Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914) - Даниэль Бовуа

Из протоколов обсуждения проекта членами Комитета видно, насколько сдержанно подходили к нему русские и насколько пытались настоять на своем поляки, которых время от времени поддерживал Новосильцов. В частности, он соглашался с необходимостью освободить шляхту от военной службы, за исключением неуточненных крайних случаев, определенных правительством, тогда как его коллеги Лопухин и Румянцев занимали значительно более критическую позицию. Первый вообще неблагосклонно отнесся к приостановке проверки и выступал за предоставление двух-трех лет для ее окончательного завершения: «Дело сие без сомнения продлится на весьма долгое время и представления от сих людей притязаний на дворянство никогда не прекратятся». Румянцев же был принципиально против и сформулировал общие представления о природе русской знати в целом. Он высказывался против этого проекта, поскольку считал, что:

1. Дворянское состояние и так достаточно многочисленно в России, а после принятия этого решения оно увеличится еще на несколько десятков тысяч (что явно выходило за пределы представлений об этом слое в России).

2. Проект создал бы дополнительные трудности в плане должного обеспечения шляхты государственной службой, на которую и так сложно сейчас устроиться, на что часто жаловалось русское дворянство.

3. В конечном итоге, зачем изменять статус этой группы? «Не может быть неудобства оставить ее в оном еще по крайней мере до тех пор пока будут изысканы благонадежнейшие средства сделать ее полезной обществу». Далее, возвращаясь к давней мечте, которую никак не удавалось осуществить, Румянцев пишет о решении вопроса о шляхте с «водворением ее в незаселенных местах или иначе, на что и надлежит предварительно обратить особенное внимание»197.

В ответ князь Чарторыйский и граф Новосильцов, тогда еще близкие друзья, выдвинули несколько шаткие, хотя с виду и убедительные аргументы. Тезис об избыточном количестве дворянства был для них неприемлем: «Сословие сие не преумножится новыми дворянами но только дворянами покойной Государыней Императрицей и покойным Императором дворянами признанными и таковыми от всех признаваемыми. Для прекращения всех существующих недоумений подтверждено будет сие их преимущество, коего лишить их ни с которой стороны не могло бы быть угодно».

Князь Чарторыйский мог вести себя столь решительно, поскольку знал, что мир с французами, т.е. и с поляками из Княжества Варшавского, вынуждал к определенным шагам в интересах поляков в России, чьи взоры, полные зависти, были обращены в сторону Варшавы. Звезда же Сперанского тогда только взошла и озарила небосклон. Петербургские салоны были очарованы новым послом Наполеона маркизом А. – Л. де Коленкуром и забыли грубость Р. Савари. Поговаривали о совместной франко-русской кампании против англичан в Индии. Все это очень не нравилось защитникам погруженной в себя и обособленной России, в частности военному министру Аракчееву, которого Александр держал для противовеса франкофилам и космополитам, однако теперь царь не мог себе позволить вызывать недовольство поляков. В ожидании дополнительной оценки проекта Государственным советом (21 января 1808 г. проект был передан тайному советнику И.А. Вейдемейеру), Сенат заслушал указ царя от 6 марта, в котором признавалось отсутствие возможности получения необходимых доказательств от шляхтичей «польских губерний», а также продлевался срок «до дальнейшего впредь распоряжения»198. Чарторыйскому удалось добиться значительного успеха, но меньшего, чем он ожидал.

12 марта 1808 г. М.И. Комбурлей, волынский гражданский губернатор (в период с июня 1806 г. по конец 1815 г.), еще до получения нового указа выслал новому министру внутренних дел А.Б. Куракину план антинаполеоновских мер, в котором пытался совместить позицию Аракчеева с пропольскими тенденциями. Поскольку в его губернии насчитывалось более 30 тыс. польской чиншевой шляхты мужского пола (вновь данные 1800 г.; он подает ее категории по-польски: околичная, служилая и чиншевая), то лучшим решением этой проблемы, по его мнению, было бы сформирование из нее полков по образу казацких – подобная милитаризация (в духе прежних планов Зубова) не могла не понравиться военному министру, склонному, как мы видели, к контролю за всеми «нестабильными» слоями. Впрочем, он писал, что «для возбуждения охоты к службе считаем нужным полкам сим дать какие либо польские названия как то: Польская гвардия, Народная кавалерия, шляхетский Легион, и проч.». Заинтересовавшись этой идеей, император предложил 20 апреля 1808 г. обсудить ее в Комитете и приобщить к проекту; а Аракчееву царь разрешил немедленно приступить, в очередной раз, к переписи всех мужчин в возрасте от 17 до 35 лет, которые принадлежали к шляхте во всех присоединенных губерниях. Указ был передан Куракину 8 июля 1808 г. с указанием, чтобы его исполнение было возложено на сельскую и городскую полицию, а в целях обеспечения мобилизации и последующей выучки полков попавшие под перепись шляхтичи не должны были менять местожительство.

Противоречие было налицо. Куракин ответил через 2-й департамент Сената, что не только окончательное решение о статусе шляхты до сих пор не принято в Государственном совете, который продолжает рассмотрение доклада прежнего Комитета по благоустройству евреев, но и указом Сената от 9 марта 1808 г. не определен окончательный срок, что вроде бы дает основания к тому, что вся польская шляхта будет признана199. Военному министру ничего не оставалось, как немедленно обратиться в Государственный совет с целью противопоставления своей позиции взглядам министров, входившим в упомянутый Комитет. Его позиция была нами уже представлена ранее в связи с обсуждением проектов переселения. Видно, с каким упорством генерал противоборствовал господствующей в это время либеральной атмосфере. Желая, чтобы его выступление в Государственном совете выглядело более убедительным, он привел с собой своего приятеля, генерала М.М. Филозофова, прежнего главнокомандующего войсками в Белоруссии при Павле I, и представил его в качестве эксперта. В дневнике заседаний Совета сохранились выступления обоих200.

Филозофов напомнил, что еще при Павле I муфтий вручил ему в Минске петицию от татар, просивших сформировать из них отдельный полк, как это было раньше при польских королях. Павел I такое разрешение дал. Однако оказалось, что их недостаточно, и полк попробовали дополнить из обнищавшей польской шляхты201. Поскольку последних отнесли к чиншевой шляхте, а 19 марта 1800 г. царь признал их шляхетское происхождение, то возможность вступить в армию даже в качестве унтер-офицера, а не простого солдата уже никого не привлекала. Как и Аракчеев, генерал не жалел слов, переживая из-за деградации этой группы, которая, «равно как и Татары [поставлена] в рабское служителей и крестьянское положение», что претит их происхождению. Генерал якобы из лучших чувств и исключительно ради их же блага предлагал привлечь чиншевиков в армию, «чтоб им было постоянное приличное состояние и утвержден, открыт и ознаменован был путь в поприще соучастия и службы настоящему их отечеству». Он, естественно, поддержал Аракчеева, советуя поселить чиншевиков, как и татар, на пустынных землях, несомненно согласовав это с губернаторами территорий, пригодных для заселения. «Сим образом, – подчеркивал он, – многочисленное дворянство более поощрится к службе, присовокупится к России, более утвердится и будет большой опорой в благонадежности [обманчивые надежды. – Д.Б.] при случаях буде бы какие мятежи в Польском крае предстать могли, да и ей самой вся поползновенность к тому отнята будет».

Подобная резкая критика со стороны военных не была уместной за полтора месяца до идиллической встречи в Эрфурте, где Александр и Наполеон в чрезвычайно трогательных выражениях будут заверять друг друга в дружественных чувствах, однако вскоре тон данной критики вновь станет актуален. Филозофов не понимал сельских традиций чиншевиков и считал, что люди, которые называют себя шляхтичами, стремятся, подобно русским дворянам, к военной службе. Завершая свою речь, он выразил надежду, что большая часть шляхты добровольно заявит о своем желании вступить в армию. Следовательно, можно было бы с легкостью сформировать 10 полков легкой кавалерии. Об их польских названиях Филозофов не обмолвился уже ни словом. Зато добавил, что если бы не хватило добровольцев, то в войско следует взять каждого двадцатого.

Министр юстиции П.В. Лопухин и государственный казначей Ф.А. Голубцов не скрывали, что разделяют эти взгляды. Однако Государственный совет не осмелился открыто одобрить ни предложений Аракчеева о проведении депортаций, ни столь желаемой Комбурлеем или Филозофовым мобилизации. В конечном итоге Совет пришел к выводу, что, хотя несомненно военная служба была бы полезной, однако разные образы жизни, местные условия, численный состав такой группы и т.п. склоняют к тому, чтобы обратиться за подобными проектами к губернаторам, а главное – не проводить перепись, поскольку она «произвела бы разные толки, беспокойство и тревогу», что в данный момент совсем нежелательно.