ПАПА-БУДДА - Энн Донован

— Пожалуй.

— На самом деле, я серьезно. Может, тебе станет легче – наверно, не теперь, еще времени мало прошло, но потом, когда все устаканится. Участковый врач может кого-нибудь порекомендовать. Или дать номер телефона.

— Может быть. Никогда об этом не думала – полагала, что с родными всегда смогу поделиться. Не думала, что вот до такого докатимся.

— И разумеется, всемирно известный специалист Дэвид Кэмерон всегда вас примет в кафе «Гросвенор».

Я улыбнулась.

— Прости, совсем тебя заболтала.

— Я непротив. Честно.

— Ладно, мне пора. Опять на работу.

— Да, и мне.

Мы расплатились и вышли на улицу. День был чудесный, солнечный, неожиданно теплый для марта. Напротив кафе был кинотеатр, его афиши рекламировали фильмы следующей недели.

— Ты «Крысолова» уже смотрела? — спросил он.

— Нет, премьеру пропустила. Отличное, говорят, кино.

— Хочешь, сходим на выходных?

— Не уверена, что получится.

— Давай, я завтра тебе напишу, и ты скажешь. Я могу вечером в любой день, кроме воскресенья.

— Ладно.

Он наклонился ко мне, чмокнул в щеку, развернулся и зашагал по улице в сторону университета.

Хорошо, что всю работу, какая была в тот день, я могла выполнять чисто механически - мои мысли были поглощены Дэвидом. Я не могла его понять. Даже не была уверена, что он пригласил меня на свидание. Он отнесся ко мне с таким участием, и мы говорили как друзья. Но одно дело – пообедать или выпить кофе, а другое – пойти в кино. С другой стороны, может, я много выдумываю. Он же студент – может, у них такой стиль общения, и все это ничего не значит. В любом случае, вряд ли он, такой молодой, мной увлечется: я же на семь лет его старше, да еще была замужем. Я просто надеваю розовые очки. Просто, наверно, ему меня жаль. Может, он ищет маму – в конце концов, он так рано осиротел. Но он поцеловал меня. Конечно, в щеку – так, пустяк.

Я пошла в туалет, умыла руки и лицо, посмотрелась в зеркало. Какой бред. Да, мы с Джимми вместе не живем, но я все еще замужем. И надо думать про Энн Мари. Еще не время заводить роман. Ладно, мы вместе пообедали – хорошо поговорили. Но на этом ставим точку.

На следующее утро Дэвид прислал письмо: «салют, как насчет кино? выберешься? целу, дэвид».

«Дорогой Дэвид, прости, не смогу. Надо начать разбираться у мамы, так что буду занята. За приглашение спасибо. Вчерашний разговор мне очень помог. Всего тебе хорошего, Лиз».

Ответ пришел сразу: «не переживай, в другой раз, рад, что начинаешь разбираться, это большое дело, целу, дэвид. ps а будет время пообедать на след. неделе?»

Я ответила не сразу - не знала, что сказать. Встретиться еще раз мне хотелось, но надо ли? Или я втягиваюсь в отношения, которых завязывать не стоит? В конце концов, я ответила: «Дорогой Дэвид, про четверг не уверена. Напишу попозже. Всего хорошего, Лиз».

«без четверти час по-любому буду в гросвеноре, увидимся если увидимся. целу, д.».

Я открыла дверь, и в нос ударил кисловатый запах. Я подняла с коврика почту и положила на столик в прихожей - нужно будет с ней разобраться, но это потом. Сначала поработать: убраться, что-то выбросить, ручки замарать.

Я прошла на кухню и открыла дверь холодильника. Я принесла пакет молока, чтобы выпить потом чаю – он как-то одиноко смотрелся в пустом холодильнике. После похорон Триша все забрала, оставила только бутылку с кетчупом и баночку меда. Наверное, можно было взять их домой, но я бросила их в мусорное ведро – с гулким стуком они упали на дно. Ужасное ведро. Металлическое, с педалью, бежевое в цветочек. Такое маленькое, что мусор все время приходилось выносить. А я пилила ее, говорила: покупай нормальные мешки для мусора, - но она обходилась пакетами из магазина.

«Они же бесплатные, зачем еще мешки?»

Только в магазинных бывали дырочки, и мусор через них просачивался и гнил. Такая гадость. То же с губками для мытья посуды. Они ей служили, пока не превращались в рассадники заразы. А я выбрасываю самое большее через неделю. Мама считала это верхом расточительства, но грязь я терпеть не могу. Когда она заболела и поручила мне ходить за покупками, я купила большую упаковку губок, а старые все повыкидывала.

Я встала у дверей и окинула взглядом гостиную. С мебелью пока непонятно, что делать. Мне самой ничего не нужно, но надо спросить у Пола. Правда, не верится, что Энжи позволит внести это в дом. Остальное можно отдать в Общество святого Викентия де Поля. Они нас выручили, согласились забрать мебель - увезут в четверг, потом передадут тем, кому нужно; посуду и кухонную утварь они тоже заберут. Но мне надо разобрать все остальное.

С каминной полки я сняла статуэтки, завернула их в газету и сложила в коробку. Фарфоровые птички разных видов и расцветок, кто на ветке сидит, кто из домика выглядывает. Когда я была маленькой, у мамы была только одна птичка, малиновка с алой грудкой и блестящими безумными глазами – она стояла на правом краю полки. А потом на день рожденья я подарила ей вторую – мне тогда было десять лет, я много недель копила карманные деньги. А дальше так и повелось: мы с отдыха всегда привозили маме новую птичку. И Энн Мари из разных поездок с классом всегда привозила ей сувенир.

В пуфе с черной пластмассовой крышкой она хранила вырезки из журналов, узоры для вязания, рецепты, советы для хозяек. Я все это вынула и отправила в мусорный мешок. В углу примостился пакет с вязанием – шерсть, спицы и последний ее джемпер, недовязанный. Даже не знаю, у кого теперь есть время вязать, но может, какая-нибудь старушка найдет этому применение. Я положила пакет в мешок для благотворительного магазина. Большинство книг отправились в ту же коробку. Впрочем, книг у мамы было немного. Читать она любила, но все время ходила в библиотеку, покупала книги редко.

Вещей осталось немного. Перед тем, как сюда перебраться, мама еще кучу выбросила – в этой крошечной квартирке места намного меньше, чем в прежнем ее доме; а чековые книжки и все документы я уже забрала. Но надо еще разобраться с одеждой.

Я прошла в спальню, и тут меня накрыло. Я забыла, что Джимми передвинул кровать в другую комнату, чтобы освободить место для гроба, и обратно кровать не поставили. Комната была почти пустой. В других комнатах могло показаться, что она просто вышла, может, уехала на отдых, но здесь, в этой спальне без кровати, становилось ясно: она умерла.

Я открыла шкаф и стала вынимать одежду, разбирать, что отдать в благотворительный магазин, что выбросить, но я опять ощутила тот запах – затхлый, стариковский запах. Я не знала, что и моя мама стала так пахнуть - никогда этого не замечала. Она всегда была чистоплотной и пользовалась духами — ее любимыми «Рив Гош», — но в этом шкафу с одеждой запах явно был ощутим. В больнице или в доме престарелых пахнет по-другому; бабушку я часто навещала, и мне знаком тот запах мочи и немытого тела. Нет, его даже не знаешь, какими словами описать. Почему люди в старости пахнут иначе? Если за ними ухаживают, и они следят за собой, почему они пахнут не так, как молодые? Я представила, как сухие частички маминой кожи падают на одежду, въедаются в ткань. Вот одежда с частичками маминой кожи, и они разлагаются в этом шкафу. Я уткнулась лицом в ее вещи: нейлон, полиэстер, синтетические ткани, которые легко стирать и не надо гладить, - и вдыхала запах старческой кожи. Хотелось плакать, забраться в этот шкаф, спрятаться там и зарыдать что есть мочи, но слезы застряли где-то внутри.

Меня душила обида, и я не понимала почему. На кого обижаться? Она не виновата, что умерла. Никто не виноват. Все умирают, и если подумать, она прожила хорошую жизнь, счастливую, любила внуков. И детей. По крайней мере, я так думаю, хотя вслух об этом говорить было не принято. Ее так воспитали, как и многих ее сверстников. Их не учили говорить, что они кого-то любят. И меня не учили.

А что изменилось бы, если бы могла произнести эти слова? «Мама, я тебя люблю». Если бы, уходя, я всегда это говорила. «Мама, я тебя люблю». А она бы отвечала: «Я тоже тебя люблю». Я раньше говорила Энн Мари. Каждый день повторяла, когда она была маленькой: «Ты же знаешь, я тебя люблю. Ты же знаешь, мама тебя любит». Тогда повторяла, но теперь она подросла, и ты приходишь к воротам школы и слышишь: «Чего не позвонила?»

Конечно, все не так просто. Если я так любила маму, то почему на нее раздражалась? Почему не хотела, на самом-то деле, проводить с ней много времени? Я каждый вечер ее навещала, и все говорили, что я хорошая дочь, но я старалась как можно быстрее разделаться с уборкой, никогда не оставалась дольше часа, не пыталась просто с ней поговорить. Но о чем было говорить? Что друг другу сказать? Уже несколько лет мы ничего не делали вместе, даже по магазинам вдвоем не ходили, ее медлительность меня изводила, я все время спешила. А если Энн Мари так же ко мне отнесется, когда я состарюсь?