Родная старина Книга 3 Отечественная история с конца XVI по начало XVII - В. Сиповский

Великим горем для русских и великой радостью для поляков была гибель русского «начального человека».

Взятие Смоленска Поляками

Двадцать месяцев уже длилась доблестная оборона Смоленска. Все усилия поляков взять город разбивались о твердость и мужество его защитников. Долгая осада томила поляков. Самолюбие короля сильно страдало: для него уйти от Смоленска, не взяв его, значило покрыть позором свою воинскую честь.

Всеми силами добивался король и его сановники от русских послов, чтобы те побудили город сдаться; но послы, подобно смолянам, твердо и стойко охраняли выгоды Русской земли, не сдавались ни на просьбы, ни на угрозы.

— Хотя бы мне и смерть принять, — говорил твердо митрополит Филарет, — я без патриаршей грамоты о крестном целовании на королевское имя никакими мерами ничего не буду делать! Святейший патриарх духовному чину отец, и мы под его благословением; ему по благодати Святого Духа дано вязать и прощать, и кого он свяжет словом, того не токмо царь, но и Бог не разрешит!

Как ни гневались, как ни злобились польские сановники, но поделать ничего не могли: послы упорствовали. А между тем Русская земля ополчалась. Грозные вести о народной войне пугали и короля, и сановников его. Наконец пришло известие о сожжении Москвы. Польские сановники говорили, что в беде этой больше всего виновны сами московские люди, а русские послы утверждали, что виной всему король: зачем не утвердил договора и не отошел от Смоленска! Упорных послов как пленников, под стражей, отправили 13 апреля в Польшу.

Прошел апрель — Смоленск держался; май приближался к концу, а Смоленск все не сдавался… Король приходил в отчаяние. В сентябре назначен был сейм. Какими глазами он, король, суливший большие выгоды Польше от войны с Москвой, должен был посмотреть на представителей своей страны, не взявши Смоленска, уронивши честь польского войска? Надо было во что бы то ни стало взять город.

Приказано было готовиться к решительному приступу. Поляки надеялись на успех; они приметили, что на смоленских стенах почти не осталось защитников — немало уже погибло их в бою, но еще больше сгубила их болезнь, которая свирепствовала в городе. На беду, один перебежчик надоумил поляков взорвать часть городской стены, подсыпав пороху в ров, служивший для стока нечистот из города.

В ночь со 2 на 3 июня, когда только что занималась заря, поляки кинулись на приступ. Нападение было так внезапно и стремительно, что сначала ошеломило осажденных. Поднялись в городе тревога, суматоха, крики, набатный звон. На стенах закипел рукопашный бой. Русские бились отчаянно, ободряя себя криком. Во многих местах поляки были уже смяты и вынуждены отступить. Приступ, казалось, был уже отбит… Вдруг раздался страшный треск и грохот — то была взорвана часть стены по указанию изменника. Взрыв этот так озадачил защитников, что они в ужасе заметались во все стороны. Поляки скоро очутились в городе. Вспыхнул пожар в разных местах города. Загорелись городские башни, запылали и дома. Смоляне сами жгли свои жилища, чтобы ничего не досталось врагам. В погребе при архиерейских палатах было полтораста пудов пороху. Русские, видя, что спасения уже нет, кинули туда огонь. Палаты с оглушительным громом взлетели на воздух. Немало тут было перебито и перекалечено и поляков и русских. От сотрясения одна стена в соборной церкви треснула и отвалилась. Жолнеры ворвались в собор… Их поразило зрелище, какое они увидели. Церковь была полна народу, женщин, детей. Все стояли на коленях, склонившись ниц. В царских вратах стоял владыка в полном облачении. Прекрасный, смиренный и вместе с тем величественный вид пастыря и толпы народа, готового покорно, с молитвой встретить смерть, умилил даже и рассвирепевших врагов; они не стали никого убивать. Но многие русские сами, с монахами и священниками во главе, кидались в пламя, не желая попасть в руки врагов. Шейн с товарищем своим, князем Горчаковым, и несколькими служилыми людьми заперся в одной башне и решился погибнуть, но не сдаться. С ним были жена его и ребенок, сын. Один приступ к башне был отбит. Сам Потоцкий, главный начальник польского войска, стал уговаривать Шейна, чтобы он не губил себя напрасно. Русский воевода сам не согласился бы сдаться, но другим его товарищам жизнь была слишком мила, и Шейн уступил.

На доблестного воеводу король посмотрел как на мятежника, не пожелавшего покориться законной власти. Его стали допрашивать о соумышленниках, но он никого не выдал. Спросили между прочим, что он стал бы делать, если бы отсиделся в Смоленске.

— Я всем сердцем служил бы королевичу, — отвечал Шейн, — а если бы король не дал своего сына на царство, то я подчинился бы тому, кто стал бы царем в Москве, так как земля без государя быть не может!

Шейна даже подвергли пыткам — хотели дознаться у него, не скрыты ли где в Смоленске сокровища…

Вся Польша ликовала, когда разнеслась весть о падении Смоленска. По всем костелам совершались благодарственные молебствия; повсюду шли празднества и народные увеселения. Короля везде встречали с великим торжеством, словно знаменитого победителя. В Варшаве ему был устроен 29 октября торжественный въезд. В церемонии участвовал и гетман Жолкевский. Он ехал в богато убранной открытой коляске; следом за ним везли в королевской карете важнейшего пленника — Василия Ивановича Шуйского с двумя братьями. Все были в своих торжественных одеждах. За ними везли Шейна с главными его сподвижниками, наконец митрополита Филарета, князя Голицына и других посольских людей. Пленных провезли через краковское предместье в королевский замок. Здесь король, сидя на троне с королевой, принимал их. Впереди стоял Василий Иванович с братьями. Жолкевский сказал высокопарную речь. Распространившись сначала о прежнем могуществе и величии Василия Ивановича, о важном значении его братьев, он сказал в заключение:

— …Ныне стоят они здесь жалкими пленниками, всего лишенные, обнищалые, поверженные к стопам вашего величества, и, падая на землю, молят о пощаде и милосердии.

При этом Василий Иванович низко склонился перед королем, коснувшись рукой земли, а братья его поклонились до земли.

Все сановники, наполнявшие палату, глядели с любопытством на тщедушного старичка с сухощавым лицом, с небольшой бородой и больными красноватыми глазами, глядевшего с равнодушной покорностью своей участи. Каких только превратностей судьбы не испытал он! Голова его лежала на плахе, носила потом царский венец, а теперь покорно склонялась перед злейшим врагом русского народа. Взоры всех смотревших на Василия были полны участия и сострадания; только глаза одного лица горели непримиримой ненавистью к нему — глаза Юрия Мнишека.

На сейме король заявил, что московскую землю он присоединяет к Польше. Это очень порадовало всех поляков. О воцарении Владислава в Москве уже не было и речи. Войну считали почти поконченной и думали, что остается только смирить горсть ничтожных мятежников, и вековой спор с Москвой будет покончен.

Лихолетье

До крайности плачевно было состояние Русской земли по смерти Ляпунова. Не стало опять «начального человека», около которого с доверием и надеждой на успех стали было собираться земские силы. Заруцкий, казацкий воевода, был для московских людей чужим человеком: ему, смотревшему на все глазами казацкой вольницы, чужды были порядки и Московского государства, и панской Польши. Другой вождь — Трубецкой — вполне подчинялся Заруцкому. Казакам теперь, когда не стало сурового Ляпунова, было раздолье: они хозяйничали на Руси как хотели — грабили, творили всякие насилия. Заруцкий им все позволял, всему потворствовал. Даже в самом воинском стане московским служилым людям и земским ополчениям не стало житья. Заруцкий раздавал своим казакам и земские деньги, и поместья. От казацких обид и притеснений дворяне и боярские дети разбегались из стана и разносили по земле вражду и ненависть к Заруцкому и казакам. Никакого законного правительства теперь не было. Хотя осада поляков в Кремле продолжалась, но дело велось кое-как, и Сапеге, который рыскал по Русской земле с конным отрядом своим, удалось доставить осажденным вдоволь съестных припасов.

Беда за бедой обрушивалась на Русскую землю. Шведы в это время завладели Новгородом. Делагарди после Клушинской битвы отступил на северо-запад. Когда Москва целовала крест королевичу Владиславу, шведы начали враждебные действия против русских — стали забирать русские города на севере. Но когда началось на Руси народное движение против поляков, то вожди ополчения завели переговоры со шведами, даже стали сулить им, что выберут одного из сыновей шведского короля Карла IX в цари. Переговоры эти надолго затянулись. Шведы настойчиво требовали денег и уступки городов — Ладоги, Яма, Копорья, Иван-города, Гдова и Орешка. Требования эти были слишком тяжелы. Между тем в Новгороде шли смуты: одни стояли за союз со шведами, другие — против. Делагарди решился силой завладеть городом, чтобы положить конец продолжительным и бесплодным переговорам и колебаниям.