Фатерланд - Роберт Харрис

– Это не одно и то же. Вот если бы я сама была там…

– Но это лучше, чем отправиться на тот свет.

– За границей такого не случится.

– Наоборот, именно там они пойдут на это. Если произойдет что-то здесь, они в ответе. А если за границей… – Он передернул плечами. – Ну что ж, попробуйте.

Они расстались в центре Тиргартена. Марш быстро зашагал по траве навстречу городскому шуму. На ходу вынул из кармана конверт, нащупал в нем ключ и машинально поднес к носу. Запах её духов. Он оглянулся. Она шла между деревьев в противоположную сторону. На мгновение исчезла, появилась вновь, исчезла, появилась – крошечная фигурка, словно птичка в ярко-голубом оперении на фоне сумрачного леса.

5

Дверь в квартиру Марша болталась на петлях, словно сломанная челюсть. Он стоял, прислушиваясь, на площадке с пистолетом в руках. В квартире было тихо и пусто.

Как и у Шарлет Мэгуайр, его квартиру обыскали, но ещё более зверски. Все было свалено в кучу посреди гостиной – одежда и книги, обувь и старые письма, фотографии, посуда и мебель – руины былого. Словно кто-то собирался зажечь костер, но в последнюю минуту ему помешали поднести факел.

На самом верху этого погребального костра торчала фотография в деревянной рамке – командующий подводным флотом гросс-адмирал Дениц пожимает руку двадцатилетнему Маршу. Почему именно она оказалась там? Что хотели этим сказать? Он взял её в руки, поднес к окну, сдул пыль. Он совсем забыл о ней. Перед отплытием каждой лодки из Вильгельмсхафена Дениц являлся на борт: внушающий благоговение грубоватый служака с железным рукопожатием. «Удачной охоты», – рявкнул он Маршу. То же самое адмирал прорычал каждому из присутствовавших. На снимке для встречи с ним у рубки выстроились пять молодых членов экипажа. Слева от Марша – Руди Хальдер. Остальные трое погибли в том же году вместе с лодкой U-175.

Удачной охоты.

Он бросил фотографию обратно в кучу.

Чтобы натворить такое, нужно было время. Время, злоба и уверенность, что никто не помешает. Этим, должно быть, занимались, когда он был под стражей на Принц-Альбрехтштрассе. И это могло быть только делом рук гестапо. Ему вспомнилась надпись, нацарапанная людьми из «Белой розы» на стене близ Вердершермаркт: «Полицейское государство – страна, управляемая преступниками».

Они вскрыли его почту. Пара просроченных счетов – вот бы и оплатили! – и датированное вторником письмо от бывшей жены. Марш пробежал его глазами. Она решила, что ему не следует больше встречаться с Пили. Это отрицательно действует на мальчика. Она надеется, Марш согласен, что так будет лучше. Если потребуется, жена готова выступить под присягой в имперском семейном суде, но уверена, что в его интересах и в интересах мальчика до этого не доводить. Подписалась: «Клара Эккарт». Выходит, снова взяла свою девичью фамилию. Он смял письмо и бросил его в кучу мусора рядом с фотографией.

По крайней мере, не тронули ванную. Марш принял душ и побрился, оглядев в зеркало свои синяки и ссадины. Они выглядели не так уж страшно – болело сильнее. На груди красовался большой кровоподтек, пара ссадин на ногах, одна ниже спины, ещё один синяк на шее. Ничего серьезного. Как это, бывало, говаривал отец?.. «Еще поживешь, сынок». Слова эти как отцовский бальзам на все детские болячки. «Еще поживешь!»

Не одеваясь, вернулся в гостиную и стал копаться в куче, доставая оттуда чистое белье, пару ботинок, чемодан, кожаную сумку. Ксавьер опасался, что гестаповцы, возможно, забрали его паспорт, но он оказался там, на дне кучи. Паспорт был выдав в 1961 году, когда Марш ездил в Италию, чтобы доставить в Берлин задержанного в Милане бандита. С фотографии на него глядел он сам, только помоложе, поупитанней, с легкой улыбкой на губах. «Боже, – подумал он, – за три года я постарел на все десять».

Штурмбаннфюрер почистил форму и снова надел, сменив рубашку. Уложил чемодан. Когда он нагнулся, чтобы запереть его, взгляд упал на каминную решетку. За ней лицевой стороной вниз лежало фото семьи Вайссов. Поколебавшись, Марш поднял его, сложил в маленький квадрат, точно так, как он нашел этот снимок пять лет назад, и сунул в бумажник. Если остановят и станут обыскивать, он скажет, что это фотография его семьи.

Потом в последний раз оглядел комнату и вышел, по возможности плотнее закрыв сломанную дверь.

В главной конторе «Дойчебанк» на Виттенбергплатц он спросил, сколько у него на счете.

– Четыре тысячи двести семьдесят семь рейхсмарок и тридцать восемь пфеннигов.

– Я их снимаю.

– Все, герр штурмбаннфюрер? – кассир удивленно заморгал сквозь очки в металлической оправе. – Вы закрываете счет?

– Все.

Марш наблюдал, как тот отсчитал сорок две купюры по сто марок, потом положил их в бумажник рядом с фотографией. Не так уж много для накопленных за всю жизнь сбережений.

Вот что значит не продвигаться по службе и семь лет платить алименты.

Кассир снова удивленно поглядел на него:

– Герр штурмбаннфюрер что-то сказал?

Выходит, он размышлял вслух. С ума что ли схожу?

– Нет. Извините. Благодарю вас.

Марш поднял чемодан, вышел на площадь и сел в такси, направляясь на Вердершермаркт.

Оказавшись один в кабинете, он сделал два дела.

Позвонил в штаб-квартиру «Люфтганзы» и попросил знакомого начальника службы безопасности Фридмана, работавшего ранее следователем крипо, проверить, не было ли среди пассажиров какого-либо из рейсов Берлин – Цюрих в воскресенье или понедельник Мартина Лютера.

– Мартина Лютера, правильно? – Фридмана это явно позабавило. – Кого-нибудь еще, Марш? Императора Карла Великого? Господина фон Гете?

– Это важно.

– Уверен, что важно. Я-то знаю. – Фридман обещал немедленно узнать. – Слушай, когда тебе надоест мотаться за санитарными машинами, тебе всегда найдется здесь работа, только скажи.

– Спасибо. Возможно, воспользуюсь приглашением.

Положив трубку, Марш снял со шкафа засохший цветок. Вынул из горшка истлевшие корни, положил на дно медный ключик, вернул на место цветок и поставил горшок снова на шкаф.

Через пять минут позвонил Фридман.

Анфилада помещений, примыкающих к кабинету Артура Небе, размещалась на четвертом этаже – кремового цвета ковры и стены, скрытые светильники и мягкая мебель черной кожи. На стенах эстампы с изображениями скульптурных работ Торака. Могучие фигуры с гигантскими торсами катят огромные валуны вверх по крутым склонам – это в ознаменование строительства автобанов. Валькирии сражаются с дьяволами, воплощающими тройное зло – невежество, большевизм и славянство. Размеры скульптур Торака были предметом передаваемых шепотом анекдотов. «Сегодня герр профессор не принимает – работает в левом ухе коня».

Адъютант Небе, гладко выбритый выпускник Гейдельберга и Оксфорда Отто Бек, поднял глаза на входящего в приемную Марша.

– Мне нужно поговорить с оберстгруппенфюрером, – сказал Марш.

– Он никого не принимает.

– Меня примет.

– Нет, не примет.

Марш, опершись кулаками о стол, наклонился к лицу Бека:

– Спросите.

Он услышал, как позади него секретарь Небе шепнула:

– Вызвать охрану?

– Минутку, Ингрид. – Среди выпускников школы СС в Оксфорде считалось шиком щеголять английским хладнокровием. Бек щелчком смахнул с рукава мундира невидимую пылинку. – И как о вас доложить?

– Марш.

– А-а, знаменитый Марш. – Бек поднял трубку телефона. – Герр оберстгруппенфюрер, на встрече с вами настаивает штурмбаннфюрер Марш. – Он взглянул на следователя и кивнул. – Очень хорошо.

Бек нажал спрятанную под крышкой стола кнопку, открывающую электронные замки.

– Пять минут, Марш. У него разговор с рейхсфюрером.

В кабинет вела массивная дубовая дверь. Закрытые жалюзи почти не пропускали дневного света. Небе, согнувшись над столом в желтом круге, отбрасываемом настольной лампой, разглядывал в лупу машинописный текст. Направил на посетителя один огромный расплывшийся рыбий глаз.

– Что мы имеем?.. – Он положил лупу на стол. – Штурмбаннфюрер Марш? Полагаю, с пустыми руками?

– К сожалению.

Небе кивнул.

– Дежурные сообщают, что полицейские участки по всему рейху забиты дряхлыми нищими, потерявшими документы престарелыми пьяницами, всяким старьем… Глобусу хватит чем заняться до самого Рождества. – Он откинулся в кресле. – Насколько я знаю Лютера, он слишком хитер, чтобы показываться на людях. Он будет выжидать несколько дней. Только на это вам и остается надеяться.

– Позвольте обратиться с просьбой.

– Давайте.

– Я хочу съездить за границу.

Оберстгруппенфюрер расхохотался, хлопая ладонями по столу.