Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914) - Даниэль Бовуа

Подобная резкая критика со стороны военных не была уместной за полтора месяца до идиллической встречи в Эрфурте, где Александр и Наполеон в чрезвычайно трогательных выражениях будут заверять друг друга в дружественных чувствах, однако вскоре тон данной критики вновь станет актуален. Филозофов не понимал сельских традиций чиншевиков и считал, что люди, которые называют себя шляхтичами, стремятся, подобно русским дворянам, к военной службе. Завершая свою речь, он выразил надежду, что большая часть шляхты добровольно заявит о своем желании вступить в армию. Следовательно, можно было бы с легкостью сформировать 10 полков легкой кавалерии. Об их польских названиях Филозофов не обмолвился уже ни словом. Зато добавил, что если бы не хватило добровольцев, то в войско следует взять каждого двадцатого.

Министр юстиции П.В. Лопухин и государственный казначей Ф.А. Голубцов не скрывали, что разделяют эти взгляды. Однако Государственный совет не осмелился открыто одобрить ни предложений Аракчеева о проведении депортаций, ни столь желаемой Комбурлеем или Филозофовым мобилизации. В конечном итоге Совет пришел к выводу, что, хотя несомненно военная служба была бы полезной, однако разные образы жизни, местные условия, численный состав такой группы и т.п. склоняют к тому, чтобы обратиться за подобными проектами к губернаторам, а главное – не проводить перепись, поскольку она «произвела бы разные толки, беспокойство и тревогу», что в данный момент совсем нежелательно.

Уже на следующий день, 28 июля 1808 г., Вейдемейер на всякий случай поинтересовался у Голубцова о количестве и местоположении пустопорожних земель в «польских губерниях», но поскольку ответа не получил, дело, которое началось в 1807 г., было передано 11 января 1809 г. становившемуся все более влиятельным М.М. Сперанскому, чтобы император сам принял решение по этому затруднительному вопросу202.

Намерение административно решить проблему социального статуса безземельной шляхты было заблокировано «до дальнейшего впредь распоряжения», как оказалось, до 1815 г., поскольку любые вопросы, связанные с чем-либо польским, неминуемо могли повлиять на исход торга относительно будущей судьбы Польши, который в это время вели Наполеон и Александр.

Александр I, делая вид, что оказывает помощь своему союзнику Наполеону, направил войска в Галицию, сразу после того, как Австрия в конце марта 1809 г. перешла границу Княжества Варшавского. Однако затем удачное наступление на австрийцев армии Княжества под командованием князя Юзефа Понятовского, а в особенности вызванное им польское восстание в Галиции напугали царя (и небезосновательно), он опасался распространения революционных тенденций на «польские губернии» Правобережной Украины. Именно этим можно объяснить выжидательную позицию российских властей при решении одного из немногочисленных дел о чиншевой шляхте, которое в тот момент находилось на рассмотрении.

Дело касалось 30 подольских семей, проживавших в очередном конфискованном в результате разделов имении, принадлежавшем некоему Хмельницкому и переданном семье графа Безбородко. Как это часто бывало, новые владельцы отнеслись к чиншевикам как к крепостным. Принять решение по этому вопросу было столь же сложно, как и в предыдущих случаях. Поэтому дело передавалось из низшей инстанции в вышестоящую, пока не прошло все ступени власти в Подольской губернии и не было передано в 3-й департамент Сената, а затем – на его общее заседание, откуда генерал-рекетмейстером оно было отослано в Министерство внутренних дел, которое, в свою очередь, направило его в Государственный совет, возложивший решение этого вопроса на Сперанского203.

Шляхтичи села Черниловка, защищаясь от деклассирования, представили привилегию от 1558 г., дарованную их предкам И. Галузину (обратим внимание на руськую форму фамилии) и Люциану Черниловскому (фамилия от названия данного села) и их детям, однако в настоящем документе не было четко сказано, что село предоставляется в наследственное владение, в результате чего и возник спор между шляхтой и братом генерала Екатерины II, наследником пожалованного царицей имения.

Управляющий имением, который должен был вести судебный процесс, сообщал, что местные шляхтичи «делают разные беспокойства насильственными своими поступками, а потому и просил о выводе их оттуда в другие жилища». Приняв эти доводы во внимание, земский суд (который, как во времена Речи Посполитой, продолжал оставаться шляхетским и польским) объявил им о готовящемся переезде, однако, «несмотря на неоднократные подтверждения», сообщалось, что они «не хотят никуда переходить по одному только упрямству». Суд уточнял, что «вся оседлость их заключается в одних только их избах, в коих они живут и имеют малое количество хлеба и скота».

Подольский гражданский губернатор в 1801 – 1808 гг. В.И. Чевкин, ввиду нехватки у этих семей средств для проживания, обдумывал возможность их переселения на свободные казенные земли в своей губернии, но таковых не нашел. Затем он пришел к выводу, что исполнение судебного решения приведет эти семьи к полному обнищанию, и им не останется ничего другого, как просить милостыню или искать прибежища за рубежом – отсюда было совсем недалеко до границ Княжества Варшавского. Поэтому Чевкин обратился к министру Куракину с просьбой оставить на месте как тех, кто уже приговорен к депортации, так и тех, кто может оказаться в такой ситуации в будущем. Министр внутренних дел, помня о том, что работы над указом о статусе чиншевиков ведутся, решил, что их действительно можно оставить на месте, однако, чтобы и владелец «не совсем остался без выгод», чиншевики должны платить ему чинш деньгами или зерном согласно договору и под контролем государства. Как видим, новые российские владельцы подаренных имений переняли все существовавшие у своих польских предшественников феодальные традиции, что нашло отражение даже в сфере языка: выражение по ленному праву соответствует польскому prawem lennym. Губернатор добавлял, что после этого их следует убедить в дальнейшем ограничить свои требования: «они должны отдалиться от чинимых ими поступков, наводящих беспокойства в имении помещика». Царь данное решение одобрил, а губернатор должен был воплотить его в жизнь.

Примечательно, что Государственный совет, которому был передан указ для принятия во внимание при выработке общего подхода к чиншевой шляхте, не сделал на его основании никаких выводов. Он ограничился лишь внесением 27 июля 1808 г. записи в журнал о том, что дискуссия по этому вопросу уже проводилась полтора года тому назад и что ведется работа над общим регламентом. «С приведением положения сего, – подытоживали Н. Румянцев, А. Строганов, П. Лопухин и др. (Чарторыйский был в Варшаве, а Чацкий на Волыни), – в надлежащее действие – и Черниловские шляхтичи получат приличное состоянию их образование и устройство».

Подобные намерения быстро реализоваться никак не могли. Весной 1810 г. Чарторыйский был увлечен в значительной степени более важными и далеко идущими планами, касавшимися присоединения захваченных Россией земель к Княжеству Варшавскому, разработки конституции, а также создания Царства Польского под российским скипетром. В марте 1811 г. пять русских дивизий, стянутых из Придунайских княжеств, объявились в Волынской и Подольской губерниях, вызвав беспокойство у французов. Сперанский, возложивший на себя титанический труд модернизации российского общества, был занят решением неотложных проблем, в том числе вел борьбу с лагерем консерваторов. Аракчеев демонстративно подал в отставку, тем самым дав понять, что не согласен с существовавшей «профранцузской» ориентацией. Н.М. Карамзин 11 марта 1811 г. передал царю через великую княгиню Екатерину Павловну свою знаменитую «Записку о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях». Подходил к концу период мечтаний о реформах, и близился закат блистательной карьеры Сперанского. «Самодержавие есть палладиум России; целость его необходима для ее счастья», – писал Карамзин.

Старый Державин, в 1812 г. работая над мемуарами, задыхался от ненависти к преемникам, особенно к Сперанскому. Своего преемника в Министерстве юстиции П. Лопухина, а также В. Зубова (членов Комитета по делам шляхты) он обвинил в саботаже проекта – его проекта, – потому что, мол, они сами владеют подаренными имениями, где села и местечки населены «разного рода шляхтою и жидами», истинные же сыны отчизны, по его мнению, хорошо понимали, как Сперанский «урегулировал» еврейский и шляхетский вопросы. Иуда продал Христа за 30 серебреников, а за сколько же они продали Россию? Державин обвинял Сперанского даже в продажности евреям204.

Опираясь на такого рода аргументы, враги реформатора восприняли его падение как первую победу над «французским духом». Интересно отметить, что тенденция представления вместе шляхты и евреев как определенной темной силы, действующей во вред России, проявилась и в указе от 17 августа 1810 г., который передавал обе эти группы в ведение Министерства внутренних дел205. В 1811 г. состоялась новая перепись населения, которая показала, что на Киевщине – единственная губерния, где процесс деклассирования горячо поддерживался, – оказалось значительно больше шляхты «голоты», чем по данным дополнительного списка 1803 г. Проявление излишнего усердия было вызвано желанием увеличить податное население, к чему дополнительным толчком послужило вмешательство губернского правления, которое обязало дворянские комиссии, на которые был возложен учет, составить два списка: один с указанием тех, кто попал в перепись 1795 г., а второй с указанием новых лиц, обнаруженных после этой даты; полиция хотела знать, откуда эти лица прибыли и как здесь очутились. Когда солдаты и подозреваемые в шпионаже лица переходили из одной части прежней Польши в другую, выглядело полностью обоснованным вмешательство царских властей в дела польских предводителей дворянства, номинально пользовавшихся неприкосновенностью. Однако полиция хотела сразу убить двух зайцев: она обвиняла шляхту в сокрытии данных и сама же подавала фальшивые цифры.