Кавказская война. Том 5. Время Паскевича, или Бунт Чечни - Василий Потто

К прискорбию, судьба и здесь благоприятствовала Корганову: в то время, когда в Эрпилях придумывались и обсуждались примирительные основы предположенного соглашения, в руки Корганова попало воззвание Кази-муллы к чеченцам, в котором имам обещал выдвинуться навстречу к ним, на реку Кара-Койсу. Заручившись этим документом, Корганов счел себя вправе действовать смелее и стал забрасывать все и вся своими клеветами и наветами. Так, упуская из виду, что Кара-Койсу, будучи довольно значительной рекой, проходит сквозь несколько дагестанских обществ и в Авдии весьма приближается к Чечне, Корганов видел только, что Койсубу располагается на той же реке, а это, по его мнению, указывало прямо на готовность, будто бы, койсубулинцев содействовать имаму. Отсюда уже не трудно ему было прийти и к дальнейшему заключению, что, в свою очередь, койсубулинцы, так много хлопотавшие о ханских прерогативах для Абу-Мусселима, находятся в связи с шамхальцами и что во главе последних стоят жители пограничных шамхальских аулов – Казанищ, Эрпели и Караная. Таким образом, по его выводу, являлась необходимость как можно скорее разрушить заговор (которого в сущности не было), и Корганов решил не выжидать более конца переговоров, а начать военные действия прямо с захвата койсубулинских стад, ходивших спокойно и доверчиво на темирханшуринской плоскости. Ближайший русский отряд, на который можно было возложить это предприятие, был отряд полковника Ефимовича, оставленный бароном Розеном на кумыкской плоскости, около крепости Внезапной. Ефимович, по требованию Корганова, сделал в один переход семьдесят верст и, появившись у Копчугая, захватил до трех тысяч баранов; затем около пяти тысяч голов было отбито еще Ахмет-ханом, с его мехтулинской конницей; но остальные успели укрыться в горы.

Когда известие о разгроме стад дошло до Эрпели, то койсубулинские старшины, униженные в своем национальном достоинстве, отправились к шамхалу и потребовали от него объяснений, почему, когда они государю верны и ему, шамхалу, покорны и усердны, Корганов грабит их имущество и берет под стражу людей? Растерявшийся шамхал запросил об этом Корганова. Последний ответил, что он как лицо, уполномоченное фельдмаршалом, знает, что делает, и дальнейших объяснений не дал. Тогда койсубулинцы удалились, глубоко оскорбленные той ничтожной ролью, какую в их глазах играл наследственный валий Дагестана.

Отбитие стад прервало начавшиеся переговоры. Это был вызов, брошенный прямо в лицо койсубулинцам, – толчок, разрушивший последние преграды, еще сдерживавшие мюридизм в известных границах. Взрыв сделался неминуем. А Корганов точно не видел возможности подобного взрыва и продолжал развивать свои операции все далее и далее. Он гласно обвинил Абу-Мусселима в тайных сношениях с нашими врагами, которым, как мы видели, сам же содействовал, и решил занять Казанищи, а затем Эрпели и Каранай, чтобы удержать жителей этих селений от присоединения к койсубулинцам. Впрочем, это была только одна официальная сторона дела, фигурировавшая в донесениях Корганова. На деле же ему хотелось просто вызвать два-три выстрела со стороны казанищенцев, чтобы иметь предлог объявить их мятежниками; на это, по крайней мере, указывают те секретные наставления, которые были им даны по этому поводу мехтулинскому хану и Ибрагим-беку карчагскому. Оба они показали потом, при следствии, что, ворвавшись в селение, перевернули его, по приказанию Корганова, вверх дном и даже ограбили женщин, срывая с них и ценные украшения, и даже шелковые шальвары. Ни один из жителей не взялся, однако, за оружие; только старики явились к Корганову с жалобой – и были наказаны как клеветники, посягнувшие на честь русского войска. Он приказал пятерых из них заключить в тюрьму, а через три дня привел в Казанищи весь отряд Ефимовича и обложил жителей огромной контрибуцией – сорок голов рогатого скота и двести пудов хлеба в сутки.

Приглушенные Казанищи молчали. Эрпели и Каранай, ожидавшие себе такой же участи, поспешили отклонить грозу присылкой аманатов и тем связали руки Корганову. Они обязались прекратить всякие сношения с койсубулинцами и не снабжать их более ни хлебом, ни солью. После этого Ефимовичу в шамхальстве делать было нечего, и отряд его возвратился обратно в Андрееве.

Только теперь Корганов известил генерала Краббе, командовавшего войсками в Дагестане, обо всем случившемся и просил его иметь наготове особый отряд на случай, ежели бы койсубулинцы сами открыли военные действия. Краббе тотчас же приказал полковнику Мищенко собрать в Дербенте шесть рот пехоты с тремя орудиями и двинуться в шамхальство, где и занять селение Парауль, резиденцию шамхалов. Но пока войска собирались, случилось следующее обстоятельство.

Койсубулинцы, озлобленные вероломным захватом их стад, собрали народный джемат, на котором прямо поставили вопрос: идти ли на русских немедленно или выждать более благоприятного времени. После некоторых пререканий, решили предварительно узнать мнение аварцев, с которыми у них был тайно заключен оборонительный союз, на случай движения русских в горы. Гонцы поскакали в Хунзах, в свою очередь, народ разделился надвое: Нуцал-хан со своей партией совсем отказался от вмешательства в дела койсубулинцев; но большинство решило сделать попытку к примирению обеих сторон, а в случае отказа русских возвратить стада, примкнуть к койсубулинцам. Известие об этом, по-видимому, сильно озадачило Корганова. Войска, собиравшиеся в Дербенте, не могли подоспеть в скором времени, а потому, по его требованию, генерал-лейтенант барон Розен немедленно отправил с Кавказской линии отряд подполковника Ска-лона из батальона Московского полка и нескольких сотен моздокских казаков. Отряд этот вступил в шамхальство и в ожидании, пока на смену его прибудет Мищенко, расположился под Тарками.

Появление русских войск, в свою очередь, встревожило шамхальцев. В Казанищах у Абу-Мусселима стали собираться сходки для суждения о текущих событиях, а между тем жители, опасаясь вторичного разгрома, начали поспешно собирать стада и укладывать на арбы имущество, с целью переселения в более безопасное место. Чтобы предупредить этот побег, Скалой быстро вошел в Казанищи, а Ахмет-хан с мехтулинской конницей занял все пути, ведущие в Койсубулинскую землю. Тогда тревога жителей достигла высшей степени. Возникли зловещие слухи, что казанищенцы, доведенные до отчаяния, решились будто бы вырезать русский отряд и что первый выстрел с их стороны послужит сигналом к общему восстанию шамхальцев. Опасность в этом случае прежде всего могла угрожать самому шамхалу, а потому Скалой тотчас отошел к Параулу и занял около селения крепкую позицию; туда же явился Ахмет-хан со своими мехтулинцами и собралась таркинская и табасаранская конницы. Нападение, таким образом, было отвращено, а восьмого мая к Параулу стали подходить передовые войска полковника Мищенко: это были две куринские роты, с командиром полка подполковником фон Дистерло, который как старший принял начальство над всем собравшимся отрядом, и войска в третий раз двинулись к Казанищам. Но на этот раз селение было уже пусто – и все, что могло бежать, бежало из него по койсубулинским дорогам. Кавалерия понеслась в погоню; часть беглецов вернулась, но остальные, укрывшись в Эрпели и быстро возведя завалы, увлекли своей судьбой и все население. Владетель эрпилинский, князь Улу-бей, человек преданный России, едва успел сам бежать под защиту русских штыков, покинув в селении свою семью и имущество. Дела принимали серьезный оборот. Дистерло, владея материальной силой и не входя в рассмотрение предшествовавших явлений, обратился уже к самим эрпилинцам, требуя от них явки к нему старшин, назначив им для этого двадцать четыре часа на размышление; в противном случае он угрожал, что селение будет взято приступом, и с жителями поступлено как с явными изменниками.

Между тем преувеличенные слухи о беспорядках, начавшихся в шамхальстве, заставили барона Розена послать туда же весь Бутырский пехотный полк, который, под командой полковника Дурова, явился под Эрпилями как раз в то время, когда истекал суточный срок, данный Дистерло. Прибытие сильного русского отряда погасило в жителях последние надежды на возможность сопротивления, и эрпилинцы явились с повинной головой.

Покорность эта, очевидно, была только вынужденной. Выдавая нам аманатов, жители в то же время обращали взоры и упования свои на Кази-муллу, и только уже от него одного ожидали себе правды и спасения. Но Кази-мулла все еще медлил. Он внимательно следил за развитием койсубулинского вопроса, видел пожар, занимавшийся над краем, и давал время ему разгореться, чтобы потом внезапным появлением отнять у русских все способы и средства потушить его. Мы сами усердно подготовляли почву, на которой уже появлялись первые всходы кровавого посева. Шамиль едва ли искренен в своих рассказах, когда говорит, что причина священной войны, объявшей Дагестан, заключалась вовсе не в тарикате, и даже не в тех личностях, которые руководили движением, а в вековой, воспитанной долгими страданиями ненависти народа к ханскому правлению. Когда русские, явившиеся властителями приморского Дагестана, не только не избавили народ от. ханского произвола, а, напротив, укрепили ханскую власть, до того боязливую и шаткую, своими штыками и пушками, то население нагорного Дагестана само разорвало свои путы и устремилось на русских, обманувших его заветные упования. Таковы сказания об этом самого Шамиля. Но Шамиль, как кажется, не прав в своем заключении уже потому, что мюридизм, в том смысле, как его понимают, окреп и замкнулся именно в нагорной части Дагестана, где большинство населения составляло вольные общества, а в существующих ханствах власть не была так тяжела, как на плоскости; а во-вторых, если ханские земли и стали в первое время ареной кровавой борьбы, то только благодаря полному отсутствию с нашей стороны в Дагестане твердой энергичной власти и целому ряду таких грубых ошибок, которые в конце концов вызвали восстание жителей. Учение фанатиков бросило первые искры, мы стали их раздувать и произвели пожар, который потушить потом уже были не в силах. Позднее, когда фельдмаршал уехал из края, к этому же убеждению пришел и его преемник, генерал-адъютант Панкратьев, писавший государю, что преступные действия Корганова были одной из главных причин быстрого распространения мюридизма на плоскости. Трудно, повторяем, поверить, чтобы человек, не имевший, как Корганов, ни служебного положения, ни высокого чина, мог так самовластно распоряжаться судьбами Дагестана, да еще в такую трудную эпоху, – но на это есть достоверные свидетельства и старых людей, и официальных документов, скрепленных лицом, близко стоявшим к Паскевичу – генерал-адъютантом Панкратьевым.