S.W.A.L.K.E.R. Похитители артефактов - Андрей Гребенщиков

Действительно. Пока Арсений («Арсением его звали — не баран чихнул!») подбирал по списку Антошин заказ, Михаил разглядывал постеры 70-х… Новье — будто только из лабаза.

— Левак? — поинтересовался он, не отрываясь от созерцания.

— Обижаешь! Любая экспертиза подтвердит, что краски с подобным составом уже не производят. Да и чернила тоже.

«Ишь, товар свой нахваливает, барыга!»

— Туда, что ль, смотался?

С чувством юмора у хозяина, видать, было слабовато: покраснел, потом побледнел, наконец родил:

— Скажешь тоже…

«Скромник хренов!»

— Кто ж тебя знает? — не унимался Копылов. — Может, у тебя машина времени имеется. Нажал кнопочку, перенесся за бугор лет на сорок назад, накупил всего этого барахла — и назад. В будущее!

— Ну, ты даешь!

— А че? Дело-то житейское!

— Сам, что ли, пробовал?

«Так я вам все и рассказал…»

Лощеная морда этого Арсения не понравилась Михаилу с самого начала; единственное, что еще как-то примиряло, — «Корвет»[4], вертушка, которой Михаил не видел уже лет пятнадцать… Кстати, давненько не слушал он настоящего, не запиленного винила, да на хорошей аппаратуре! Нет, к звучанию компактов Копылов уже привык, но сейчас вдруг захотелось.

— Ну, положим, пробовал, дальше что?

Разумеется, хозяин заржал — неестественно и принужденно.

— Может, слуханем? — кивнув в сторону «Корвета», взял инициативу в свои руки гость.

Арсений не имел ничего против…

— Ты чего?

— Да вспомнил тут… — Михаил прикидывал, стоит ли рассказывать. — В общем, договорился я как-то с одним деятелем насчет винила и заболел. Мне тогда лет пятнадцать было, что ли?.. То есть совсем: температура и всякое такое. Пришлось ехать матушке.

— Твоей? — уточнил Арсений.

— Ну да. Ты слушай, слушай. Приезжает она туда вместо меня, а этот крендель с корешем своим сидел — бухали, что ли?.. Ну, поставили послушать, а матушка и говорит: «А колесо-то с песочком!» Кореш аж чем-то подавился!

— Еще бы!

— Им лет по тридцать с хвостиком, все из себя крутые, а тут приходит тетя под полтос…

— А что за крендель? — отсмеявшись, поинтересовался Арсений.

— Имя не помню, на Фонтанке жил.

— У БДТ?

— Вроде того.

— У него еще собака была — овчарка восточноевропейская?

— Точно!

— Бородатый такой, немного флегматичный?

— Ну да…

— Сашей его звали! Ценник еще ломовой лупил.

Михаил прищурился:

— Да мы с вами, батенька, похоже, из одной миски хлебали!

— Может, по рюмашке?..

— …был у Саши этого альбом флойдовский, «Atom Heart Mother»[5].

— С коровой на обложке, — кивнул Михаил.

— Угу. Ты же помнишь: корова и больше ничего? Так какой-то придурок ручкой — синей, шариковой! — подписал название! Еще и обвел! Нет, надо додуматься!

Полный абзац! Тогда, тридцать лет назад, все привозилось из-за границы, продавалось втридорога. А тут диск, фирменный — и вдруг ручкой…

— Ваше здоровье! — и Михаил опрокинул очередную «рюмашку», благо подливал Арсений аккуратно. — У меня тоже был случай. Славик, корефан мой, взял колесо послушать. Чувак он щепетильный, а тут возвращает — ничего не понимаю: видуха не та!

— Блестит?

— Блестит, — согласился Копылов. — Оказывается, он к бабе своей слушать поперся. А у нее не вертуха — станок фрезерный!

— Со звукоснимателем на полкило!

Ну, как же, как же! У хорошего проигрывателя звукосниматель легкий, но настроить нужно так, чтобы и не прыгал и не царапал поверхность диска, для чего и имелся противовес. Почему Копылов сразу и запал на «Корвет»! Потом еще важна была масса, из которой изготавливалась пластинка. Испанские или португальские, к примеру, «запиливались» с третьего раза. Лучшими были немецкие. Диски из разных стран по-разному звучали. Разные добавки, секреты фирм…

Наверняка о чем-то подобном думал и Арсений, но Михаил ошибся.

— Ты спрашивал, откуда постеры… Помнишь концерт «АББЫ»[6] в Сиднее?

— Где пошел дождь?

— Пошел дождь, — повторил Арсений. Вид у него стал какой-то малахольный. — У тебя такое бывало: смотришь концерт и вдруг кажется, что ты не здесь, а там?

— Ну.

— Так вот. Сидел я здесь, в этом самом кресле, и вдруг чувствую… чувствую, что и я под дождем.

— Соседи сверху?

— Ага, соседи! Я от страха в подлокотники вцепился… Выключил дивидюшник, а у меня волосы мокрые, футболка…

— Брюки, — подсказал Михаил.

— И брюки…

Подначивал Копылов исключительно по привычке — в силу, так сказать, природной вредности характера, но Арсений вдруг залупился:

— Не веришь! А хочешь…

— Не, в Сидней не хочу, — продолжал веселиться Копылов, — может, сразу в «Будокан»[7] махнем?

— В Японию? На «Хипов»?

— Ну да. А чего мелочиться?

Ляпнул абы что! А у Арсения этого, видите ли, уже все было схвачено, все по-взрослому: перед тем, как отправляться в прошлое, он записывался на видеокамеру, а когда собирался возвращаться, просто заходил, к примеру, в сортир (чтобы никто не видел), включал запись…

— Я и сам до конца не понимаю, как это все происходит: слушаешь, представляешь…

— …и уже там! — теперь уже откровенно заржал Копылов.

Он и не заметил, как набрался: то ли мало закусывал, то ли обстановка располагала? В сомнительно обоснованную — с точки зрения науки — базу происходящего Михаил особенно не вникал: что-то там такое про настрой на определенный резонанс…

— Посмотрим, — он махнул рукой: настрой там или не настрой, главное — настроение было вполне подходящим.

— Хочешь, запишем тебя?

Пожав плечами, Копылов взял гитару. Лажала она малость, но возиться было лень — сыграл и так… Выпили еще. Михаил смутно помнил, как Арсений накинул куртку, повесил на плечо сумку с видеокамерой, поставил запись концерта 1973 года в «Будокане»…

…очарование «July Moning»[8] разрушил полновесный русский мат. Машинально бросив «пардон» чуваку, которого едва не сбил с ног, Копылов глянул на сцену… Нет, кажется, он еще успел подумать: «куда только наши не влезут» и что «чувак», несмотря на нежный возраст, материться был горазд…

Из динамиков действительно неслось «July Moning»; прожектор слепил глаза, Михаил был «под градусом», но не до такой степени, чтобы перепутать Байрона[9]…

— Японский городовой! — выдохнул в затылок Арсений.

«Размечтался…»

На сцене типичного школьного актового зала под фанеру открывал рот пацан лет семнадцати, вокруг деловито тусовались ему подобные. Принять же зрителей за японцев мог разве слепой.

Не сговариваясь, Михаил с Арсением развернулись к выходу.

— Молодые лю… Кто вы такие?!

«Завуч!» — глянув на преградившую им дорогу цербершу, сразу понял Копылов.

— Вернитесь немедленно!

«Щазз!»

Помолодевшие лет на… дцать дядьки, не оборачиваясь, с топотом, как в старые добрые времена, пронеслись по школьному коридору, привычно развернувшись, ссыпались по лестнице, в три прыжка пересекли вестибюль… Остановиться решились, только пробежав еще и стометровку за пределами вверенной грозной училке территории.

Приземлились примерно в квартале от школы. Две лавочки — одна напротив другой. Куча окурков, перевернутая урна.

— Ни хрена себе!..

Матерился Арсений безо всякой фантазии — не заслушаешься. Научные изыски по поводу того, каким образом юные таланты приспособили под свои нужды запись хиповского концерта в «Будокане», тоже не произвели на Копылова особого впечатления.

— Валить отсюда надо! — не церемонясь, перебил он.

— Да ладно тебе, успеем.

— Так ведь задубеем…

Хмель, а вкупе с ним эйфория уже испарились. Михаил с раздражением рассматривал порушенную скамейку: верхняя перекладина была выломана и валялась на земле — выдрать до конца еще одну местные, видно, поленились. Или оставили на потом. Короче, обстановка к романтике не располагала.

— Надо хоть узнать, куда мы попали.

— А стоит?

Пионерского задора Арсения Копылов не разделял. По нему, так надо было скорей включать видеокамеру и переноситься обратно. Однако камера не являлась его собственностью, так что пришлось подняться и топать вслед за Арсением к ближайшему дому.

— Будапештская. Так мы в Питере!

«Да неужели! „Юный следопыт“ нашелся…»

Двор с самого начала показался Михаилу смутно знакомым. Впрочем, спальные районы всех городов похожи, как близнецы. Особенно в сумерки, а сейчас медленно, но верно начинало темнеть.

— Давай хоть выйдем на улицу, оглядимся, что ли, — не унимался Арсений.

«Нет, прям детский сад на прогулке…»

Ну, вышли. Огляделись. Вернее, собирались, потому что все внимание немедленно захватил транспарант, с которого огромный красно-белый Ильич напоминал, что «партия» — это тебе не хрен собачий, а «ум, честь и советь нашей эпохи»…