Скоро конец света - Микита Франко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я это не выдумывал! Я был у них дома, в Америке.
– Да, конечно, – хмыкнул Эрик.
Его неверие задело меня даже больше, чем ярко описанная жизнь моих настоящих родителей.
– Их зовут Анна и Бруно, я был у них дома в Солт-Лейк-Сити. Как бы я выдумал такой город? Я про него даже не слышал никогда. И имя Бруно я бы тоже сам не придумал.
– Может, тебе все это мерещится? Ты слышишь имена и названия по телику, а потом они становятся частью твоего бреда? Может, самый настоящий единственный сумасшедший здесь ты?
От его напора, от уверенного поставленного голоса, от этих жестких слов, так похожих на сумасшествие и на правду одновременно, у меня загудело в голове. Я не придумал ничего лучше, чем дать кулаком Эрику по носу, чтобы прекратить этот ужасный разговор. Он тут же закричал на всю площадку, что я псих и бросаюсь на него, и нас прибежали разнимать санитары, хотя никакой драки не было. Я побоялся, что меня посадят в одиночную палату, но меня просто усадили на кровать в нашей, обычной, и велели успокоиться, потому что я плакал.
Я промучился до самого вечера, не в силах разобраться, где правда, а где вранье. Сумасшедший я или здоровый, существуют ли Анна и Бруно на самом деле, или я лежу в этой больнице, потому что вижу людей, которых нет. Может, и я не был ни в какой Америке, может, я лежал в этой больнице все эти месяцы и мне только чудился этот город с мормонами и горными пейзажами?
Эрик в палату так и не вернулся. Испугавшись, что из-за моего удара в одиночную отправили его вместо меня, я спросил у Екатерины Игоревны на вечернем обходе, где он.
– Эрика выписали, – сказала она.
– Спустя два месяца? – удивился я.
Она тоже удивилась:
– Два месяца? Он был здесь две недели. Сегодня вернулся в детский дом. Ты тоже скоро вернешься, не переживай, никакие два месяца ты тут не проведешь, он, наверное, пошутить хотел.
– Он из детского дома?
– Ну да, – ответила она таким тоном, как будто это было очевидно.
– У него нет шизофрении?
Екатерина Игоревна рассмеялась над моим вопросом:
– Конечно, нет, что за глупости! Он тебе так сказал? Ну он, конечно, мог!.. Он сюда часто попадает, воспитатели совсем не хотят им заниматься…
Она что-то еще говорила, но я уже не слышал, обессиленно бухнувшись на подушку. Значит, он все это выдумал… А зачем? И тут же кольнула ясная догадка: вся его жаркая речь была вообще не обо мне, а о нем самом.
* * *
Под Новый год меня выписали. Как сказала Екатерина Игоревна: «Выписываем по распоряжению свыше». Мне было непонятно, кому там, «свыше», нашлось до меня дело? Честное слово, я бы лучше остался в психушке, где ко мне относились как к человеку, а не как к балласту, который можно перебрасывать с места на место.
Все проходило нервно. Нервная воспиталка помогла мне собрать вещи и, больно сжимая и дергая за руку, повела к москвичу, поджидающему во дворе больницы. За рулем был баторский охранник, он резко и раздраженно тормозил на светофорах.
Когда мы доехали, мне велели идти в спальню и переодеться, сказали, что «вещи для телевизионщиков на кровати». Я ничего не понял. Раньше у нас не было никаких «вещей для телевизионщиков», только «для спонсоров» (это такая нарядная одежда, которую следовало надевать, когда приезжал кто-то очень важный).
На кровати аккуратной стопочкой лежали синие джинсы и плотная голубая рубашка. Пока я шел по коридору, то подметил, что все остальные дети выглядят как обычно и моим соседям по комнате специальная одежда тоже не была подготовлена.
Я переоделся и вышел в коридор, где меня снова перехватила нервная воспиталка. Бегло и путано она начала объяснять, что сейчас приедут люди с какого-то главного канала и будут меня снимать на камеры.
– Зачем? – не понял я.
– Такое распоряжение!
Меня привели в вычищенную до блеска игровую комнату – все в ней теперь казалось незнакомым и чужим. Наш допотопный телик задвинули в угол, чтобы он не привлекал к себе внимания, зато теперь в центре стоял новый игровой столик со встроенной железной дорогой. Меня усадили на стул возле этого столика и дали бумажку с текстом. На ней печатными буквами были написаны мое имя, возраст и мои увлечения: оказалось, я люблю играть в футбол, смотреть телевизор, хорошо учусь, мой любимый предмет – математика, а когда я вырасту, то стану пожарным. В конце от руки была приписка: «Я очень хочу попасть в семью, к маме и папе».
Все это было ложью. Я никогда не играл в футбол, а кем вырасту, даже и не думал.
– Что это такое? Зачем это говорить? – пытался я достучаться до взрослых.
Но все только суетливо бегали вокруг, поправляли занавески, передвигали мебель с места на место, по десять раз подряд приглаживали мне волосы. Все повторяли про каких-то «они». Они придут, они увидят, они подумают, надо все тут переставить, чтобы они не решили, что мы…
А потом «они» наконец-то появились: несколько человек шумно ввалились в комнату, громыхая техникой и съемочным оборудованием. Среди них были две симпатичные женщины: одна в красном брючном костюме, а вторая попроще, в свитере и болоньевых штанах. Трое мужчин тоже выглядели обыкновенно, только у одного были наушники на голове, у второго рация на поясе, а третий расставлял камеры на штативах передо мной, а потом бегал между ними и заглядывал в каждую. Никто, кроме него, даже не смотрел в мою сторону, да и он настраивал камеры с таким видом, словно я очередной предмет мебели в этой комнате.
Воспиталка наклонилась к моему уху и еле слышно сказала:
– Когда включат камеры, скажешь то, что написано на листочке.
– Зачем это?
Но она отмахнулась:
– Потом.
Я был не таким отсталым, как им всем там казалось. Я узнал логотип канала на микрофонах: по нему я в последнее время смотрел новости. Меня покажут по телику, Анна и Бруно могут увидеть, какой я врун и как я «очень хочу попасть в семью», они решат, что я забыл их, а это не так. Мне не нужна была никакая другая семья.
Сначала мне захотелось вообще распсиховаться и отказаться сниматься, но я побоялся, что меня снова отправят в психушку и на этот раз я попаду в другое отделение, не к таким добрым врачам, поэтому не стал. Решил,
