Селеста, бедная Селеста... - Александра Матвеева

И еще я думала, стараясь отогнать эту мысль, мог бы Лешка убить отца? Если бы отец повторил те гадкие слова обо мне, которые презрительно выплюнул мне в лицо. «Нет, нет», — убеждала я себя. «Да, да», — говорил кто-то злой внутри меня. Лешка способен убить и за меньшее, если дело касается тебя. Глупости, чтобы убить, надо быть совершенно особым человеком, другим. Лешка не такой. Конечно, Лешка не такой, он не стал бы никого убивать нарочно. Тем более отца. Но Лешка горячий и всегда сдерживает себя, не позволяет себе гневаться, а такие, если сорвутся, перестают себя контролировать. Он схватил эту дурацкую статуэтку и ударил…

Я ясно представила себе сначала испачканную кровью фигурку фавна у головы отца, потом искаженное гневом Лешкино лицо и с трудом подавила стон.

Стряхивая наваждение, я села прямо и открыла глаза. Ссутуленные широкие плечи, опущенная круглая голова, черная плюшевая макушка. Лешка, Лешенька мой. Сладкий мой запретный плод.

Я никогда не любила его так сильно, с такой щемящей нежностью. Мне до головокружения, до спазма в горле хотелось дотронуться до него. И я бы обязательно обняла его, прижала к себе, согрела, утешила. Меня удерживало вовсе не сознание того, что Лешка мог оказаться убийцей своего отца, нет; с удивлением, с ужасом я поняла, что готова простить и оправдать любой Лешкин поступок. Да-да, именно любой!

Потрясенная силой собственного чувства, открывшейся мне так неожиданно и некстати, я тяжело вздохнула и поймала внимательный взгляд милиционера. Не такой уж он заурядный, ишь глаза какие умные и внимательные.

Как же тяжело. Надо врать, куда денешься. Я не знаю, когда убили Градова. Если сказать правду, что я была в кабинете после обеда, придется упоминать о том, что видела Лешку. Можно промолчать, но, если окажется, что я видела отца последней, Лешка сам скажет, что был в кабинете после меня.

Почему я так уверена, что скажет? Потому что он меня любит. Любил. А теперь совсем не обязательно. Что сказал ему отец?

Я потеряла Лешку. Потеряла безвозвратно. Не будет больше его рук, глаз, губ. Не будет его любви, нежности. Его веселой дурашливости.

Мне следовало ему сказать всю правду сразу, как только приехал отец. Зачем я молчала? Я уже тогда боялась потерять его. Хотела сохранить для себя. Хоть как, хоть в каком качестве.

Как мне жить без тебя, Лешенька? Я надеялась, что смогу все тебе объяснить. И ты останешься рядом. Пусть я никогда не смогу назвать тебя мужем, не смогу любить, как хочется, но смогу видеть тебя и говорить с тобой. Хоть изредка, хоть когда-нибудь. Я все готовилась к этому разговору, а потом решила сначала поговорить с отцом. А в результате — он мертв, а ты потерян для меня безвозвратно. Вы оба потеряны для меня. Но мое сердце оплакивает только тебя…

Вернулся Петров. Следом за ним появился довольный жизнью Гришаня и какой-то дяденька с чемоданчиком.

— Уважаемые граждане, на предполагаемом орудии возможного убийства найдены, как вы догадываетесь, отпечатки пальцев. Появилась возможность определить автора трагического удара. В первую очередь подозрение падает на присутствующих в этой комнате. Посему добро пожаловать катать пальчики, — жизнерадостно обратился к нам Гришаня и с поклоном указал на стол.

Эксперт уже разложил все необходимое и теперь ждал. Дамы переглядывались, переминались и не могли решить, кому идти первой. Я уже было начала приподниматься, но тут встал Лешка и пошел к столу.

Не факт, что это Лешка. Может, вообще кто-то с улицы. Влез в дом, хотел что-нибудь стащить, а тут хозяин… Или тетки… Любая из них могла. Обе властные и злые. Каждая считала Градова своим. Не поладили и в состоянии аффекта…

Дурь какая-то. В состоянии аффекта и я могла. Перед побегом зашла попрощаться, он повторил свои оскорбления, я схватила, что под руку попало, и пиф-паф, ой-ой-ой…

О чем все время думает Лешка? Трет вымазанные мастикой пальцы и думает. Ненаглядный мой.

Дверь снова открывается. На пороге старший мент в компании (чьей бы, вы думали? Правильно, телефона). Он оглядывает диспозицию, устанавливает, что все в порядке: мы сидим по лавочкам, пальчики в мастике; Таня злится; Мария Алексеевна плачет (сколько ж можно?); Лешка ежится, опустив голову ниже колен; я пытаюсь сохранить остатки сознания. Менты тоже при деле, что-то обсуждают, сдвинув головы.

Командир откашливается, все взгляды обращаются к нему.

— Значит, так. В доме произошло убийство. К сожалению, вы все попадаете под подозрение. Ситуация нештатная. Мне позвонили сверху, — мент ткнул отставленным большим пальцем в потолок, — рекомендовали разобраться с этим делом максимально быстро и без шума. Очевидно, им, — палец снова в потолок, — тоже, в свою очередь, кто-то позвонил, попросил о содействии. — Быстрый взгляд на Марию Алексеевну.

Заплаканное лицо выглядит совершенно потерянным, она, кажется, плохо осознает происходящее — вряд ли в такой момент Мария Алексеевна стала искать выходы на милицию. Значит, умничка Танечка.

Мент между тем продолжает:

— Значит, так. Я принял решение. Поскольку конкретного подозреваемого у нас нет, тащить вас всех в кутузку чревато непредсказуемыми осложнениями, вы остаетесь под домашним арестом. С вами останутся мои люди. — Кивок в сторону Гришани и Петрова. — Они произведут все необходимые мероприятия, а я со своей стороны ускорю процесс…

Он ждет нашего ответа, мы молчим, и он уходит, кивком выманив с собой Петрова.

В комнате гробовое молчание, даже Мария Алексеевна перестала всхлипывать. Гришаня сидит верхом на стуле, поставленном между нашей группой и входной дверью. Преграждает нам путь бегства. Он достал из кармана куртки детскую электронную игру «Тетрис» и увлеченно тычет в нее похожим на сардельку пальцем, то поднося игру к самому носу, то отодвигая на длину вытянутой руки. У Гришани проблемы со зрением, но он еще этого не знает.

Петров деловито входит в комнату и сразу подходит к Лешке. Лешка не поднимает головы, и Петров кладет ему руку на плечо и вполголоса приглашает:

— Пойдем.

Лешка послушно встает и направляется к двери, не выражая ни протеста, ни удивления, двигаясь, словно робот. Мария Алексеевна вскидывается, поднимает руку, но Гришаня успокаивает ее:

— Не волнуйтесь, ему не сделают ничего плохого.

Мария Алексеевна снова кулем оседает на лавке. Гришаня обращается к Тане:

— Может, чего поесть сообразите? Сами поедите и нас кофейком напоите. А то не известно, сколько здесь еще сидеть.

Таня молча встает, с непроницаемым выражением лица направляется в кухонный отсек. Около меня останавливается и смотрит, явно намекая на мое участие. Я спокойно игнорирую ее взгляд и остаюсь сидеть на месте. Таня поджимает губки, а Гришаня задумчиво шевелит губами, глядя на нас.