Ольга, лесная княгиня - Елизавета Дворецкая

Потом оказалось, что викинги повязали себе на рукава белые тряпки, чтобы во тьме отличать своих.

Вальгард со старшими хирдманами тоже обсуждали возможность напасть ночью, но отказались от нее: в месяц травень еще слишком темно, а они слишком плохо знали местность.

Враги сделали этот выбор за них.

Единственное, что Асмунд сообразил сделать, – это встать спиной к дереву, чтобы хоть обезопасить себя сзади.

И тут до него долетел крик:

– Ко мне, люди Вальгарда! Все ко мне!

У Асмунда отлегло от сердца. В битве главное – знать, где твой вождь.

Потом раздался знакомый звук – боевой рог по прозванию Разрушитель Мозгов, собирающий дружину к вождю.

Асмунд кинулся туда. Справа блестела река, на песке чернели лодки.

Воевода ночевал в лодке и теперь стоял перед ней – уже в шлеме, будто в нем и спал.

И кричал без передышки:

– Ко мне! Все ко мне!

Трудно сказать, многие ли сумели расслышать его в таком шуме. Но хуже всего было то, что викинги его тоже слышали. Разумеется, при Вальгарде имелись телохранители: они и ночью спали вокруг него, а сейчас были на ногах. И первыми встретили нападавших.

Из тьмы выскочил кто-то с белой повязкой на рукаве; Гардар полоснул его мечом по животу, и тот упал с воплем. За спиной у Вальгарда и его людей была река, но возле лодок викинги значительно превосходили их числом.

Асмунд бежал изо всех сил.

Поскользнулся в грязи, упал, но не выпустил оружия, боясь в темноте потом не найти. Поднялся, опираясь на щит. Ноги разъезжались, в этот миг он был совсем беспомощен и представлял собой легкую жертву, однако темнота в этот раз его спасла.

Когда он утвердился на ногах, звуки драки раздавались уже почти вплотную.

Судя по шуму, сражались три-четыре десятка человек. На фоне речной воды он различил знакомый силуэт Вальгарда с наполовину разбитым щитом. Тот рубил направо и налево, как бешеный! Слева от него бился Гаут; но не успел Асмунд его толком разглядеть, как тот уже упал.

Вальгард не замечал, что его бок остался открытым. Но Асмунд теперь знал, куда ему встать. Скользя по грязи и больше всего на свете желая лишь не грохнуться еще раз, он устремился к родичу-воеводе.

И вдруг, прямо у него на глазах, Вальгард упал.

Асмунд сперва подумал, что вождь тоже поскользнулся. И лишь чуть погодя осознал, что в тот миг рядом с ним что-то блеснуло.

И словно развеялись чары: Асмунд осознал, что уже некоторое время орет во все горло, но сам себя не слышит. Кто-то из викингов стоял к нему боком – он ясно видел белую повязку на рукаве. Заметив Асмунда, тот развернулся и рубанул мечом; парень присел, пропуская удар сверху, как тысячу раз делал во время упражнений, и так же безотчетно, заученным движением ударил в ответ над плечом. Противник завалился, Асмунд перепрыгнул через тело и наткнулся на своих.

Кого-то волокли на руках в лодку, Асмунд сообразил: это Вальгарда несут, он же ранен.

До слуха донесся звук Разрушителя Мозгов: трубили «все назад».

– Отходим! – что есть мочи орал Лейв. – Все назад! Все в лодки!

Успевшие добежать до вождя спешно выстроили «стену щитов» и стали пятиться к лодкам.

Раненого Вальгарда уже унесли.

Асмунд не замечал, что вошел в воду, пока не наткнулся спиной на что-то высокое и твердое – это оказалась лодка.

Держа перед собой меч и щит, он прикрывал товарищей, пока они толкали лодку на глубину, и пятился в воду. Смутно виднелись перед ним фигуры викингов, он не решался повернуться спиной к берегу и даже не слышал, что ему кричат; в конце концов его взяли за плечи и втянули в лодку.

Она тут же отплыла.

Только теперь Асмунд опомнился и выпустил щит. Руки были как деревянные, но раньше он этого не замечал. Рядом втаскивали через борт еще кого-то из своих. Викинги не преследовали их, и потрепанная плесковская дружина на веслах двинулась обратно, вверх по течению Наровы. Шли всю ночь, осторожно продвигаясь вперед: все равно было не видно, где можно пристать. Лейв, оставшийся за старшего, рассчитывал утром найти помощь в каком-то из знакомых селений: обиходить и перевязать раненых, в первую очередь – Вальгарда.

Но к утру, когда стал виден берег и появилась возможность выбрать место и причалить, вождю помощь была уже не нужна.

Пока они плыли во тьме, он скончался от полученной раны.

В тот день случилось столько всего, что когда я об этом вспоминаю, мне кажется, это был не один день, а целая вереница дней.

С утра мы с другими моими сестрами, которые из Люботиной веси, ходили выбирать березку. Про выборы Лели даже разговору не было: все знали, что это будет Эльга.

Во-первых, она была самая красивая – и у нас в усадьбе, и в Люботиной, и даже в Плескове. А во-вторых, она дохаживала в девках последнюю весну: осенью ее увезут в Зорин-городок. И я поеду вместе с ней, у нас давно так было уговорено.

Пожалуй, тогда я впервые осознала, что это последние в нашей жизни весенние венки. Пять лет, с тех пор как надели поневы, мы приносили сюда цветы, но через год мы будем очень далеко от нашего Варягина… и от Великой, и от Русальего ключа, и от Ладиного камня…

А что нас ждет там, на том берегу нашей будущей жизни?

В первый день в наших краях березку только выбирают, но еще не наряжают. А после этого ходят к Русальему ключу и Ладиному камню и везде оставляют венки.

Рассказывают, что русалки зиму спят в ключе, а как проснутся – на белый свет выходят. Поэтому перед тем как наряжать березы, девушки ходят всегда к ключу и там в первый раз кладут венки и красные яйца.

Из рощи мы все пришли с двумя венками: один на голове, другой в руках.

Берег Великой – известковый, обрывистый, и ключ вытекает прямо из него, сбегая вниз множеством прядей. Наверное, его потому и зовут Русальим, что похож он на распущенную девичью косу.

Мы встали по сторонам – нас было много тогда, десятка два, все, кто есть в нашем Варягине и в Люботиной веси. А Эльга пробралась на камень прямо посреди потока. И мы стали «будить русалок», как это называется. Эльга первая запевала, а мы подхватывали, хлопали и притоптывали на месте, будто пляшем и русалок приглашаем, но пока тихонько – они же еще не резвые спросонья.

Русалочки-душечки, серые кукушечки,Мы к вам пришли, вам веночки принесли.Собирайтеся, снаряжайтеся,В белый свет выбирайтеся.В чисто поле – погулять,В луг зеленый – поплясать,В лес густой – поскакать,С нами песни поиграть.

Потом все мы раскладывали свои венки на камнях среди воды и вокруг, и Эльга снова пела первая, а за ней остальные:

Я умоюся росой,Чистой девичьей красой,Опояшуся зарей, частой звездой.Вода-водица, белая сестрица,По телу сбегай, тело омывай,Чтобы были мы лицом белы,А красотой красны.

И тогда в первый раз можно было из Русальего ключа умываться.

Мы все и умывались: были в одних сорочках, косы расплели, как будто тоже были русалками; вода холодная, по рукам течет, сорочки все мокрые, потом зябко…

Я и сейчас помню, какая веселая жуть пробирала нас от прикосновения этой воды: не от холода, а от чувства, что мы умываемся русалочьим духом, растворенным в ней, что теперь они невидимо будут жить в нашей крови, пока мы не проводим их неделю спустя. Плескали водой друг на друга: дескать, Вострянка плохо умывается, вон, на лбу грязно…

И русалочий дух тут же давал себя знать: становилось весело, хотелось озоровать, бегать!

Мы и бегали – гонялись друг за другом, валяли по траве. Наверное, со стороны мы выглядели точно как русалки. Визгу было да хохота – мать говорила аж в Варягине слышно.

Потом мы шли на тот берег, где Люботино. У нас еще оставалось по одному венку, а их в этот день носят к Ладиному камню. Ладин камень – большой, вросший в землю валун, серый, с белым зерном, человеку по грудь высотой. Мы всегда обводили его кругом и тоже пели:

Вокруг того камня белогоОй, лели, камня белого!Ходит-бродит Лада-матушка,Ой, лели, Лада-матушка!Выше всех она посажена,Краше всех она наряжена.Возьми наши веночки,Дай нам, девкам, перстенечки.

И клали свои венки на камень: считалось, что Лада возьмет их и даст взамен жениха.

И только мы тогда положили свои венки, как кто-то закричал:

– Смотрите, гости едут!

Мы обернулись: по реке, сверху, плыли три или четыре лодьи и уже совсем приблизились к броду.

А мы-то – едва одеты, разлохмачены, мокрые да веселые…

– Это к нам женихи едут! – закричала Громница, и все так и покатились со смеху.

Нам тогда все было смешно.

А еще кто-то крикнул:

– Прячься!

И все мы гурьбой кинулись за камень прятаться. Забились кое-как, одна на другой, едва поместились, кто не поместился – легли на землю: в наших промокших рубашках среди известняка и травы не видно. И смеемся, давимся, как дети малые, друг друга унимаем…