Роковой Обет - Эллис Питерс

– И стало быть, заслужил ее, - промолвил Радульфус, тронутый рассказом Кадфаэля. - Но я непременно должен сам поговорить с этим пареньком. Брат, может быть, ты найдешь его сейчас и приведешь ко мне…

– С радостью, отец аббат, - отвечал Кадфаэль и не теряя времени, отправился на поиски Руна.

В монастырском саду он нашел тетушку Элис, сидевшую в центре тесного кружка говорливых кумушек. Лицо ее сияло от радостного возбуждения. Руна поблизости не было, а Мелангель, как будто избегая солнечного света, уединилась в тени аркады и не поднимала глаз от своего шитья. Она чинила порвавшуюся по шву полотняную рубаху, принадлежавшую, по всей видимости, ее брату. Даже когда Кадфаэль обратился к ней, она лишь на мгновение застенчиво подняла глаза и тут же снова опустила их. Я однако и этого хватило, чтобы Кадфаэль заметил: лицо девушки затуманено печалью. Не осталось и следа того радостного возбуждения, что видел он утром. Монаху даже показалось, что на левой щеке у нее какой-то синеватый след. Неужто кровоподтек? Однако, когда Кадфаэль помянул Руна, лицо девушки осветила слабая улыбка, как будто ее посетило воспоминание о былом счастье.

– Он сказал, что притомился, и пошел в спальню отдохнуть. Тетушка небось думает, что он лег поспать, но мне кажется, ему просто захотелось побыть одному, помолчать да поразмыслить в тишине. Его ведь без конца тормошат и расспрашивают о том, чего он и сам-то не разумеет.

– Думаю, - промолвил Кадфаэль,- что сегодня ему открылось многое, недоступное тем, кто не отмечен свыше, мы же, в силу своего неведения, пристаем к нему с нелепыми расспросами.

Монах взял девушку за подбородок и легонько повернул ее лицо к свету, но она вздрогнула и отстранилась.

– Ты что, ушиблась? - спросил Кадфаэль. - У тебя, никак, синяк на лице.

– Ничего страшного, - смущенно пролепетала Мелангель. - Я сама виновата. Слишком торопилась, а под ноги не смотрела. Запнулась, вот и упала. Но мне ни капельки не больно.

Лицо ее казалось совершенно спокойным, и только глаза слегка покраснели, да веки чуть-чуть припухли.

«На сей раз, - подумал монах, - поблизости не оказалось Мэтью, чтобы ее поддержать. Ушел вместе со своим дружком, а ее оставил, вот она и переживает. Видно же, что плакала, хоть сейчас глаза и сухие. Но как можно, споткнувшись, набить синяк на таком месте? Чудно!»

Кадфаэль хотел было расспросить девушку поподробней, но раздумал, почувствовав, что этот разговор ей неприятен. Она с усердием углубилась в свою работу и больше не поднимала лица.

Кадфаэль вздохнул и направился через двор к странноприимному дому, размышляя о том, что, по-видимому, даже такой осененный благодатью день, как сегодня, не обходится без малой толики печали.

В общей мужской спальне было пусто, и лишь Рун, исполненный тихой, благодарной радости, одиноко сидел на своей постели. Он был погружен в свои мысли, но, заслышав шаги, обернулся и улыбнулся Кадфаэлю.

– Брат, я как раз хотел с тобой повидаться. Ты ведь был там и все видел. Может быть, даже слышал… Посмотри, каким я стал.

Нога, еще недавно увечная, выглядела - и была! - совершенно здоровой. Юноша вытянул ее, постучал пяткой по половицам, затем пошевелил пальцами и даже подтянул колено к подбородку. Псе это он проделал без малейшего усилия. Нога была столь же подвижна, как и его язык.

– Я здоров! Здоров! А ведь я не просил об исцелении, да и как бы я мог осмелиться на такое. Даже тогда, в тот миг, я молил ее не об этом, и все же мне было даровано… - Юноша осекся и снова погрузился в свои раздумья.

Кадфаэль присел рядом с юношей, любуясь его новообретенной гибкостью и грацией. Теперь красота Руна не имела изъянов.

– Я думаю, - тихо сказал монах, - ты молился за Мелангель.

– Да, за нее. И за Мэтью тоже. Я и вправду надеялся, что… Но видишь, он взял и ушел. Оба они ушли, ушли вместе. И почему мне не удалось сделать счастливой свою сестру. Ради нее я согласился бы всю жизнь ходить на костылях. Но, увы, у меня ничего не вышло.

– Рано терять надежду, - твердо возразил Кадфаэль, - тот, кто ушел, запросто может и воротиться. И, по моему разумению, молитвы твои еще могут быть услышаны, ежели ты не станешь впадать в уныние и сомневаться, что, безусловно, есть грех. Почему ты решил, что, коли молитва угодна небесам, они откликнутся на нее немедленно. Чудеса, и те требуют времени. В этом мире все мы большую часть времени проводим в ожидании. Нужно уметь ждать терпеливо и с верой в сердце.

Рун выслушал монаха с рассеянной улыбкой, но ответил:

– Конечно, ты прав, брат. Я подожду. Тем паче, что один из них, уходя из обители, оставил здесь вот это.

Он наклонился, пошарил между стоявшими почти вплотную друг к другу топчанами и вытащил вместительную, хотя и легкую суму из неотбеленного полотна, с крепкими кожаными ремешками, чтобы пристегивать к поясу.

– Я нашел ее между топчанами, на которых спали те двое - Сиаран и Мэтью. Сумы у них были очень похожие, и, чья эта, я сказать не могу. Но ведь Сиаран всяко не собирается никогда сюда возвращаться. А вот Мэтью - как знать. Может быть, он, намеренно или случайно, оставил суму здесь как залог своего возвращения.

Кадфаэль задумчиво посмотрел на паренька, но отвечать на его вопрос не взялся, а вместо того серьезно сказал:

– Ты бы взял эту суму да и отдал на хранение отцу аббату. Он как раз послал меня за тобой, хочет с тобой поговорить.

– Поговорить? Со мной? - Рун смутился и снова превратился в простого сельского паренька. - Сам аббат?

– Ясное дело, он, а почему бы и нет? Перед Господом все равны.

Юноша замялся и нерешительно промямлил:

– Да ведь я там совсем заробею.

– Ничего подобного. Ты малый вовсе не робкий,да и бояться тебе нечего.

Некоторое время Рун сидел молча, вцепившись в одеяло, а потом поднял ясные, чистые, как льдинки, голубые глаза и, взглянув на Кадфаэля, промолвил:

– Ты прав, брат. Бояться мне нечего. Я пойду с тобой.

Он подхватил льняную суму, поднялся и легкой, упругой поступью направился к двери.

– Останься с нами, брат, - предложил Радульфус, когда Кадфаэль, представив ему своего подопечного, собрался уходить. - Думаю, наш юный гость будет этому рад.

Строгий, красноречивый взгляд аббата сказал Кадфаэлю и то, что он может пригодиться Радульфусу как свидетель.

– Рун тебя знает, а меня пока нет, - добавил аббат, - но мы с ним познакомимся и, думаю, поладим.

На столе перед Радульфусом лежала холщовая сума, которую ему передали с соответствующими объяснениями.

– Охотно, отец аббат, - ответил Кадфаэль и присел в уголке на табурет, чтобы без нужды не вступать в беседу и не мешать аббату и юноше, пристально, испытующе смотревшим друг на друга.

Из пышно зеленеющего сада сквозь узкие окна в покои аббата проникали пьянящие ароматы лета. Ясное и высокое голубое небо цветом напоминало глаза Руна, хотя ему не хватало их хрустальной чистоты. Лучезарный день чудес медленно клонился к вечеру.

– Сын мой, - мягко и доброжелательно заговорил аббат, - ты сподобился несказанной, великой милости. Небеса излили на тебя благодать. Я, как и все, присутствовал при этом и был свидетелем случившегося. Но мы видели лишь внешнюю сторону чуда. Я хотел бы знать, как ты пришел к этому, через какие испытания тебе довелось пройти. Я слышал, что ты долгие годы мучился постоянной, непроходящей болью, мирился с нею и не роптал. Что же творилось в твоей душе, когда ты приблизился к алтарю? Расскажи мне, что ты тогда чувствовал.

Рун сидел, скромно сложив руки на коленях. Лицо его выглядело одновременно и непринужденным, и отрешенным, взгляд, казалось, был устремлен куда-то вдаль. Он больше не робел и не смущался.

– Я очень переживал, - промолвил юноша, тщательно подбирая верные слова, - потому что моя сестра и тетушка Элис хотели для меня слишком многого, а я не считал себя достойным подобной милости. Я был готов просто помолиться у алтаря и уйти таким, каким пришел, не сетуя и не скорбя. Но тут я услышал ее зов.

– Ты хочешь сказать, что Святая Уинифред говорила с тобой, - мягко уточнил аббат.

– Она позвала меня к себе, - уверенно ответил Рун.

– Позвала? Но в каких словах?

– Слов не было, святой отец. Какая нужда ей в словах? Она позвала меня к себе, и я пришел. Она сказала мне, как бы сказала: вот ступеньки, здесь, здесь и здесь, - поднимись ко мне, ты ведь можешь, знаешь, что можешь. А я, я действительно почувствовал, что могу, и вот я пошел и поднялся. А потом она сказала: теперь преклони колени, ты сможешь. И я смог. Я делал все, что она повелевала, - промолвил Рун и, помолчав, добавил: - Так будет и впредь.

– Дитя, - промолвил аббат, взиравший на паренька с изумлением и невольным уважением, - я верю каждому твоему слову. Мне неведомо, каковы твои склонности и умения и на какой стезе намерен ты подвизаться, обретя здоровье. Знаю лишь, что ты не только крепок телом, но и чист духом. Желаю тебе определить свое истинное призвание, и да благословят небеса твой выбор. Если же сейчас, когда ты начинаешь новую жизнь, наша обитель может чем-то тебе помочь, проси - и, прежде чем ты уйдешь, мы сделаем для тебя все.