Побег куманики - Лена Элтанг

я просто оцепенел, когда это услышал, — фиона в моей комнате? где через стену щебечут, примеряя свои шипастые ошейники, магда и чесночок? где сидеть можно только на кровати или на полу, где посреди комнаты стоит таз для стирки, куда через случайный комплювиум стекает дождь и гадят птицы? фиона в доме сутенера мо и двух его крошек, знакомьтесь, дорогая, это рабыня, а это — строгая госпожа, не хотите ли жасминового чаю? надо менять ремесло, сказал я себе, наймусь садовником в сады баракка или киоскером под полосатый тент — продавать горький кинни, а вслух я сказал: мы не можем пойти ко мне, фиона, мне очень жаль, но мой дом сгорел сегодня ночью, вспыхнул, как китайский змей из папиросной бумаги!

фиона тоже вспыхнула, совершенно вся, даже ее грудь вспыхнула под сетчатой майкой, ты не хочешь, чтобы я к тебе заходила? сказала она и погладила меня по щеке, глупый, глупый морас! от этого я тоже вспыхнул, и мы некоторое время горели втроем

без даты

если бы я мог, покатавшись по мокрой земле, обернуться тем сентябрьским морасом, пусть даже ноябрьским морасом, а потом пускай бы и волком, как положено в рутинной магической практике, если бы забраться туда, в барселонское кафе с пластиковыми красными стульями, где я написал лукасу шестьдесят четыре письма, по числу гексаграмм и цзин, по числу квадратиков на шахматной доске, а раньше их бывало сто сорок четыре и рядом с королем стояли фигуры грифон и василиск, которого убивает только ласка ( mustela nivalis ?) или его собственное отражение, меня, между прочим, убивает то же самое

ласка лукаса меня бы точно убила

я же просто сижу, теребя свой наборный пояс, как ирокезский посол, забывший, зачем приехал

пояс — моя подсказка, неспроста он расшит иглами дикобраза ( hystrix leucura ?), белыми раковинами и речным жемчугом, их цвет и расположение что-то означают, но я плохой посол, я забыл язык пояса

март, 13

барнард пришел ко мне с кастрюлькой тыквенного супа, а у меня не оказалось глубоких тарелок

здесь, на мальте, я не делаю многих вещей из того, что любил делать раньше: не езжу на трамвае, не поднимаюсь на холм, не слушаю Стравинского, не покупаю тарелок, а тарелки я страшно люблю, тарелки должны быть белые, без рельефа, и никаких золотых каемок! здесь же что? одолжил у девочек пару китайских подносиков и две вилки с монограммой ка, украденные наверняка

март, 16

procul este, profani[66]

барнард говорит, что я принимаю все слишком всерьез, захлебываюсь каждой мелкой волной, говорит он, люди от тебя шарахаются, мо, тебя слишком много, и ты хочешь все сразу, у тебя же рот открыт, как у рыбы на песке, — дышишь глубоко, а облегчения нету

я разрешил ему звать меня мо, в минуту слабости, теперь жалею

живи, как музыкальный автомат, говорит он, шипастый валик провернется рано или поздно, нужно просто переждать, пока кто-нибудь бросит монетку, барнард — великий насладитель, или наслажденец? он из чего угодно вытянет жилку удовольствия, ах, как сочно! посмотри, как светло! потрогай, как шершаво! и жмурится, и причмокивает

если ты педик, мо, говорит он, почему ты не ходишь в индепенденс гардн или не ездишь в бухту рамла? там ваши собираются, а на пляже сан блаз, за здоровенными камнями, можно страсти предаваться сколько влезет, почему, мо?

а если ты не педик — отчего ты не заведешь себе девчонку, вот и магда на тебя обижается — венсан с ней укладывался время от времени, для этой, как ее, конфирмации прав, и вообще — для порядка, или вот фиона, только и слышу: фиона то, фиона это, так пойди и пригласи ее на рагу из кролика с травами и чесноком, она небось не дура перекусить, чахнешь тут над своими листочками, как писатель какой

а если ты писатель, мо, то что ты можешь сказать нам, неписателям, если сам ничего не пробовал? писанина отличается от жизни, как розовая заболонь от черного камбия, уж поверь мне, дружок, когда-то в брюгге я реставрировал мебель

господибожемой, барнард — фламандский мебельщик! это еще круче, чем морас — вильнюсский пациент

март, 17

an me ludit amabilis insania?[67]

между прочим, я — гебефреник, так было написано в зеленой папке со шнурками

папка лежала на столе сестры ульрих, я ее полистал торопливо в процедурной, пока сестра ходила за свежей простыней

однажды вечером в палату залетела птица, и мы с соседом пытались ее выпустить, точнее, я пытался выпустить, а он пытался поймать, мы ходили кругами, задевая мебель, хотя мебели было немного — две кровати и стол, я даже залез на подоконник и махал руками, но чтобы птица вылетела, нужно выключить свет, а свет у нас горел всю ночь, красноватая лампочка над дверью, и птица билась об эту лампочку, а окна не видела потом, когда меня выписали и надо было только приходить на разговоры, я каждый раз думал об этой дурочке, она вылетела в коридор, когда я догадался открыть дверь

получилось ли у нее вернуться домой? не у всех же получается

вот я, например, домой даже дозвониться не могу

То : Mr. Chanchal Prahlad Roy,

Sigmund-Haffner-Gasse 6 A-5020 Salzburg

From: Dr. Jonatan Silzer York,

Golden Tulip Rossini, Dragonara Road,

St Julians STJ 06, Malta

Mдrz, 16

Чанчал, ты с ума сошел.

Я получил февральский номер Экспериментальной биологии, где опубликована твоя статья, вернее, моя статья о стволовых клетках, под которой ты поставил свое имя. Та часть, которую ты приписал от себя, поражает дилетантской уверенностью в собственной правоте. Результаты опытов притянуты за уши, описания неряшливы, все сделано второпях и небрежно подогнано. Чанчал, я тебя не узнаю. Не научный отчет, а конура из гнилых досок. Наполовину липовых.

Во всем этом есть какой-то Spaltung, противоречие, трещина. Я внезапно ощутил, что совсем не знаю тебя. Что тот коричный, гладкий, смущенный Чанчал, которого я поил вином изо рта и растирал джонсоновским маслом, обратился в неизвестное мне существо с беспощадной миной и потрескавшейся кожей, и теперь мне, как персонажу Алисы, остается только два способа просохнуть от слез: или выслушать твои самые сухие на свете объяснения,[68] или… но про это или мне и думать страшно, дитя мое.

Если это часть твоей новой стратегии, о которой ты не успел или не соизволил поставить меня в известность, то прошу тебя — объяснись немедленно. Если же это то, о чем я теперь думаю… но я отказываюсь об этом думать. И все же думаю. Представляю тебя голым, бегущим по темному саду от стражников[69] и понимаю, что ты светишься в этой темноте, дитя мое. Ты не способен на страшное, ведь я знаю тебя — ты способен на многое, о да, но не на Treubruch.

Куда ты торопился, мальчик мой?

И — ради всего святого — зачем ты это сделал?

Ждать твоих объяснений по почте я не могу, позвони мне вечером! В обратном случае я прилечу в Зальцбург первым же рейсом завтра к полудню.

Й.

март, 19

солнце окривело и стало месяцем, когда на глаз ему прыгнула сердитая лягушка, его нелюбимая жена, — это если верить американским индейцам, а с чего бы им врать? это еще что, сыну месяца женщина-змея заползла в анус, за то, что он ее терпеть не мог, так и умер с нелюбимым телом в заднице, вот это я понимаю — плата за равнодушие

это вам не простудный deinen Mund an meinen Mund с земляничным сиропом, говорит фиона, она никого не любит, ее же все любят: и вечно недовольный фармацевт, и нарядный македонец, и задумчивый вдовец, и даже я, немного

март, 20

мир полон пожилых загорелых женщин и пожилых загорелых мужчин, их всегда больше, чем всех остальных, так соблюдается необходимая пропорция, а я — молодой и белокожий — знай держу клюв по ветру, как тот мертвый зимородок на шнурке из короля лира, или это был кристофер марло? когда я болел, разные люди говорили мне о втором морасе, которого они любили меньше, чем меня, хотя не исключено, что другие разные люди любили больше того, второго мораса, и тоже говорили ему об этом

жаль, что я выздоровел и не успел с ним познакомиться

март, 21

вчера фиона положила руку мне на колено, и я насторожился

весь этот худосочный брайль телесной любви — лишь повод к печали и убийственной настороженности

но ведь надо попробовать, говорит она

думаю, что она уже пробовала с йонатаном или профессором

странно, должно быть, трогать женщину, понимая, что ее уже трогал кто-то другой

и уши ее так же просвечивали розовым на слабом мартовском солнце, и кровь насыщала ткани и раскачивала сосуды, как алый лунный прилив раскачивает землю, и все такое прочее, да? не хочу — tous les excuse sont bons[70]