Коровка, коровка, дай молочка - Анатолий Семенов

— Я ветеринара ищу. Корова что-то захромала. Наверно на гвоздь наступила или порезалась чем.

— Хорошо, — сказал Олейников. — Я сегодня же его пошлю.

— Да, — сказала Галина Максимовна. — Надо сегодня же. А то получается, что и доярка хромая, и коровы хромые. Горе, а не группа.

— Ну, не прибедняйтесь, — с улыбкой произнёс председатель. — Нам хорошо известна обстановка в вашей группе.

Шитиков осклабился и стал чесать в затылке. Чувствуя, что сболтнул лишнее, Олейников тоже смутился.

— Извините, — сказал он и слегка порозовел.

У Галины Максимовны сердце аж зашлось от этих слов и ещё более красноречивых жестов. Нечего сказать, просветлили душу! Галина Максимовна поспешно раскланялась и вышла из кабинета.

Она шла домой закоулками, чтобы не привлекать внимания, и лихорадочно снова и снова перебирала в памяти всех поселковых мужиков, которые не живут с жёнами на почве пьянства или чего другого, которые прибыли сюда холостяками и которые извечные бобыли. Соображала, кто из них начал ухаживать не очень смело, но весьма эффективно.

Опять полезли в голову Василий Жилкин и колхозный водовоз Сандаренкин. Его имени даже никто не знает. Сандаренкин да Сандаренкин. Все так и зовут — Сандаренкин. Живёт в хомутарке на конном дворе. Ни разу в жизни не мылся в бане. Говорят, вообще не моется. Бабы своих неряшливых шалопаев если гонят в баню, то обязательно со словами: «Шею и ноги как следует мой, зарос грязью как Сандаренкин». Нет этот вариант исключается. Человек, перевозящий ежедневно тонны воды и ни разу не плеснувший ни одной капли себе на лицо, человек с устоявшимися привычками — за шестьдесят с лишним лет ни разу не побывавший в бане, ни на какое сватовство не пойдёт. Остальные мужики, которых вспомнила, не лучше этих двоих.

Так кто же таинственный поклонник несчастной покалеченной женщины? Кто вздумал нарушить её покой? Кто из этих охламонов так бесцеремонно и неожиданно вторгся в её жизнь, налаженную с величайшим трудом после страшных потрясений? А может быть эти охламоны вовсе и ни причём, а всё-таки Сурков? Сурков всегда в передовиках, лучший вздымщик леспромхоза, и когда начинается сезон по сбору живицы, за ним никто не может угнаться. И соответственно — заработки. То-то доярки радуются. Неужели Геннадий? Свежо предание, но верится с трудом. Вряд ли он бросится на женщину с физическими недостатками, хотя и не врождёнными, а появившимися после операции, — на калеку, да ещё с обузой. Двое ребятишек всё-таки. Ну, а если предположить, что он. Что из этого? Да ничего. Всякие разговоры о сватовстве и замужестве вообще исключаются даже если земля будет гореть под ногами. Напрасно доярки думают, что если он с деньгами, то и осчастливит её. Нет уж, лучше она дневать и ночевать будет на ферме, а за Суркова не пойдёт. А может быть вовсе это и не он приходил? Кто ещё в посёлке с тугой мошной? Кто же такой мог прийти? Ну кто же? Стоп… Галина Максимовна остановилась. Её мгновенно бросило в жар. Она поставила на землю сумку, в которой была единственная покупка — печатка хозяйственного мыла, и несколько минут стояла тяжело дыша и приводя свои мысли в порядок.

На окраине села, за речкой, у самой опушки леса жил бобылём коренастый старик с пышной окладистой бородой, которого знала вся округа. К нему часто приезжали люди. Приезжали осторожно. С оглядкой. И не только из соседних деревень и сел. К нему приезжали из других районов и даже из областного центра. Везли заказы. Это был специалист экстра-класса по кожевенным и меховым делам. Звали его Тихон Петрович. По фамилии его никто не называл даже из высокого начальства, и все привыкли называть по имени и отчеству, хотя, разумеется, у него была и фамилия — Матвеев. Официально он числился представителем конторы «Заготживсырье», которая находилась в райцентре. В его обязанности входило скупать у населения посёлка и близлежащих сел и деревень шкуры крупного рогатого скота, овец и свиней, шкурки кроликов и охотничьи трофеи, а также кости, рога, копыта и т. п.ценное сырье. Скупать и отправлять в город, в контору «Заготживсырье». Но не все шкуры и шкурки шли по назначению. Кое-что оседало в мастерской Тихона Петровича. Хотя отпущенный сверху план Тихон Петрович выполнял и документы его всегда были в полном порядке. Кроме того к нему тайно везли собольи и ондатровые, песцовые и норковые меха. И он выделывал их любо дорого посмотреть. И брал за работу не очень много, потому что принимал заказы только у тех людей, или по рекомендации тех людей, которые в случае чего могли оказать влияние на соответствующие инстанции и не допустить катастрофы. Участковый уполномоченный Замковский хорошо знал эту бендеровскую контору «Рога и копыта». Знал что за ней кроется. Было время, когда пытался ловить его с поличным и составлял протоколы. Даже арестовывал и отправлял под конвоем в город дважды, но оба раза Тихон Петрович тут же возвращался домой и принимался за работу.

Вот о ком вспомнила Галина Максимовна. Вот кого забыли с Людмилой Васильевной включить в обойму «женихов». Он появился здесь несколько лет назад один, без семьи, и всё время живёт бобылём. Этот старик видимо, и есть дед Мороз, о котором тарахтела и напевала на радостях Анфиса. Широкая, окладистая, но не белая, а с проседью борода, возраст — всё сходится. Дет Матвеев и есть дед Мороз. Больше некому. Он был не так чтобы совсем глубокий старик. Около семидесяти. Чуть постарше водовоза Сандаренкина. Но если учесть, что Галине Максимовне шёл тридцать пятый год, то он всё равно ей в отцы годился. Неужели он? Ведь человек не в ладу с законом — об этом все знают. И вообще тёмная личность. Кто он? Откуда? Почему обосновался здесь? Никто же о нём ничего не знает кроме того, что первостатейный мастер своего дела. Как он мог взволновать доярок? Не может быть, чтобы все были алчны до такой степени, что, поставив себя на место Галины Максимовны, обрадовались за неё и даже пожелали счастья. Какое с ним может быть счастье? Сиди и трясись каждую минуту, что вот приедут, арестуют, опишут имущество и конфискуют все до нитки. Нет уж. Если наступит такая крайность, что вопрос будет касаться жизни и смерти её детей и придётся выбирать кого-то из этих двоих — деда Матвеева или ловеласа Суркова, она всё-таки выберет Суркова. Стиснет зубы, но стерпит. А этого деда Мороза, т. е. деда Матвеева, боится пуще змеи гремучей. Просто физически боится. Так ей вот и кажется, что можно задохнуться от его густой пропахшей кожами бородищи.

Придя домой, Галина Максимовна начала сомневаться в своих аргументах насчёт старика и гадала теперь кто из этих двоих — кожевник Матвеев или вздымщик Сурков ходит по ночам на ферму и навлёк на неё новые неприятности. И всё-таки вероятнее всего — кожевник. С возрастом, наверно, началась бессонница. Да и дряхлость не за горами. От бессонницы и страха за своё одиночество на закате жизни решил обзавестись молодухой, чтобы было кому воды подать, когда станет совсем немощным. Да и способ ухаживания как раз подстать человеку робкому, какому-нибудь старику, который не уверен в себе.

Эти два возможных варианта, вернее сказать, два холостяка прочно засели в голове, и Галина Максимовна весь день терялась в догадках, отдавая предпочтение то одному варианту, то другому. После вечерней дойки, во время которой доярки загадочно улыбались и весело подмигивали Галине Максимовне, но так ничего и не сказали, она не выдержала и послала Нинку на разведку.

— Сходи к ребятам из своего класса и узнай, что говорят обо мне, — сказала Галина Максимовна дочери. — Опять какую-то сплетню пустили.

— А к кому идти? — спросила Нинка.

— Да к кому хочешь. Только своих подружек и ребят ни о чём не спрашивай. А то подумают, что я переживаю и специально послала. Приди, поговори об уроках, о домашнем задании, между делом послушай о чём взрослые говорят, и дальше иди. Поняла?

— Поняла.

Долго ждала Галина Максимовна свою дочь с разведданными. В девятом часу, наконец, заявилась.

— Ну что?

— Ничего, — ответила Нинка. — Куда не приду, все чай наливают, угощают вареньем да печеньем. Пока за стол не усадят, не отпускают.

— У кого была-то?

— У Орловых, Аксёновых и Сорокиных.

— Больше никуда не ходила?

— Нет, — ответила Нинка и схватилась за живот. — Не могу больше. Брюхо уже трещит от чаю.

— А что говорят-то?

— Ничего не говорят. Сядут со мной за стол, смотрят как пью чай, и улыбаются.

У Галины Максимовны опустились руки. Вот это была загадка. Всем загадкам загадка. Из-за баламута Суркова или деда Матвеева оказывать знаки внимания её дочери? Теперь Галина Максимовна вообще уже ничего не могла понять.

— А ребятишки что говорят?

— Ты же не велела их спрашивать, — ответила дочь.

Галина Максимовна ушла в свою комнату и стала ходить из угла в угол.

— Нет, надо самой развязывать этот Гордиев узел, — сказала она вслух и взяла со стола будильник. Завела его на двенадцать часов ночи и легла в постель, надеясь хоть немного вздремнуть до полуночи. Но сон не шёл. Ворочалась с боку на бок и теперь уже злилась не только на всех и все, но и на самое себя — за то, что не могла никак уснуть.