в тюрьме. Наступил день, но усталости не чувствовалось. Наверное, действовал листочек. Определенно. Антонио смело шагает, несмотря на то что кругом все видно и нас могут заметить. Время от времени он ложится на землю и прикладывает ухо к мокрой дороге. Затем мы снова шагаем. У него странная походка: не бежит и не идет, а передвигается короткими прыжками, причем одинаковой длины, а руки раскидывает в стороны – делает ими взмах и как бы загребает воздух. Ему, должно быть, что-то послышалось, потому что он схватил меня за рукав и потащил в буш. Дождь все не кончался, однако у нас перед глазами появился трактор с дорожным катком. Похоже, где-то рядом ровняли дорогу.