«Если», 2011 № 06 - Журнал «Если»

Часы у Симона отобрали еще при аресте, и потому он представления не имел, как долго уже длится заключение. Ведь пищу могли приносить не через каждые шесть часов, а гораздо реже. Впрочем, от голода он не страдал, ибо неизвестность прекрасно отбивала аппетит.

Очень скоро Симону стало казаться, что с момента ареста прошел уже не один месяц. И хотя он понимал, что такого не может быть, но как часто собственные измышления кажутся нам реальнее любой реальности!..

Время шло. Постепенно арестанта совершенно перестали волновать причины случившегося с ним в последнем рейсе, а на первый план вышла жажда свободы. Вырваться из этих стен — любой ценой вырваться! А там будь что будет! Даже если больше не позволят летать!

Хотя что значит «не летать» он не очень себе представлял. Кому нужен нелетающий пилот?..

И снова время шло.

Безделье изматывало не меньше неизвестности. Оказывается, сидеть в четырех стенах тюремной камеры — совсем не то, что в пилотской кабине. И настал момент, когда с Симоном осталось только одно желание — снова подключиться к интерфейсу.

После очередного завтрака за ним пришли.

— Перминов улетел, — сказал Константин Сергеевич. — К Альционе. А потом вернулся назад, в Солнечную систему. Так что кризис миновал. Пилот пошел на второй вираж…

— Его специально снова отправили в Плеяды? — спросила Нина.

— Да, конечно. Чтобы он обрел уверенность, поняв, что преодолел оказавшийся неудачным маршрут.

Нина чувствовала себя ответственной за происшествие, ибо именно она курировала результаты периодических медицинских обследований пилота Симона Перминова. И академик, судя по всему, прекрасно понимал ее состояние, потому что сказал:

— В случившемся нет вашей вины, Ниночка. Хотя мы и занимаемся фрактальным континуумом более ста лет, но наука далеко еще не во всем разобралась. А главная проблема — в самих наших подопечных. Слишком мало рождается людей, способных реформироваться в пилотов, и мы вынуждены держаться за каждого. Будь их больше, Перминова просто списали бы, и вся недолга. Но в нынешней ситуации, если мы примемся списывать каждого, с кем случился кризис, у нас очень скоро не останется пилотов. И это будет катастрофа для человечества… А ваше предложение по выбору психологического лечения прекрасно сработало. Временное заключение под стражу привело к тому, что у Перминова возникла неутолимая жажда свободы, и его способности ориентироваться в фи-пространстве вернулись к нему в прежнем объеме.

Нина поморщилась.

Так-то оно так… Но заключить под стражу невиновного человека!

— Я знаю, что именно вам не нравится, — продолжал Парамонов. — Вам кажется, будто пилот пострадал, что его права были нарушены. — Академик мягко улыбнулся. — Но если бы мы поставили во главу угла его гражданские права… Пилот был бы потерян. А я думаю, что возвращение пилотских возможностей гораздо важнее. В том числе и для самого Перминова.

Конечно, по профессиональной логике академик был прав. Но чисто по-человечески арест все же был явным перебором.

— И не забывайте вот еще о чем, дорогая Ниночка… Все-таки пилоты — не совсем люди.

Этого он мог бы и не говорить. Уж кому-кому, а Нине было прекрасно известно, что пилот — не совсем человек. Существо в мужском обличье, но совсем не мужчина.

Она вспомнила свою первую встречу с Симоном Перминовым. Встреча только для пилота была случайной. Но Нина-то знала, что это не так. Для того и организовали знакомство, чтобы куратор могла оценить глубину и течение реформации. Куратор шла выполнять профессиональную работу. Но влюбилась в своего подопечного. И на себе испытала происходящую с будущим пилотом реформацию. Она понравилась этому парню — любая женщина чувствует это. Как и то, что вскоре перестала нравиться. Впрочем, тут было иное. Наноциты очень быстро сделали так, что ему перестала нравиться любая женщина, он попросту перестал ощущать то, что в просторечии называют словом «нравиться»…

И еще тогда Нина испытала вину перед ним.

Конечно, она была слишком молода, чтобы справиться со своими чувствами. С ними совладало только время. И слава богу! Не зря говорят, что время лечит. Любовь оно излечило. Но не вину…

— Константин Сергеевич, — Нина немного поерзала на стуле, поправила на коленях юбку, — а что если с ним случится новый кризис?

Академик ответил честно:

— Не знаю, Ниночка. С большинством пилотов и первого-то не происходит. А уж второй — явление исключительно редкое.

— Но, как я понимаю, такие случаи происходили.

Теперь поморщился Парамонов. Как будто его в чем-то обвинили…

— Происходили. За целый век около двухсот пятидесяти раз. Точнее — двести сорок семь…

— И?..

— Третьего виража не последовало. Возможности у пилотов не восстановились. Их пришлось списать.

«Списать, — подумала Нина. — Обычно так говорят о материальных ценностях. А тут люди, дьявол нас всех возьми!»

— Скажите, а почему же об этом мне ничего не известно?

— Потому что это закрытая информация. — Парамонов снова поморщился. И перешел на «ты». — И тебе, Ниночка, не стоит в ней копаться. На войне существует закон: если для спасения ста человек требуется принести в жертву десять, этих десятерых необходимо отправить на смерть.

— Так то на войне, Константин Сергеевич.

Лицо академика стало строгим.

— А мы и есть на войне, девочка! Человечество всю свою историю воюет с природой, и никогда тут не обходилось без жертв.

Нина не удержалась и фыркнула:

— Но ведь пилоты не гибнут, потеряв свои способности.

— Все равно что гибнут, — оборвал ее академик. — Потерявший способности пилот недолго задерживается на белом свете. Он даже не в состоянии учить молодых. Осознание бессмысленности такой жизни быстро сводит его в могилу.

— И тем не менее они не погибшие воины. Скорее, раненые. А раненых положено лечить.

— Что ты имеешь в виду?

— Неужели никому не приходило в голову, что если существует прямая реформация, то должна существовать и обратная? По крайней мере, теоретически.

Академик неожиданно улыбнулся:

— Ты права, теоретически должны существовать наноциты, способные вернуть пилота в состояние обычного человека.

— А почему мы этим не занимаемся?

— Потому что такую работу никто не станет финансировать. Она экономически необоснована. Гробить миллионы на то, что может потребоваться считаному количеству людей. Экономика — тоже наука, и мы вынуждены подчиняться ее законам. Иначе с нас спросят за волюнтаризм. — Академик снова улыбнулся. — Я это к чему говорю… чтобы ты поняла: официально заниматься этой проблемой тебе никто не разрешит.