Вечная полночь - Джерри Стал

То, что он тут встал и последние пять минут размахивает передо мной медикаментами, выдаваемыми по тройному рецепту и находящимися под федеральным контролем, типа, не считается. Я один тут лох. И я извинился.

— Все нормально, — сказал он, — все нормально. Поехали за угол.

На этой ноте он влез в салон, захлопнул за собой дверь и завопил: «Давай! Давай! Давай!», будто Дэрил Гейтс вцепился в бампер ногтями больших пальцев.

— Нормально, — прокричал я, решив, что он запаниковал. Менее чем за секунду я нажал на газ, а он плотоядно скалился у моего плеча. Рожа из паноптикума обдавала мое лицо горячим дыханием: «Ты че, бля, творишь?»

— Что?

— Сбавь, блядь, скорость! Хочешь, чтоб нас копы тормознули? Сдурел? Не гони, блядь, так.

— Но…

Гигантский кроссовок врезал по тормозу одновременно со мной, заехав мне по лодыжке. Машина дернувшись, остановилась.

Позади меня просигналил грузовик, тормоза разорвали воздух, и он с визгом затормозил. Мужик бибикнул воздушкой, а я двинулся дальше, на сей раз на умеренной скорости. Как будто ничего не произошло.

Джи долбил кулаком приборную доску. «Хорошо! Так ее!» Он нагнулся вперед и замотал башкой вперед-назад, выражая тем самым, как я надеюсь, свое удовольствие. «Ладно, круто, немного встряхнулись!»

Он смеялся, как ненормальный, и тыкал меня под ребра: «Слышь, а ты свой мужик». Он схватил мою ладонь и потряс ее одним из этих сложных уличных рукопожатий, которые мне никогда не удавались.

Стыдно признаваться, насколько мне польстило признание этого психованного экс-зека. Большой Джи пригнулся сильнее, вынул откуда-то мятый бумажный пакетик, а оттуда шприц. Баян находился еще в фабричной упаковке, на верху — чистый пластик, внизу — белая бумажка. Стандартного объема для прививок от гриппа. Правда, давненько я не подавал руку для прививки от гриппа.

Джи швырнул машинку на сиденье. Я старался следить за ним.

— Подумал, может, захочешь по свежачку, — сообщил он, уставившись на мексиканца, продававшего вареную кукурузу, который толкал по улице мимо нас свою побитую металлическую тележку. Он вильнул, огибая пьяного бомжа, растянувшегося на картонке на тротуаре.

Джи что-то напевал, слегка покачиваясь в «Кадиллаке», моей любимой наземной яхте, как стопроцентный турист на прогулке по достопримечательностям города. «Зацени, — сказал он, подталкивая меня локтем и кивая на поверженного алконавта, через которого переступила пара корейцев, выходивших из зарешеченной лавки: — Алкашня ебаная, никакого самоуважения. Спорим, эту шушеру кинуть, как два пальца обоссать. Пять против десяти, что у них в портфеле вечерняя выручка. Или по-твоему, блины с начинкой? Знаешь, братан, нарки, в отличие от синяков, под себя не ссутся. Бляха-муха! Так вот, ты дилаудид пробовал? Врубаешься в холодный коктейль?»

Я ответил, что как-то доводилось, но по правде, я никогда с этим не пересекался.

— Ладно, фишка в том, что эти херовинки готовить не надо. Ты их разбалтываешь. Поэтому называется «холодный коктейль», врубаешься? Ты мужик умный. Берешь один из вот этих коксовых пузырьков, добавляешь ложку воды, кидаешь свои пилюльки, потом потрясешь, пока не растворятся. Затем просто кидаешь вату, забираешь и — бац! Так вот, где, бля, бабки?

— Я тебе отдал. Забыл?

— Три бакса за дозу, — гаркнул он и ухмыльнулся.

— Три бакса?

Я не спорил, просто хотел удостовериться, что правильно понял. В какого бы соплежуя я ни превратился под блядским метадоном, несколько минут в компании Большого Гаса нейтрализовали мягкотелость.

— Ладно, полтора. Слышь, а ты же белый, я прав? Нам, белым ребятам, стоит держаться друг друга. Короче, давай мне три бакса, и я подгоню тебе еще дозняк, когда следующий раз увижу.

Я, разумеется, собирался заплатить. Я, разумеется, собирался сразу шмыгнуться этой херней в ту же секунду, как зайду в дом. Уже оттого, что я сжимал в руке баян, чувствуя, как тихо шуршали колеса в кармане рубашки, у меня заколотилось сердце и скрутило кишки так отчаянно, что мне пришлось изо всех сил стараться не жать на газ и не разгоняться чересчур, чтобы подбросить Джи обратно к клинике и рвануть домой испытывать вещество.

Я распрощался с метадоновой клиникой и переключился на более тяжелую наркоту. Этого было достаточно, чтобы чувак поверил в свою судьбу.

Предстоит еще та гонка. Я чувствую это костями. В промежутке между окончанием этой работы, выходом наружу и очередной вмазкой. Каждый день происходит борьба. Должен это признать. И не случайно, что от писательства жажда разбирает все невыносимее.

Как-то утром я завтракал с Дезире, женщиной, с которой я встречался. Она из тех, кого иногда называют АМП — актриса-модель-прочее. За тем исключением, что она действительно играет. Она действительно позирует. Не в курсе по поводу прочего… Короче, она высокая блондинка, красивая, в непривычном для меня стиле группы поддержки «Рэмз»[36].

Меня, наравне со всем остальным, в ней привлекают ее мозги. Ощущение невероятности — в результате моих же предубеждений — в первый вечер, когда я зашел в ее жилище, то увидел, что она сидит в розовом кружевном пеньюаре и читает «Смерть в кредит» Селина. Все равно что встретить Джейн Мэнсфилд на «Встрече с прессой».

Ну ладно, я хотел рассказать о другом. Я хотел рассказать о жажде. Да. Как однажды утром в субботу мы отправились позавтракать в «Пасифик Дайнинг Кар» в деловом районе на Шестой улице. Это криминальный квартал, наркоманский. И в центре его, эдаким пережитком прошлой эпохи, гнездятся буржуйские забегаловки посреди наркотического рассадника.

Короче, мы поели, я еду обратно в Голливуд, а моя машина, будто по собственной воле, сворачивает направо, по Юниону. В районе Шестой и Юниона, сообщаю для непосвященных, находится один из героиновых клоповников. Надежная точка, когда приспичит. И в этот миг мне приспичило. Потянуло употребить. Потянуло на приключения при виде сидящих на корточках мальчиков в низко надвинутых на глаза банданах.

— Ты что делаешь? — вскричала Дезире. Она, дело в том, тоже раньше торчала. Хотя ее выбор ядов отличался от моего. — Ты ж не собираешься убиться? Господи!

— Блядь, не напрягайся, ладно? Я только посмотрю.

— Глазам не верю!

Она, ясное дело, не дергается. Но я думаю в ту секунду, что вроде все в порядке. Что я контролирую ситуацию.

— Уже целый блядский год прошел, — говорю я, — мне бы только вкус почувствовать…

— Джерри!

Но я не отвечаю. Я вообще ее не слышу. Я уже там, мысленно на улице, разыскиваю того пацана, к кому приближусь неспешной походкой. Машина, честное слово, готова сама собой съехать на обочину. Я готовлюсь к гонке. Но уже чувствую вкус. Грязный металл на задней стенке горла. Серебряное напыление.

Я уже лезу в карман — благодаря контракту на книгу у меня есть свободные бабки — как что-то шмякается мне на колени перезрелой дыней.

— Что за…

— Иди на хуй! Живо заткнулся! Заткнулся!

Это Дезире, ее голос приглушен, поскольку она говорит мне в пах. Произносит слова в пещеру моей расстегнутой ширинки, раскрывая молнию.

И вот мы приехали. Стоим на обочине наркорайона, и белокурая головка движется вверх-вниз, а я мечтаю о героине. Пока единственно усилием воли и умением разрушить мою мечту у меня не отсосали. Жажда дренирована. А я просто сижу, опустошенный.

Размышляю: неужели вот так оно действует? Всякий раз, как алчешь А, взамен получаешь Б? Так, да? Жизнь — процесс замещения кайфов?

Ладно, нормально, думаю я. С этим можно жить.

Но теперь нам надо убраться оттуда во избежание неприятностей. Я был так потерян, что не заметил небольшую толпу. Метисам, кажется, понравилось шоу. А Дезире, невзирая на свой акт любви, больше со мной не разговаривает.

Все это начинает тревожить. Но я не задвинулся, вот что важно.

Я уезжаю, пусть не счастливый, но, по весьма крайней мере, спасенный.

До новых встреч.

Знай я, что в ближайшем будущем зловещий незнакомец с малиновыми пятнами на лице станет такой весомой фигурой — важнее любви, Бога, порядочности, как это умеет лишь барыга — знай я, если честно, поступил бы я хоть чуть-чуть иначе?

Вы, наверно, считаете, что не стоит выбрасывать жизнь ради жалкой скоротечной эйфории. Но однажды вкусив ее, вам она не покажется такой жалкой.

Отныне планета превращается в зал ожидания. Остальная ваша жизнь становится лишь промежутками между приходами.

В первое утро, нащупывая дилаудид в рубашке, я влетел домой, словно в припадке булимии, с ключами от Туинки-вилля. Я знал, что «вылечился». Взвинченность ушла. Но смысл? У меня в кармане лежала вечность. Лучшая в мире хрень и надежный поставщик. Я напоминал человека, который нагнулся за утренней газетой и обнаружил алмазную копь.