Преступления могло не быть! - Шракбек Кабылбаев

Летчик, разумеется, не знал, кто они. Но уже один только странный вид этих людей, их подозрительное поведение должно было встревожить его. Летчик, однако, поверил «липовым» документам и благодушно отпустил преступников с миром.

«Пираты» были осторожны, боялись возмездия. Суеверный Матросов всегда имел при себе специальную «молитву» и читал ее перед каждой очередной кражей. Он боялся тринадцатых чисел, понедельников. Но «молитва» не помогла. Первая же кража на казахстанской земле оказалась и последней для этих отщепенцев.

Куда девали преступники краденые вещи? Кое-что они сбывали перекупщикам, кое-что обменивали на водку. У Матросова и Гребнева в Алма-Ате, Баку и во Фрунзе были сожительницы. Им тоже порой передавали кое-какие «подарки» из числа ворованных вещей.

Найти эти вещи, вернуть их владельцам — такая задача встала перед работниками казахстанской милиции. Они выехали во многие города страны.

Баку. В этом городе Гребнев сплавлял ворованные вещи через некоего киномеханика из артели слепых. Этими весьма скудными данными располагал следователь Марьясис, прибывший сюда вскоре после ареста преступников. Кто он, этот киномеханик? Фамилия неизвестна, имя — тоже. Пришлось перебрать многих людей этой профессии, пока нужный киномеханик нашелся. Застигнутый врасплох, он признался в том, что покупал у Гребнева дефицитные вещи, перепродавал их. Нашлись и многие «покупатели».

В Ленинград выезжал следователь Басаров. И его поездка увенчалась успехом. Большинству пострадавших были возвращены их вещи. Даже тем, кто не обращался в милицию. Получил свой спортивный костюм и наш курортник.

В итоге кропотливой и напряженной работы следователей и работников милиции были раскрыты все преступления, совершенные Матросовым, Гребневым, Орловским и их пособниками. Вина преступников была полностью доказана. Суд сурово покарал их.

В. Джанаев, литсотрудник газеты «На страже», Т. Фроловская.

Конец карьеры

Поначалу любопытство собрало здесь много людей. На исходе был февраль, последний месяц затянувшейся, непривычно студеной, многоснежной зимы. Троллейбус медленно катил среди сугробов, часто увязая колесами в неразметенном еще снегу, который несмотря на раннюю пору был уже иссечен и располосован рубчатыми автомобильными колесами. Здание суда, в котором шел процесс по делу Виноградова, находилось на окраине города. Но в первый день Процесса попасть в зал заседаний было нелегко.

Председательствующий назвал состав суда, огласил обвинительное заключение, и все пошло обыкновенным порядком. Шелестели бумаги, удобнее усаживались адвокаты и прокурор; скамью подсудимых и публику разделяла охрана в зеленой форме, время от времени сменявшаяся.

Трое подсудимых, Виноградов, Фиалковский и Старцев, обвинялись в том, что использовали фальшивые билеты, а сборы от незаконных концертов не сдавали в государственную казну. Суд задался целью детально разобраться в совершенном преступлении. Публику же интересовало не только это. Было даже важно знать, как случилось, что талантливый артист пренебрег честью и совестью. Собравшихся интересовала психологическая подоплека преступления, которое убедительно доказывалось многими свидетельскими показаниями, признаниями Фиалковского и Старцева, происшедшими неоспоримыми фактами. Час за часом заслушивали свидетелей, скрупулезно выясняли подробности, касающиеся незаконного изготовления и продажи билетов. Постепенно обнажался механизм «левых» концертов.

Эти заметки очевидцев процесса, может быть, что-либо добавят к тому, что стало ясно о Виноградове и его коллегах по скамье подсудимых, ранее бывших его помощниками. Здесь мы имеем возможность дописать то, что не могло войти ни в обвинительное заключение, ни обнаружиться на процессе. Но вернемся к процессу.

Перед зданием суда стоит тюремная машина. Изредка входит кто-нибудь из свидетелей. Секретарь суда просовывает голову в дверь, говорит, что перерыв окончился. Молоденький солдат, который обычно сидит у двери на венском стуле, сейчас стоя пропускает всех перед собой. Под стражей только двое Виноградов и Фиалковский. Трое подсудимых садятся у стены слева на стульях, в том числе и Валерий Старцев. Потом солдат медленно и торжественно закрывает дверь. Коротко и сухо звучит: «Встать! Суд идет!» Процесс продолжается.

Никакого контакта между Виноградовым и Фиалковским не допускается. Виноградов почти не виден за высоким барьером. Он и Фиалковский — в одиночестве. Остальные подсудимые сидят в пальто, держа одинаково шапки на коленях. Только солдаты скинули полушубки. Они производят внушительное, строгое впечатление. Впрочем, один из них после смены тут же читает увлекательную книгу. Сменившись, он сразу отодвигается к окну, забывая о процессе, погружается в чтение. Процесс тем временем идет своим порядком. Часто повторяется вопрос: «Личных счетов не имеете?» Свидетели отвечают по-разному: одни — с уверенностью, другие — помедлив, будто только сейчас решая вопрос для себя и выясняя смысл своих отношений с Виноградовым. Этот обязательный и официальный вопрос неожиданно поворачивает свидетеля к нам его личной, неспрятанной жизнью. Надо только внимательно вслушиваться…

Один Виноградов неизменно отвечает с добродушно-ласковой удивленностью: он поражен, как вообще могут подозревать, что у него есть с кем-нибудь личные счеты, но терпеливо соглашается вновь и вновь разъяснять это суду и тем, кто свидетельствует за него или против него. Последних — больше. Когда впервые прозвучал голос Виноградова, что-то меня в нем остановило. Лишь вновь и вновь воспринимая его повелительные интонации, можно было догадаться, что даже голосом Виноградов добивается того, чтобы здесь именно его личность царила, была довлеющей. Не было в этом никакого криминального или житейского расчета, но была ли это извинительная слабость артиста или черта характера, косвенно или прямо относящаяся к тому, что привело его на скамью подсудимых — в этом только еще предстояло разобраться.

Сам Виноградов, как Фиалковский, — стриженый; держится очень прямо, с отточенным изяществом артиста. Речь его проста, спокойна, отвечает он с легкостью человека интеллигентного, объясняет все кратко и исчерпывающе, сжатая живописность его слова, понятливость почти всегда удовлетворяет судей. Тем не менее, Фиалковский, напоминающий старательного мастерового из фильмов о дореволюционной поре, вызывает большие симпатии состава суда и публики. Его корявая, с мучительными размышлениями, произносимая глухим, сдавленным голосом речь, вся его фигура, такая нескладная, такая обреченная, говорит о противоречивой жизни.

Выслушиваются свидетели, председательствующая перелистывает толстые тома дела, ворошит папки. Она строга, ведет процесс твердой, крепкой рукой, хотя иногда возникают некоторые заминки со свидетелями, которые не слишком пунктуальны. Они несколько скованы, редко кто держится спокойно и невозмутимо.

В перерывах в коридоре и вестибюле скупо вспыхивали разговоры, начинались и обрывались признания, предположения. Расположенная неподалеку столовая становилась как бы филиалом здания суда, здесь встречались народные заседатели, подсудимые, не взятые под стражу; адвокаты и свидетели.

За одним из столиков администратор Ялтинской филармонии, обвиняемый в пособничестве жульническим проделкам Виноградова, рассказывал о своей профессии с беззлобным, но едким остроумием одессита. Краснодарский печатник Джасте, отпечатавший для Виноградова поддельные билеты, не переставал печалиться: он так и не улыбнулся за весь процесс, восприняв все совершившееся наиболее тяжело. Здесь все были просты, правдивость рассказываемого не вызывала сомнений, интонации были безыскусными.

Но как все началось? Как ни трудно представить себе Виноградова в блеске мастерства и славы, надо попытаться это сделать, вернуться в прошлое, чтобы побывать на каком-нибудь его концерте. Ведь это была демонстрация психологических возможностей человека…

Волнение постепенно охватывало всех собравшихся. Занавес был заблаговременно открыт, и на сцене все могли хорошо разглядеть приспособления для опытов, немного непонятные, в меру таинственные, но не настолько, чтобы отпугнуть воображение, и следовательно, каждый старался что-то вообразить из того, что могло быть показано. Вставала в памяти афиша Евгения Виноградова, где происходящему было дано скучноватое название «Психологические опыты», а на сцене стояла черная школьная доска, только меньшего размера, висели вереницы разноцветных, ярко окрашенных кругов.

Высокий молодой человек в очках вызывал доверие сразу. Нравились скупая сдержанность его манер, гибкий, глубокий баритон, уверенная речь. С ласковой властностью он рассказывал, что он, Евгений Виноградов, последователь знаменитых и признанных мастеров психологических опытов Михаила Куни и Вольфа Мессинга. Дальше следовали опыты. Разноцветные круги, повешенные в определенном порядке, после мгновенного взгляда Виноградова, который затем отворачивался, повертывались к зрителям одинаковой серой изнанкой. Но Виноградову было достаточно нескольких секунд, чтобы запомнить порядок, в котором висели эти круги. Он острой, чрезвычайно напряженной походкой подбегал к кругам, громко выкрикивал цвет и поворачивал круг к зрителям. И ни разу не ошибся. Тишина сменялась восторгом. Присутствующим нисколько не мешало то, что всему происходящему можно было дать научное объяснение. Далее Виноградов с той же пугающей, фантастической быстротой запоминал необыкновенное, трудно уловимое глазом множество нулей различного размера, в беспорядке набросанных рукою торопливого добровольца. Еще сыпался с желобка под доской раскрошенный мел, как Виноградов на мгновение поворачивался к зрителям — он постоянно был обращен к ним лицом — и называл общее количество написанных на доске нулей. Каждый раз, конечно, за такой впечатляющей демонстрацией возможностей человеческой памяти следовал триумфальный подсчет, занимавший больше времени, чем потребовалось Виноградову запомнить. На черной доске писали и цифры, не только нули, иногда требовалось их складывать и вычитать, умножать и делить. Со всем этим Виноградов блистательно справлялся, а покончив с демонстрацией памяти, поражал публику все новыми и новыми опытами. Например, где-нибудь в рядах прятали булавку или еще что-нибудь. Затем тот, кто прятал, подходил к Виноградову, ничего не видевшему, иногда даже надевался поверх завязанных платком глаз черный мешок из толстой ткани. Виноградов брал участника опыта за руку и вслепую, не снимая мешка, находил спрятанное. Также, держа добровольцев за руку, Виноградов угадывал год рождения, имя, фамилию. Временами препятствием не служили даже запечатанные конверты.