Личные мемуары Е. П. Блаватской - Мэри Нэфф

В другой раз, одна кокетливая и преисполненная самомнения дама задала ей иронический вопрос, что служит лучшим проводником для стучащих и можно ли этот опыт проводить повсюду? В ответ ей было сказано: «Золото. Что мы вам сейчас же и покажем». Дама улыбалась. Но как только ответ был получен, она побледнела, вскочила с кресла и закрыла рот рукой. Ее лицо судорожно дергалось от страха и удивления. Почему? Потому что она почувствовала стуки в свом рту. Присутствовавшие многозначительно переглянулись: прежде, чем она призналась, все поняли, что дама почувствовала сильные стуки в своем искусственном золотом зубе. И, когда она встала и поспешно вышла из помещения, раздался гомерический хохот». [20, с. 63—65]

«Как это бывает, самые близкие и дорогие Блаватской люди скептически относились к ее способностям. Ее брат Леонид и отец дольше всех были противниками очевидного, но сомнения брата были сильно поколеблены после следующего эпизода.

Однажды в гостиной Яхонтовых собралось очень много гостей. Некоторые музицировали, другие играли в карты, но большинство, как всегда, было занято феноменами.

Леонид фон Ган не присоединялся ни к одной из этих групп, а медленно прохаживался по комнате, наблюдая за окружающим. Это был физически очень сильный, мускулистый юноша, голова которого была полна полученными им в университете знаниями, латинским и немецким языками и т. д. И не верил он ничему и никому. Он остановился у кресла сестры и выслушал ее рассказ о том, что некоторые люди, называемые «медиумами», могут сделать легкие предметы настолько тяжелыми, что их невозможно будет поднять и, наоборот, тяжелые предметы могут сделать легкими.

— И ты хочешь сказать, что можешь это сделать? — иронически спросил сестру Леонид.

— «Медиумы» могут, и я также это делала, хотя не всегда могу отвечать за результат… Я попробую. Я просто укреплю этот шахматный столик. Кто хочет попробовать, пусть поднимет его сейчас, а потом попробует поднять его второй раз, после того, как я его укреплю.

— Ты сама не коснешься столика?

— Зачем мне его касаться? — ответила Блаватская, спокойно улыбаясь.

После этого один молодой человек уверенными шагами подошел к шахматному столику и поднял его как перышко.

— Хорошо, — сказала она, — а теперь, будьте любезны, отойдите в сторону.

Приказ был выполнен. Все замолчали и, затаив дыхание, наблюдали, что она будет делать. Ее большие глаза обернулись к шахматному столику. Строго глядя на него и не отводя глаз, она движением руки пригласила молодого человека поднять столик. Он подошел к столику и с самодовольным выражением лица схватил его за ножки. Столик нельзя было сдвинуть с места. Скрестив свои руки, как рисуют Наполеона, он медленно сказал: «Это хорошая шутка».

— Да, действительно хорошая шутка! — отозвался Леонид. Он решил, что молодой человек тайно сговорился с его сестрой и теперь дурачит всех.

— Могу ли я попробовать? — спросил он сестру.

— Прошу, попробуй, — смеясь, ответила она.

Брат, улыбаясь, подошел к столику и, в свою очередь, захватил ножку столика своей мускулистой рукой. Улыбка мгновенно исчезла с его лица и он смотрел в полной растерянности. Затем он очень внимательно рассмотрел хорошо знакомый ему шахматный столик и всей своей силой ударил его ногой. Столик не шелохнулся. После этого он попытался потрясти столик, прижав его к своей могучей груди обеими руками. Раздался скрип, но столик так и не поддался его усилиям. Его три ножки казались привинченными к полу. Потеряв надежду сдвинуть столик, Леонид отошел от него и, сморщив лоб, пробормотал: «Как странно!»…

Все гости были привлечены к столику, возникли шумные споры, многие, и старые, и молодые, попытались поднять этот маленький треугольный столик или хотя бы сдвинуть его с места, но безуспешно.

Видя, как брат ее был потрясен, Блаватская сказала ему со своей обычной беззаботной улыбкой: «Ну, а теперь попробуй еще раз поднять столик!» Леонид приблизился к столику, опять взял его за ножку и рванул его кверху, чуть не вывихнув руку от этого чрезмерного усилия. На этот раз столик легко поднялся, как перышко». [20, с. 67—70]

Глава 17

Ругодево

«Мой отец, — писала Желиховская, — человек блестящего ума и образования, всю свою жизнь был скептиком, «вольтерьянцем», как тогда говорили в России. События его жизни заставили его изменить свое мировоззрение и вскоре он стал проводить дни и ночи за тем, что под диктовку messieurs les esprits («благородных духов») писал генеалогию своих предков — «галантных рыцарей Ган-Ган фон Роттерганов».[16]

Происшедшую с ним перемену, описал Синнет, основываясь на рассказах Желиховской: «Это случилось в Петербурге, через несколько месяцев после того, как г-жа Блаватская, ее отец и сестра покинули Псков. Они прибыли в Петербург по делам и остановились в гостинице, собираясь через некоторое время отправиться в имение Яхонтовых «Ругодево», расположенное в Новоржевском уезде, в двухстах верстах от Петербурга, чтобы провести там лето.

До обеда они были заняты делами, а послеобеденное время и вечера отдавали визитам, и ни о каких феноменах у них не было времени и подумать.

Однажды вечером их навестили двое старинных друзей отца. Оба они были очень заинтересованы новым спиритуализмом и им, естественно, очень хотелось что-нибудь по этой части повидать. После того, как гостям показали несколько феноменов, они заявили, что полностью убеждены в поразительных способностях Блаватской и никак не могут понять, как ее отец, наблюдая подобные проявления, может все еще оставаться равнодушным?

Отец сидел в это время спокойно за столом, раскладывая «большой пасьянс». На прямой вопрос он ответил, что все это чепуха и он о таких пустяках не хочет и слышать. Серьезному человеку нечего заниматься такими глупостями. Однако друзья его настаивали на том, чтобы во имя их старой дружбы полковник Ган произвел какой-нибудь эксперимент. Они предложили Гану написать в другом помещении какие-нибудь слова, которые затем духи должны были бы «простучать».

В конце концов полковник согласился, скорее всего потому, что надеялся на то, что ничего из этого не получится и он сможет над друзьями своими посмеяться. Он пошел в другую комнату и на клочке бумаги написал несколько слов, положил эту бумажку себе в карман и, улыбаясь, засел снова за свой пасьянс.

«Ну что ж, наш спор будет скоро разрешен, — сказал его друг К-в, — но что вы скажете, если слово, которое вы написали, будет правильно повторено? Разве вы в этом случае не вынуждены будете поверить?»