Смерть Канарейки - Стивен Ван Дайн

– Да, конечно, это может помочь нам, – холодно сказал Маркхэм, глядя сержанту прямо в глаза, – но об этом даже нечего говорить.

– Ну, в таком случае, – пробормотал Хэс, – Кливер доставит нам еще много хлопот.

ГЛАВА 21

НЕСОВПАДЕНИЕ В ДАТАХ

(суббота, 15 сентября, 9 ч. утра)

На следующее утро Маркхэм, Ванс и я позавтракали вместе у «Принца Джорджа» и приехали в прокуратуру в начале десятого. Хэс вместе с Кливером ожидал нас в приемной. Судя по тому, как вошел Кливер, сержант проявил к нему особое внимание. Он воинственно направился к столу прокурора и устремил на Маркхэма холодный немигающий взгляд.

– Я, по-видимому, нахожусь под арестом? – спросил он спокойно, но это было деланное спокойствие, прикрывающее гневную ярость.

– Пока нет, – ответил Маркхэм. – Но если и окажетесь, то вините в этом самого себя. Садитесь.

Кливер поколебался и сел на ближайший стул.

– Почему в половине восьмого меня вытащил из постели ваш сыщик? – Он показал большим пальцем через плечо на Хэса. – Почему он угрожал ордером на арест? Только потому, что я возражал против таких незаконных методов?

– Просто вам угрожали применением законной процедуры, если бы вы отказались добровольно принять мое предложение. Я сегодня недолго буду в прокуратуре, а мне нужно немедленно получить от вас некоторые сведения.

– Будь я проклят, если стану что-нибудь вам объяснять на таких условиях! – Несмотря на свое внутреннее равновесие, Кливер не смог удержаться от вспышки гнева. – Я не карманник, которого вы можете притащить сюда, когда вам удобно и вытягивать из него жилы.

– Это меня чрезвычайно удовлетворяет, – зловеще ответил Маркхэм. – Но, поскольку вы отказываетесь добровольно давать мне показания в качестве свободного гражданина, у меня нет другого выхода, как изменить ваше настоящее положение. – Он повернулся к Хэсу. – Сержант, пройдите в холл, и пусть Бен выпишет ордер на арест на имя мистера Кливера. Затем вы запрете этого джентльмена в камеру.

Кливер вздрогнул и со свистом втянул в себя воздух.

– В чем я обвиняюсь? – спросил он.

– В убийстве Маргарет Оделл.

Кливер вскочил на ноги. Кровь сбежала с его лица, на скулах задергались желваки.

– Стойте! Это неправильное обвинение. И вы проиграете. Вы не смогли бы доказать это и через тысячу лет.

– Может быть. Но если вы не хотите говорить здесь, я заставлю вас говорить на суде.

– Я буду говорить здесь. – Кливер снова сел. – Что вы хотите узнать?

Маркхэм достал сигару и неторопливо зажег ее.

– Во-первых, почему вы сказали мне, что в понедельник ночью были в Бунтоне?

Кливер, казалось, ожидал этого вопроса.

– Когда я прочел о смерти Канарейки, я захотел себе обеспечить алиби, а мой брат как раз передал мне повестку, которую ему вручили в Бунтоне. У меня в руках было готовое алиби, и я им воспользовался.

– Зачем вам нужно было алиби?

– Оно не было мне нужно, но я подумал, что оно может оградить меня от беспокойства. Люди знали, что я ухаживал за Оделл; а некоторые из них знали, что она меня шантажировала – я сказал им, как последний дурак. Например, я говорил это Мэнниксу. Мы оба с ним пострадали.

– Это единственная причина для подделки алиби? – Маркхэм не сводил с него глаз.

– Разве этого не достаточно? Шантаж – это ведь мотив для преступления, разве не так?

– Это серьезнее, чем возбуждать неприятные подозрения.

– Может быть. Только я не хотел быть в это втянутым. Вы не можете осуждать меня за то, что я держался в стороне.

Маркхэм подался вперед с угрожающей улыбкой.

– Тот факт, что мисс Оделл шантажировала вас, не был единственной причиной вашей лжи насчет повестки. Это даже не было главной причиной.

Глаза Кливера сузились, но он оставался неподвижным, как каменная статуя.

– Вы, очевидно, знаете об этом больше, чем я сам. – Он старался, чтобы его слова звучали небрежно.

– Не больше, мистер Кливер, – поправил его Маркхэм, – но почти столько же. Где вы были ночью в понедельник между одиннадцатью и двенадцатью часами?

– Вероятно, это одна из тех вещей, которые вы знаете.

– Вы правы. Вы были в квартире мисс Оделл.

Кливер усмехнулся, но ему не удалось скрыть смятение, в которое привело его обвинение Маркхэма.

– Если вы так думаете, значит, вы ничего не знаете. Я две недели не переступал порога ее квартиры.

– У меня есть заявления надежных свидетелей, которые опровергают это.

– Свидетели! – Это слово, казалось, с трудом вылетело из сжатых губ Кливера.

Маркхэм кивнул.

– Вас видели выходящим из квартиры мисс Оделл: вы покинули дом через боковую дверь без пяти минут двенадцать.

У Кливера отвисла челюсть, мы слышали его громкое затрудненное дыхание.

– А между половиной двенадцатого и двенадцатью, – безжалостно продолжал Маркхэм, – мисс Оделл была задушена и ограблена. Что вы на это скажете?

Воцарилось долгое напряженное молчание. Потом Кливер заговорил:

– Мне нужно обдумать.

Маркхэм терпеливо ждал. Через несколько минут Кливер собрался с мыслями и выпрямился.

– Я расскажу вам, что я делал в ту ночь, вы можете верить или не верить – как хотите.

Он опять превратился в холодного сдержанного игрока.

– Меня не интересует, сколько у вас там свидетелей, – это все, что вы от меня услышите. Я мог бы рассказать вам это с самого начала. Но я не видел смысла в том, чтобы самому лезть в кипяток, когда тебя не подталкивают. Вы могли бы поверить мне во вторник, но теперь у вас что-то на уме, и вы хотите произвести арест, чтобы заставить газеты молчать.

– Рассказывайте свою историю, – приказал Маркхэм. – Если это правда, вам нечего беспокоиться насчет газет.

Кливер знал, что это верно. Никто – даже закоренелые враги Маркхэма на политической арене – никогда не обвинял его в приобретении популярности путем совершения несправедливости, даже самой незначительной.

– В сущности, здесь нечего особенно рассказывать. Я пришел к дому мисс Оделл около полуночи, но я не входил к ней в квартиру и даже не звонил у ее дверей.

– Вы всегда наносите визиты таким образом?

– Выглядит подозрительно, конечно. И, однако, это правда. Я хотел повидать ее. Но когда я подошел к ее двери, я переменил решение.

– Минуту. Но как вы вошли в дом?

– Через боковую дверь, она выходит на аллейку. Я всегда входил через нее, когда она бывала открыта… Мисс Оделл просила меня об этом, чтобы телефонист не видел, как часто я бываю у нее.

– И в ту ночь дверь была открыта?

– А как же еще я мог в нее войти? Даже если бы у меня был ключ, он не принес бы никакой пользы, потому что дверь закрывается изнутри на задвижку. И ведь, правда, я теперь припоминаю, что это было первый раз, когда дверь была отперта ночью.

– Хорошо. Вы вошли в дом. Что дальше?

– Я прошел вдоль задней стены холла и прислушался у двери в квартиру мисс Оделл. Я подумал, что у нее там кто-нибудь мог быть, и я не хотел звонить, если она будет не одна.

– Извините, я вас перебью, мистер Кливер, – вмешался Ванс. – Что заставило вас думать, что там кто-то был?

Кливер заколебался.

– Может быть, это потому, что незадолго до этого вы звонили мисс Оделл, и вам ответил мужской голос?

Кливер медленно кивнул.

– Я не вижу особенных причин, чтобы отрицать это… Да, это и есть причина.

– Что вам сказал этот человек?

– Чертовски мало. Он сказал: «Хэлло», и когда я попросил мисс Оделл, то он ответил, что ее нет и повесил трубку.

Ванс повернулся к Маркхэму.

– Это, я думаю, объясняет рассказ Джессапа о телефонном звонке в квартиру мисс Оделл без двадцати двенадцать.

– Возможно.

Маркхэм говорил без всякого интереса. Он ждал рассказа Кливера о том, что произошло дальше, и возобновил свой вопрос с того момента, когда его прервал Ванс.

– Вы сказали, что прислушивались у двери в квартиру? Почему вы не позвонили?

– Я услышал внутри мужской голос.

Маркхэм напрягся.

– Мужской голос? Вы уверены?

– Как я сказал, так и было. – Кливер был непоколебим. – Мужской голос. Иначе я бы позвонил.

– Могли бы вы узнать этот голос?

– Вряд ли. Он был невнятным и звучал очень хрипло. Но для меня это был незнакомый голос, и я бы сказал, что это был тот самый голос, который отвечал мне по телефону.

– Вы могли разобрать, что он говорил?

Кливер нахмурился и устремил взгляд мимо Маркхэма в открытое окно.

– Я знаю, на что это похоже, – медленно сказал он. – Я не думал об этом тогда. Но, когда я на следующий день прочитал газеты, эти слова всплыли у меня в памяти.

– Какие слова? – нетерпеливо спросил Маркхэм.

– Ну, насколько я мог разобрать, он сказал: «О, господи! О, господи!» – два или три раза.

В мрачном и старом помещении, казалось, повеяло ужасом – ужасом, усугубленным тем небрежным, вялым тоном, каким повторил этот крик боли и страдания Кливер. После короткого молчания Маркхэм спросил: