Трое - Кен Фоллетт

– Иисусе! Вот повезло!

– Что теперь?

Ростов задумался.

– Теперь он знает, что мы знаем о нем.

– Да. Должен ли я возвращаться на базу?

– Не думаю. Сообщил ли профессор, как долго этот человек предполагает оставаться в Англии?

– Нет. Я задал ему этот вопрос напрямую. Профессор не знает: этот человек ничего не сообщал ему.

– Он и не мог. – Ростов нахмурился, прикидывая. – Первым делом в этих обстоятельствах он должен был бы сообразить, что его вычислили. То есть, он должен выйти на контакт со своей лондонской конторой.

– Может быть, он уже сделал это.

– Да, но он может потребовать и встречи. Ему придется принять меры предосторожности, а эти меры требуют времени. Ладно, предоставьте все мне. Сегодня во второй половине дня я буду в Лондоне. Где ты сейчас?

– Я все еще в Оксфорде. Направился сюда сразу же с самолета. И не могу вернуться в Лондон до утра.

– Хорошо. Загляни в «Хилтон», и я встречусь там с тобой во время ленча.

– Договорились. A bientot.

Ростов снова стал думать о Дикштейне. Этот человек может и не предоставить им второй раз сесть ему на хвост. Так что Ростов должен шевелиться и не терять времени. Он натянул пиджак, вышел из гостиницы и, взяв такси, направился к советскому посольству.

Он потерял какое-то время, представляясь четырем различным людям, прежде чем в середине ночи его впустили внутрь. Дежурный оператор вытянулся по стойке смирно, когда Ростов вошел в центр связи.

– Садитесь, – сказал Ростов. – Предстоит кое-какая работа. Первым делом, дайте мне контору в Лондоне.

Оператор включил скрамблер, устройство, препятствующее подслушиванию, и начал вызывать советское посольство в Лондоне. Ростов снял пиджак и закатал рукава.

– Товарищ полковник Давид Ростов, – бросил в трубку оператор, – хочет переговорить с самым старшим офицером службы безопасности. – Он сделал знак Ростову, чтобы тот взял отводную трубку.

– Полковник Петров слушает. – Голос типичного служаки средних лет.

– Петров, мне нужна кое-какая помощь, – без предисловий начал Ростов. – Предполагается, что в Англии находится израильский агент Нат Дикштейн.

– Да, с дипломатической почтой к нам пришел его фотоснимок – но мы не уверены, что он здесь.

– Слушай. Я думаю, он может искать контактов со своим посольством. И я хочу, чтобы сразу же, с рассветом, ты поставил под наблюдение всех открытых сотрудников израильского посольства.

– Да брось ты, Ростов, – коротко засмеялся Петров. – Для этого же потребуется куча народа.

– Кончай глупить. У вас сотни человек, а израильтян всего пара дюжин.

– Извини, Ростов, я не могу раскручивать такую операцию только потому, что ты говоришь так, мол, и так. Вот представь мне соответствующий документик, и я в твоем распоряжении.

– Но к тому времени он исчезнет!

– Это уж не моя забота.

В ярости Ростов швырнул трубку и рявкнул:

– Чертова российская психология! Пальцем не шевельнут без шести подписей! Свяжитесь с Москвой, скажите, чтобы нашли там Феликса Воронцова и дали его мне, где бы он ни был.

Через несколько минут на линии прорезался сонный голос Феликса, шефа Ростова.

– Да. Кто там?

– Давид Ростов. Я в Люксембурге. Мне нужна поддержка. Думаю, Пират решил выйти на связь с израильским посольством в Лондоне, и мне нужно поставить под наблюдение всех его сотрудников.

– Так и звони в Лондон.

– Что я и сделал. Им нужно подтверждение.

– Вот и попроси его.

– Ради Бога, Феликс, этим я и занимаюсь!

– Ночью я ничем не могу тебе помочь. Звони мне утром.

– Да в чем дело? Конечно же, ты можешь… – И внезапно Ростов осознал, в чем дело. Не без усилия он взял себя в руки. – Хорошо, Феликс. Утром.

– Кто следующий? – спросил оператор.

Ростов нахмурился.

– Держите связь с Москвой. Дайте мне минутку подумать.

Ему осталось только одно. Это был довольно опасный способ действия, который вполне может ему выйти боком – в сущности, на что Феликс и рассчитывал. Но он не имеет права жаловаться, что ставки слишком высоки, потому что именно он и поднял их.

Пару минут он продумывал порядок действий. Затем сказал:

– Сообщите в Москву, пусть они дадут мне квартиру Юрия Владимировича Андропова на Кутузовском проспекте, 26. – Оператор вскинул брови – в первый и последний раз его просили связаться по телефону лично с главой КГБ, – но ничего не сказал. Ростов ждал, нервничая. – Ручаюсь, что ЦРУ так не работает, – пробормотал он.

Оператор кивнул ему, и он взял трубку. Голос на том конце провода произнес:

– Да?

Повысив голос, Ростов рявкнул:

– Ваше имя и звание!

– Майор Петр Эдуардович Щербицкий.

– Говорит полковник Ростов. Я хочу переговорить с Андроповым. Это очень срочно, и, если через две минуты он не подойдет к телефону, остаток жизни вы проведете на строительстве плотины в Братске. Я ясно выражаюсь?

– Да, товарищ полковник. Обождите, пожалуйста, у телефона.

Через несколько секунд Ростов услышал низкий спокойный голос Юрия Андропова, одного из самых могущественных людей в мире.

– А ты в самом деле перепугал Петра Эдуардовича, Ростов Давид.

– У меня не было выбора, сэр.

– Ладно, давай к делу. Надеюсь, оно стоит этой спешки.

– Моссад охотится за ураном.

– Боже милостивый.

– Думаю, Пират в Англии. Он может выйти на контакт со своим посольством. Хочу поставить под наблюдение всех его сотрудников, но там в Лондоне старый дурак Петров дал мне от ворот поворот.

– Я сейчас же переговорю с ним.

– Благодарю вас.

– И еще, Давид.

– Да?

– Ты хорошо сделал, что поднял меня – но больше этого не делай.

Глава восьмая

Утром Дикштейну было мучительно трудно оставить Сузи и возвращаться к делам.

Он все еще… ну, в общем, он все еще испытывал потрясение, когда в одиннадцать утра, сидя у окна ресторанчика на Фуллхем-роуд, ждал появления Пьера Борга. Он оставил послание в службе информации аэропорта Хитроу, в котором просил Борга появиться в кафе напротив того, в котором сейчас сидел сам. Ему казалось, что долгое время, может, никогда, он не оправится от того потрясения, в котором продолжал находиться.

Он проснулся в шесть часов и на несколько секунд впал в панику, пытаясь вспомнить, где он находится. Затем увидел длинные пряди каштановых волос Сузи, разметавшихся на подушке рядом, пока она спала, свернувшись во сне, как зверек; воспоминания о ночи захлестнули его, и он с трудом мог поверить выпавшему на его долю счастью. Он подумал, что не стоит будить ее, но не смог сдержать желания прикоснуться к ее телу. Она открыла глаза от его прикосновения, и они нежно приникли друг к другу, то улыбаясь от переполнявшего их чувства, то смеясь; в мгновения высшего взлета чувств они смотрели в глаза друг другу. Затем они, полуодетые, смеялись и дурачились на кухне, в результате чего кофе получился слишком слабым, а тосты подгорели.

Дикштейну хотелось, чтобы это длилось вечно.

С возгласом, полным ужаса, Сузи взяла его майку.

– Что это такое?

– Мое нижнее белье.

– Нижнее белье? Я просто запрещаю тебе носить его. Это старомодно, негигиенично, и оно мешает мне чувствовать под рубашкой твои соски.

Лицо ее изобразило такую похотливость, что он покатился со смеху.

Они вели себя так, словно только что познали секс. Единственная неудобная заминка наступила, когда она увидела его шрамы и спросила, где он получил их.

– С тех пор, как я очутился в Израиле, мы прошли три войны, – сказал он.

Это была правда, но не вся правда.

– Чего ради ты оказался в Израиле?

– В поисках безопасности.

– Но там же далеко не так безопасно.

– Это совсем другое дело, – рассеянно сказал он, не желая пускаться в объяснения, но потом передумал, потому что она должна все знать о нем и о его мыслях. – Должно быть какое-то место в мире, где никто не скажет тебе: «Ты другой, не такой, как остальные люди, ты еврей», где никто не будет бить мне стекла в окнах или подвергать экспериментам мое тело только потому, что я еврей. Понимаешь ли… – Она в упор смотрела на него чистыми и ясными глазами, и он сделал над собой усилие, чтобы сказать ей всю истину, без умолчаний, не стараясь сделать ее лучше, чем она есть. – И для меня не имело значения, окажемся ли мы в Уганде, в Палестине или на Манхэттене – где бы я ни оказался, я хотел иметь право сказать: «Это мой дом», за который я буду драться зубами и когтями. Поэтому я никогда не пытался оспаривать с моральной точки зрения и право Израиля на существование и его ошибки. Законы справедливости и правила честной игры тут неприменимы. После войны… ну, понимаешь ли, предположение, что правила честной игры играют какую-то роль в международной политике, теперь кажется мне дурной шуткой. В любом месте, где доводится жить евреям – в Нью-Йорке ли, в Торонто или Париже – как бы хорошо им там ни было, как бы они ни были ассимилированы, они никогда не знают, сколько будет длиться их благополучие, когда придет очередной кризис, за который неизменно будут проклинать их, и только их. В Израиле же я знаю: что бы ни случилось, я никогда не стану жертвой этого. Так что, устранив эту проблему, мы можем иметь дело с реальностью, которая является частью повседневной жизни: обрабатывать землю и снимать урожай, покупать и продавать, драться и умирать. Думаю, именно поэтому я там и оказался… Может быть, в то время я и не понимал все это так ясно – во всяком случае, я никогда не пытался облекать в слова свои мысли – но во всяком случае, так я сейчас чувствую и мыслю.