Шрам - Марина Дяченко

– Что ты, братец! Это не нашего неба птичка… Ее зовут Тория, она дочка декана, красивая, да?

Лис все говорил и говорил – но Эгерт слышал только стук крови в ушах. Первым его побуждением было бежать куда глаза глядят – но он немыслимым усилием сдержался, заставив себя вспомнить о разговоре у колодца…

Декан – ее отец. Проклятая судьба.

Всю ночь, последовавшую после этого открытия, он провел без сна – хоть это и была первая за много дней ночь в чистой постели. С головой накрывшись одеялом – чтобы не так бояться полной шорохов темноты – он тер воспаленные глаза и лихорадочно думал: а вдруг все это – колдовство? И город, и университет, и декан встретились ему не случайно – его привели сюда, в ловушку, привели и заперли, чтобы мстить…

На другой день в узком коридоре ему повстречался декан. Спросил что-то незначительное, и под спокойным пристальным взглядом Эгерт понял: если это и ловушка – он слишком слаб, чтобы вырваться.

На него косились с любопытством – надо было отвечать на какие-то вопросы, бесконечное число раз повторять свое имя, вздрагивая от неожиданных прикосновений… Немного помогали защитные ритуалы, но Солль боялся, что их заметят со стороны – и поднимут на смех.

Скоро студенческая братия решила, что Эгерт – необычайно замкнутый и хмурый субъект, а посему просто оставила его в покое. Солль был необычайно рад такому повороту событий, и даже посещение лекций стало для него чуть менее тягостным.

Все студенты, сообразно количеству проведенных за учебой лет, делились на четыре категории: студенты первой ступени звались «вопрошающими», поскольку учились первый год и преуспевали скорее в желании познать, нежели в самой науке; студенты второго года именовались «постигающими», третьего – «соискателями», поскольку претендовали уже на некую ученость, и, наконец, студенты четвертой ступени звались «посвященными» – по словам все того же Лиса, далеко не все замахнувшиеся на ученость юноши удостаивались этого звания, множество их валилось на летних экзаменах и так, недоучками, возвращалось по домам.

Сам Гаэтан учился второй год и звался «постигающим»; Эгерту казалось, что Лис постигает в основном премудрости веселых пирушек и ночных похождений. Студенты разных степеней учености охотно водились друг с другом; каждая группа время от времени собиралась на отдельные занятия – однако на общие лекции, проводимые в Большом Актовом зале, являлись все подряд, и каждый пытался извлечь из мудрых речей педагога все, что в состоянии был переварить: так из единственной миски, поставленной на стол в большой крестьянской семье, старик вылавливает овощи, ребенок – крупу, а хозяин – кусок мяса.

Всякий раз, переступая порог лекционного зала, Эгерт стискивал зубы, сплетал в кармане пальцы и переступал через собственный страх. Огромное помещение казалось ему зловещим; с лепного потолка смотрели плоские каменные лица, и в белых слепых глазах Соллю чудилась не то усмешка, не то угроза. Забившись в угол – скамья казалась неудобной, быстро затекали колени, немела спина – Эгерт тупо смотрел на высокую, украшенную резьбой кафедру; обычно смысл того, о чем говорил лектор, ускользал от него уже через несколько минут после традиционного приветствия.

Господин ректор обладал скрипучим голосом и внушительной манерой вещать; говорил же он о предметах столь сложных и отвлеченных, что Эгерт, отчаявшись, прекращал всякие попытки что-либо понять. Сдавшись, он ерзал на скамье, прислушивался к чьим-то отдаленным перешептываниям, шорохам, смешкам, смотрел танец пылинок в солнечном столбе, разглядывал линии на своей ладони, вздыхал и ждал конца лекции. Иногда, сам не зная почему, он поднимал глаза к маленькому круглому окошку под самым потолком, окошку, невесть зачем глядящему из зала в библиотеку…

Дородный и громогласный профессор естественных наук походил скорее на мясника, нежели на ученого; из его речей Эгерт понимал только вводные слова – «кстати», «как видим», «чего и следовало ожидать»… Время от времени профессор занимался и вовсе диковинными вещами: смешивал жидкости в стеклянных колбах, зажигал огоньки над узкими горлышками спиртовок – ни дать ни взять, фокусник на ярмарке… Иногда в зал приносились живые лягушки, и профессор резал их – Эгерт, в свое время бестрепетно посещавший бойню, закрывал глаза и отворачивался, сгорбившись.

Студенческая братия внимала речам с кафедры с переменным вниманием, то притихая, то усиленно ерзая и перешептываясь. Среди студиозусов случались и ротозеи, и болваны – однако и распоследний из них понимал в происходящем куда больше, нежели Солль.

Интереснее всего были лекции декана Луаяна. Личность его вызывала у Солля множество сильных и противоречивых чувств – и страх, и надежду, и любопытство, и желание просить о помощи, и содрогание от одного только взгляда; к тому же, сколь ни был Эгерт занят собой, он не мог не заметить того особенного почитания, которым декан окружен был в университете.

Все шорохи и смешки затихали, стоило декану появиться в зале; встретив его в сводчатом коридоре – Эгерт видел своими глазами – даже сам господин ректор спешил засвидетельствовать свое внимание и уважение, а студенты – те просто замирали, как кролики перед удавом, и счастливцем считался всякий, получивший персональный ответ на свое приветствие или заслуживший деканову улыбку.

Господин Луаян был маг – об этом говорили и перешептывались, но в лекциях его ничего не было магического: он говорил о древних временах, о давно разрушенных городах, о войнах, некогда опустошавших целые страны… Эгерт слушал, пока хватало сил – но слишком часто повторялись незнакомые имена и даты, Солль уставал, ничего не мог запомнить, терял нить рассказа и, запутавшись, отчаивался. Однажды он решился-таки спросить у Лиса – разве декан не учит студентов колдовству? Ответом Эгерту был сочувственный взгляд и красноречивый, но не вполне приличный жест, означающий, что Солль, мягко говоря, не в своем уме.

Никто из студентов не носил оружия, но, если Эгерт до сих пор чувствовал себя почти что голым без отягощенного сталью пояса, то ни один из ученых юношей ничуть не тосковал по смертоносному железу. Преисполненные куража, жители флигеля едва не каждый вечер отправлялись в город, и шумное их возвращение прерывало чуткий Эгертов сон иногда в полночь, а порой и под утро. Под сводами университета распевались известные всем студентам, но незнакомые Эгерту песни, бурлила своя, особенная жизнь, но он – он чужд был этому до последнего белокурого волоска, чужой, чужак, пришелец.

…Лис взгромоздился тощим задом на стол. Тот, видавший на своем веку не одно поколение Лисов, закряхтел, будто вычитывая мораль. Эгерт бледно улыбнулся в ответ на вопросительный взгляд шкодливых, цвета меда глаз.