Пасторский сюртук - Свен Дельбланк

— Вас ожидают.

Балки под потолком в седых бородах паутины. Потемневший, в трещинах, глобус — точно яйцо Феникса в дубовом гнезде. На стенах темные портреты — какие-то мужчины в латах. За письменным столом, огромным, точно линейный корабль, с полочками, карнизами, нишами, резными гирляндами и планками, сидел древний старец. Допотопный алонжевый парик надвинут на лоб до самых сросшихся бровей. Запавший, белый как мел рот пережевывал беззубыми деснами невнятные, бессмысленные слова. Голова покачивалась в такт ударам пульса. Подбородок в буграх и морщинах, словно мозолистый кулак. Руки, обтянутые желтовато-белыми замшевыми перчатками, лежали на столе, похожие на два дочиста обглоданных птичьих остова. Перед старцем среди карт и заметок алел продолговатый бархатный футляр.

Герман сел на табурет возле стола. В самом деле древний старец. Воспаленные слезящиеся глаза вращаются в глазницах. Челюсти жуют, птичьи остовы на столе судорожно дергаются. Да, тут смотри в оба. С виду хрупкий, немощный, а силы, видать, в запасе найдутся. Портреты на стенах так и сверлят меня взглядом — уж не их ли глазами старикан наблюдает за мной?

Старик судорожно зевнул, выставив на обозрение беззубые розовые десны. Шлафрок на груди распахнулся, открыв помятый ржавый панцирь, украшенный неистово вопящей Горгоной чеканного серебра. Голова старика торчала из стальной скорлупы как вялый цветок из вазы.

Откуда-то тянуло сквозняком — пламя свечей в стенных шандалах легонько трепетало, паучьи тенета под потолком покачивались, словно водоросли в волнах зыби. Луна чертила на полу дрожащую зеленую мозаику.

Старик уперся подбородком в нагрудный панцирь и с усилием проговорил:

— Я ждал тебя.

— Я знаю.

— Ты меня узнаёшь?

— Да.

Голос у старика моложе, чем лицо. Портреты на стенах украдкой многозначительно переглядываются.

— Ты знаешь, кто я?

— Думаю, да.

— Я — Клод Луи Эктор герцог де Виллар, маршал Франции.

— В самом деле?

— Да.

Герман поклонился, не вставая с табурета. У него было мелькнула мысль по-военному отдать честь, но он тотчас ее отбросил. Герцог де Виллар? Ситуация становится забавной.

— Как вам будет угодно. Герман Андерц á votre service. Разумеется, я безмерно польщен. Но почему?

— А почему нет?

— Я большой почитатель вашего полководческого гения, уверяю вас, это одно из величайших мгновений моей жизни. Я с восторгом читал ваши мемуары. Только одно меня несколько смущает…

— Говори.

— Вас теперь не должно быть в живых.

— Не должно быть в живых? Меня? Кто это сказал?

— О, всякие историки и ученые, долго перечислять…

— Историки? Вздор! Но так или иначе отрадно слышать, что оболгали меня не знатные особы. Лживые щелкоперы. Они сообщают лишь о том, чему бы следовало произойти. Несущественные пустяки.

— Да, конечно. И ваше превосходительство в добром здравии?

— В моем возрасте человеку не пристало жаловаться. Хвала… Да. Хвала Провидению.

— Воистину так. Неисповедимы пути Его. Вам, поди, уже изрядно за сто?

Старик самодовольно усмехнулся и обвел взглядом обветшалые вещицы на столе. В скрипучем голосе сквозила деланная кротость.

— Да-с. Через два месяца сравняется сто тридцать.

— Нет! Быть не может!

— Клянусь!

— Господи Боже мой, ваше превосходительство, согласитесь все же, что…

— Сударь! Не забывай, я — маршал Франции.

— В таком случае я обязан вам верить.

— Вот и ладно.

— Ваше превосходительство желали говорить со мной?

— Да. Хочу сделать тебе маленький подарок. Прошу. Он твой. — Птичий остов ожил, тронул красный футляр. — Ну же, открой.

В футляре был маршальский жезл, обтянутый алым бархатом, украшенный черным бранденбургским орлом. Герман взвесил тяжелый жезл на ладони — толстый, массивный, как деревянная дубинка, и словно набухающий силой под его любовным прикосновением. Старик довольно заквохтал.

— Ну что? Недурственно — получить жезл, а? Я помню, как это было.

Герман приставил жезл к бедру и церемонно поклонился.

— Тысячу раз благодарю. Ваше превосходительство оказали мне огромную честь. Но в моем положении сей дар едва ли не оскорбителен.

— Отчего же?

— Я всего-навсего простой солдат.

— Простой солдат? Ventre-saint-gris! Ты, черт возьми, прусский фельдмаршал!

— Правда?

— Черт возьми, да ты никак опять обвиняешь меня во лжи?

— Что вы, у меня такого и в мыслях нет. Только очень уж это неожиданно. Я, разумеется, весьма горд и польщен.

— Очень надеюсь. Столь скорые повышения по службе случаются не каждый день.

— Или столь незаслуженные. Не знаю, как вас и благодарить. Можно ли мне теперь идти?

— Нет, погоди! Черт возьми, ты не понимаешь, что означает твой новый ранг. Ну что же, объясню. Ты — мой протеже. И я намерен сделать из тебя великого человека. С той поры как покинул арену публичности, я выполняю свою миссию в уединении. По сей день люблю руководить военной кампанией, жив старый солдат, жив, понимаешь ли, но действовать я предпочитаю тайно. Другие воплощают мои замыслы и пожинают лавры. А я на старости лет заделался стоиком и отдаю предпочтение спокойной тихой жизни, а не шумной мирской суете. Мало кому ведомо, что я еще жив и в одиночестве тружусь здесь, в уединенном доме, на границе Силезии и Австрии. И однако же редко какая из теперешних европейских баталий спланирована без моего участия.

— Ваше превосходительство, но уж этого-то быть не может!

Костлявым пальцем старик постучал по столешнице и грозно посмотрел на своего протеже.

— Предупреждаю, мой юный друг. Вот здесь, под картой, футляр с парой заряженных пистолетов. Ты теперь персона высокопоставленная и знатная, а посему ни один кодекс чести не возбраняет мне вызвать тебя на дуэль. Если ты еще хоть раз скажешь, что я лгу, мы разрешим сей конфликт как светские люди. Но предупреждаю. Я старик, однако ж и теперь могу с двухсот шагов подстрелить летящего голубя.

— Да Боже сохрани! Я хоть и фельдмаршал, но человек мирный. Все, что вы говорите, для меня как слово Божие.

— Как ты сказал? Чье слово? Эк хватил…

Старик задумался. Снаружи зацокали подковы, захрустел под колесами гравий. Хлопнула дверь. Донеслись приглушенные голоса.

— Enfin, о чем бишь я говорил?

— Вы планируете все баталии, что происходят в Европе. Уму непостижимо! Но, разумеется, чистая правда.

— Exactement[29]. Я вступаю в контакт с многообещающими молодыми полководцами, посредством писем или через доверенных лиц, и предлагаю мои услуги. Отклоняют их редко. Конечно же, досадно быть зависимым от меня, но еще досаднее потерпеть неудачу. Ведь им при всей гордыне и бряцании оружием так часто недостает уверенности в собственных силах. Обыкновенно они с радостью принимают мои услуги.

— Невероятно!

— Что-о? Невероятно?

— Правда всегда невероятна, ваше превосходительство, с нею никакой вымысел не сравнится.

— Что ж. Это верно. Итак, я руковожу их операциями. Тактические подробности, понятно, уточняют сами клиенты, я ограничиваюсь тем, что набрасываю стратегию. Все победы, одержанные за последние полвека, выпестованы мною.

— Надо же! И национальных предпочтений у вашего превосходительства нет? Французов вы, полагаю, не поддерживаете, во всяком случае судя по военной истории последних лет.

— Конечно, нет. Я выше всех и всяческих границ и национальных предрассудков, я вмешиваюсь, только когда меня просят. Порой я забавы ради в разгар сражения перехожу на другую сторону. Видеть, как безмятежный полководец меняется в лице, когда победа ускользает у него из рук… Хи-хи-хи! Очень забавно. Ты упомянул о Франции. Откровенно говоря, после смерти великого Людовика родная страна действовала мне на нервы. Светские беседы, любезности, ученые дамы, литературные салоны, стихотворные послания, памфлеты против нетерпимости, нет, знаешь ли… Однако ж я с давних пор присматривался к Пруссии и твердил себе, что со временем она сумеет занять в истории величайшее место. Какая гражданственность! Какие рекруты!

— Вы чрезвычайно любезны.

— Ну, я не уверен, что как раз ты особенно типичен… Словом, еще когда Фридрих был наследным принцем, я написал ему и предложил мои услуги. Поначалу он заартачился, ты ведь знаешь, как обстоит с молодежью…

— О да.

— Молодые люди заносчивы, а трезвости суждений у них ни на грош. Однако ж в конце концов он взялся за ум. Да ты и сам знаешь, как все было. Что до моих услуг, думаю, у Фридриха Великого нет повода для недовольства.

— Ваше превосходительство, как подлинно историческая правда, все это крайне интересно и поучительно, но я не понимаю, какое место вы прочите мне.

Старик пошарил по столу, нащупал серебряный колокольчик и с хитрой усмешкой погрозил своему адепту.