Диоген - Игорь Евгеньевич Суриков

Итак, этносы, государства, религии и т. п. — это все «закон», а стало быть, ложь и вздор. «Природа» же — средоточие истины, ей однозначно отдается предпочтение. В этом, конечно, проявился релятивизм софистов. Они постоянно указывали на то, что установления-то у разных народов бывают предельно непохожими друг на друга, порой прямо противоположными. Вот что однажды написал великий историк Геродот, — скорее всего, под влиянием софиста Протагора, с которым был лично знаком:

«Царь Дарий[33] во время своего правления велел призвать эллинов, бывших при нем, и спросил, за какую цену согласны они съесть своих покойных родителей. А те отвечали, что ни за что на свете не сделают этого. Тогда Дарий призвал индийцев, так называемых каллатиев, которые едят тела покойных родителей, и спросил их через толмача, за какую цену они согласятся сжечь на костре своих покойных родителей (таково было как раз обыкновение греков. — И. С.). А те громко вскричали и просили царя не кощунствовать. Таковы обычаи народов…» (Геродот. История. III. 38).

А теперь вспомним слова Диогена: «Нет ничего дурного в том, чтобы украсть что-нибудь из храма или отведать мяса любого животного; даже питаться человеческим мясом не будет преступно, как явствует из обычаев других народов» (Диоген Лаэртский. VI. 73). Перекличка с только что приведенным рассказом Геродота, нам кажется, налицо.

Отрицание всех и всяческих «условностей» под лозунгом «возвращения к природе» характерно, как видим, и для софистов, и для киников. Делать разрешено все. Можно говорить, таким образом, об элементах релятивизма в киническом учении. Пожалуй, близость кинизма и софистики (но близость, подчеркнем, лишь в некоторых отношениях: так, в отличие от софистов, киники проповедовали не гедонизм, а «анти-гедонизм») не окажется столь уж неожиданной, если учесть, что и то и другое идейное течение было для своего времени (соответственно для V и IV вв. до н. э.) «философией будущего».

«СПЯТИВШИЙ СОКРАТ»?

Так будто бы назвал Диогена Платон (Диоген Лаэртский. VI. 54). Впрочем, по поводу этого места в комментариях обычно отмечается, что это — «интерполяция (вставка. — И. С.), находящаяся только в поздних рукописях»{94}. Так что, может быть, на самом деле Платон и не говорил этих слов.

Дело, однако, в другом. Справедливо ли представление, согласно которому личность Диогена — это как бы личность Сократа, доведенная до некоего логического предела и даже до абсурда? Иными словами, продолжали ли Диоген и киники в целом то, что можно назвать «линией Сократа» (речь идет, разумеется, о продолжении этой линии в одном из возможных направлений — из рассуждений Сократа мо'к-но было делать самые разнообразные выводы)?

Эта точка достаточно распространена, и она имела хождение уже в античности. Вот что написано в уже хорошо известном нам сборнике биографий эллинских философов об Антисфене, учителе Диогена: «Он примкнул к Сократу… Переняв его твердость и выносливость и подражая его бесстрастию[34], он этим положил начало кинизму» (Диоген Лаэртский. VI. 2). Если принимать это суждение на веру, получается, что киническое учение напрямую выросло из сократовского.

Но не будет ли такое впечатление ложным? Если сопоставить Сократа и Диогена (что мы как раз и намерены сейчас предпринять), черты сходства-то между ними, как мы увидим, обнаружатся, но они немногочисленны, да и сходство, если всмотреться пристальнее, окажется в высшей степени поверхностным, а вот глубочайшие различия между двумя мыслителями тоже бросятся в глаза, причем как раз они имеют глубинный, принципиальный характер.

Сократ, как говорилось выше, вел образ жизни очень скромный, даже бедный; как раз об этом чаще всего упоминают, если хотят уподобить ему киников. И впрямь, казалось бы, от дешевого плаща и босых ног Сократа — прямой путь к нищенской суме и «бочке» Диогена. Однако повторим важный тезис: Сократ жил так потому, что был реально стеснен в средствах. Что интересно, среди близких ему людей были весьма состоятельные, которым никакого труда не составило бы поддержать его материально, улучшить условия его существования — стоило ему только попросить. А он не просил. Не столько потому, что считал такие просьбы зазорными, сколько потому, что вполне довольствовался тем, что имеет. Голодать ему все-таки не приходилось, необходимый минимум достатка в семье был — так чего же еще надобно? Согласно известной сентенции, сформировавшейся, похоже, как раз в сократовских кругах, богат не тот, у кого много есть, а тот, кому хватает того, что у него есть. Иными словами, тот, кому мало нужно, кто не выдумывает себе лишних потребностей.

Киники — совсем другое. Для них нищета, причем нищета демонстративная, эпатирующая других, — в полном смысле самоцель. Обратим внимание: Диоген, в отличие от Сократа, постоянно просил денег (и не только денег) как у друзей, так и у малознакомых или вовсе не знакомых людей. Да что там — даже у недругов, например у того же Платона, к которому он, как мы знаем, относился резко отрицательно.

«Диогену случалось просить у него то вина, то сушеных фиг; однажды Платон послал ему целый бочонок, а он на это: «Когда тебя спрашивают, сколько будет два и два, разве ты отвечаешь: двадцать? Этак ты и даешь не то, о чем просят, и отвечаешь не о том, о чем спрашивают» (Диоген Лаэртский. VI. 26). Сразу оговорим: там, где в переводе «бочонок», — в оригинале keràmion, глиняный сосуд (это в связи с тем, что говорилось в начале книги об отсутствии у античных греков бочек, а стало быть, и бочонков).

В этом эпизоде весь Диоген как на ладони: изо дня в день ругательски ругать Платона, при этом к тому же Платону, ничуть не стесняясь, обращаться с просьбами, принимать дары, да этими дарами еще и попрекать дарителя, вновь и вновь щеголяя своим язвительным сарказмом…

А вот еще кое-что из того же репертуара. «Нуждаясь в деньгах, он (Диоген — И. С.) просил друзей не «дать ему деньги», а «отдать его деньги» (Диоген Лаэртский. VI. 46). «Прося у кого-то подаяния (как он делал вначале по своей бедности), он сказал: «Если ты подаешь другим, то подай и мне; если нет, то начни с меня» (Диоген Лаэртский. VI. 49). «На вопрос, какое вино ему вкуснее пить, он ответил: «Чужое» (Диоген Лаэртский. VI. 54). «Он просил милостыню у скряги, тот колебался. «Почтенный, — сказал Диоген, — я же у тебя прошу טа хлеб, а не на склеп!» (то есть на один раз, а не впрок на всю жизнь. — И. С.)» (Диоген Лаэртский. VI. 56). «Однажды он