Фатальный ход - Сергей Донской

Закончив тираду, Алтынникова умолкла, жадно хватая ртом воздух. Стоящий в дверях Роднин тоже переводил дух, хотя за все это время не проронил ни слова. Прежде чем обрести дар речи, он яростно погрозил секретарше пальцем, а потом уж заговорил, делая неожиданные паузы посреди предложений:

– Ты кто такая? Чтобы читать мне лекции, понимаешь?.. Много о себе возомнила! Светлана!.. Афанасьевна, понимаешь!.. – Тут Роднин запнулся, утратив нить рассуждений. Да и не было у него никакой нити, если разобраться. Так, всплеск эмоций. Не самых приятных и бесполезных. – Ты вот что, Света, – заговорил он изменившимся, глухим голосом, – не доставай меня, потому как настроение и без того ниже среднего.

– Знаю, Василий Степанович, – покаянно вздохнула Алтынникова. – Сама не понимаю, что на меня нашло. Переживаю.

– Ну и зря. Не вижу оснований. – Роднин шагнул в коридор, остановился спиной к секретарше. – Утром капитан Бондарь был жив-здоров. С тех пор не выходил на связь, но это ничего не значит. Сама знаешь, как у него обстоят дела с дисциплиной. – Роднин неодобрительно повертел головой. – Вольный стрелок, понимаешь.

– Побольше бы таких вольных стрелков, – вырвалось у Алтынниковой.

– У нас тут не Шервудский лес и тем более не донское казачество. – Роднин шагнул прочь, наполовину скрывшись из виду. – А что касается Бондаря, то он не в дебрях Амазонки запропастился. Его на территории России потеряли, в Адлере.

– Да знаю я…

– А сверх этого даже мне ничего не ведомо. Выполняет задание твой Женечка ненаглядный. Точка. И никаких гвоздей.

С этими словами Роднин двинулся по длинной ковровой дорожке, досадливо морщась на ходу. При чем тут какие-то гвозди, думал он.

Гвозди и в самом деле были ни при чем. Досадовал Роднин на промашку сотрудников возглавляемого им отдела. Не щадя и себя самого.

…С приближением сумерек начальника Управления контрразведывательных операций одолела неудержимая зевота, которую он тщетно пытался унять пощипыванием мочек ушей и растиранием висков. Нервное возбуждение всегда действовало на него таким образом. Сна ни в одном глазу, а челюсти то и дело сводит от неудержимого желания сделать судорожный глоток воздуха. Как генерал Волопасов ни крепился, а непроизвольные позевывания раздирали рот все чаще, все сильнее.

Словно рыба на песке, сердито думал он и представил, как станет прикрываться ладонью от полковника Роднина, вызванного для серьезной беседы. Разумеется, тот заметит его состояние, но станет отводить глаза, притворяясь, что ничего особенного не происходит. Кто ж ему поверит? Зевающий генерал – все равно что генерал без штанов, таким грех не полюбоваться украдкой. Кратко выругавшись, Волопасов уединился в комнате отдыха и, накапав себе сто грамм медицинского спирта, выпил микстуру залпом. Через минуту ему полегчало. Через три минуты, возвратившись за стол, он почувствовал себя заново родившимся… для сплошных неприятностей.

Два часа назад он имел весьма неприятный разговор с директором ФСБ, который, в свою очередь, побывал на ковре у президента. Поскольку в Кремле тому знатно накрутили хвост, цепная реакция продолжалась по нисходящей. Снежный ком эмоций катился вниз, грозя обрушиться на каждого, кто допустит оплошность. Руководители служб управления прекрасно осознавали это, поскольку устраивали подчиненным аналогичные выволочки. Один Роднин до сих пор не получил еще свою «порцию». По мнению Волопасова, это упущение следовало исправить. Нехай наверстывает, беззлобно подумал он, прислушиваясь к блаженной истоме, растекающейся по жилам.

Несмотря на профессиональную привычку выведывать чужие тайны, мало кто в Главном управлении ФСБ догадывался о том, что Волопасова и Роднина связывает очень близкая дружба, начавшаяся еще во время совместной учебы в Академии КГБ СССР. После распределения судьба то сталкивала, то разлучала новоиспеченных офицеров, но ни время, ни расстояние не были властны над ней. Она рухнула относительно недавно, когда на плечи Волопасова упали генеральские погоны, а Роднин так и остался при полковничьих звездах.

Что ж, каждому свое.

С этой всеоправдывающей мыслью в голове Волопасов встретил вошедшего без доклада Роднина. Встретил взглядом, не соизволив оторвать зад от кресла. Генеральское седалище плохо приспособлено для лишних телодвижений.

– Здравия желаю, товарищ генерал, – поприветствовал начальника Роднин.

– Товарищей всех давно в расход пустили, полковник, – отозвался Волопасов своим характерным скрипучим голосом, резавшим слух каждому, кто слышал его впервые. – Остались сплошь господа и примкнувшие к ним граждане.

Сдержанно посмеялись традиционной чекистской шутке, которой встречали в генеральском кабинете далеко не всех. Посторонним улыбаться здесь не полагалось да и не шибко хотелось. Их моментально настраивал на серьезный лад немигающий взгляд наемного рыцаря революции, аскетический образ которого возник на стене даже раньше, чем завершилось строительство здания. Фирменный знак конторы. Грозный идол. Длинные руки, холодное сердце, железная голова. Было смутное время, когда портрет пришлось спрятать подальше, заменяя его все новыми и новыми президентами. Но потом все возвратилось на круги своя. Президент? Пожалуйста – вот он, улыбается с фотографии в рамочке. Но все равно Железный Феликс смотрится как-то убедительнее. Генералу иметь его за спиной приятнее, чем любого самого разлиберального демократа.

– Проходи, – скомандовал Волопасов, делая отмашку рукой. – Торчишь, как тополь на Плющихе.

– Слушаюсь.

Прямая ковровая дорожка кровавого цвета привела Роднина прямиком к письменному столу хозяина кабинета, огромному, но единственному в помещении. Приставной стол для оперативных совещаний с сотрудниками был убран месяц или два назад. С тех пор сотрудники УКРО вызывались к Волопасову поодиночке, реже – парами. Он решил, что им незачем знать, чем занимаются коллеги. У каждого имеются свои собственные задачи и методы их решения. А также своя голова на плечах, которую умный человек желает сохранить до ухода на заслуженный отдых.

– Ты присаживайся, присаживайся, – подбодрил Волопасов замешкавшегося подчиненного. – В ногах правды нет.

– Ее нет и в том месте, на котором сидят, – заметил Роднин, однако приглашением воспользовался. Заметив, что бывший однокашник разглядывает его сегодня с каким-то подчеркнутым любопытством, он машинально пригладил белый пух, росший на голове вместо волос, и насторожился:

– Что-нибудь не так?

– Просто любуюсь твоей непрошибаемой физиономией… Как спишь по ночам? Кошмары не мучают?

– Бог миловал, Николай Артемьевич.

– В этом кабинете один бог, Василий. Я. Он же царь по совместительству. И сдается мне, что ты начинаешь это забывать.

– Невозможно забыть того, чего никогда не знал. Бога на Лубянке отродясь не водилось. Царя в семнадцатом году прошлого века свергли. – Роднин упрямо набычился. – Разрешите считать вас своим непосредственным начальником, но не более того.

Волопасову такое своеволие не понравилось. Подчиненным только дай волю. И месяца не пройдет, как установят в кабинете шефа трибуну, за которой каждый начнет высказывать свою точку зрения.

– Плевать я хотел на твою точку зрения, – процедил он поверх надменно выпяченной нижней губы. – Оставляй ее за порогом, когда ко мне входишь. Заодно с мнением.

– И совесть? – поинтересовался Роднин, ослабляя узел галстука.

– Надо будет, и совесть оставишь!

Получился явный перебор. Потемневшие глаза полковника прицелились и дуплетом выстрелили навстречу генеральскому взгляду.

– Да не зыркай ты на меня, – буркнул Волопасов. – Ишь, моду взял – глазищами сверкать! На подчиненных сверкай… – Волопасов без всякой на то надобности выдвинул верхний ящик письменного стола и принялся рыться в залежах канцелярских принадлежностей. – Хотя бы на Бондаря своего ненаглядного.

– О нем я и хотел поговорить, – выдавил из себя Роднин. Стресс не прошел бесследно. Давление подскочило, как в перегретом паровом котле, в ушах бухало, перед глазами роились искрящиеся мошки.

– Надо же, какое совпадение! – саркастически воскликнул Волопасов. – Представь себе, я тоже собирался поговорить с тобой о Бондаре. О вечном капитане Бондаре, который все никак не станет майором.

Предчувствуя какой-то подвох, Роднин расставил локти пошире и наклонился вперед. Волопасов, наоборот, принял расслабленную, почти умиротворенную позу. Если бы не пронзительный взгляд, можно было подумать, что он предпочел бы вздремнуть, вместо того чтобы заниматься пустопорожней болтовней.

– Для начала взгляни-ка туда, – предложил он, тыча большим пальцем на боковую стену кабинета.

Там висели четыре ватманских листа, приколотые к дубовой панели таким образом, что образовывали единое поле. Это была одна из тех знаменитых волопасовских схем, к которым генерал издавна питал пристрастие.