Сторож брату своему - Ксения Медведевич

Аль-Амин удовлетворенно улыбнулся. Вот так, сукины дети. Вот кто у вас господин, понятно? Встретившись взглядом с Шамсом ибн Микалом, Мухаммад прищурился. Наместник тут же ныркнул глазами в блюдо с пловом. Ему все было понятно. Ну и прекрасно.

В полной темноте фонтана почти не было видно — только слышно. В отличие от игрушечного прудика со струйкой, украшавшего сад дворца, это было внушительное сооружение. Жители богатой и сытой Фейсалы несколько лет собирали деньги на полированную облицовку бортика, а самое главное — на здоровенную медную чашу, в которую с бульканьем опрокидывалась щедрая струя.

Изначально хотели поставить в чашу медную цаплю — покровительницу города. Но потом передумали — зачем лишний раз ссориться с новой властью? Раз запрещает вера Али статуи — что ж, мы не будем ставить статуи! Изображение тянущей шею цапли отчеканили по краю массивной чаши — чтобы тот, кто способен оценить красоту, ей и любовался.

Впрочем, в густой, как шерсть черной абы, темноте не видно было ни цапель, ни орнамента: праздничные огни погасили, и город ушел во тьму, как в черный омут.

Только с высоты замкового утеса что-то помигивало — там еще дергались под ветром огоньки факелов. Гулкие порывы, гулявшие по площади у Ибрагимовых ворот, доносили нежные звуки кануна. Халиф-пропойца все никак не унимался — ему и невдомек было, почему приветственные огни затушили. Впрочем, он этого наверняка не заметил — слишком занят был либо вином, либо мальчишками.

А горожане заливали водой костры, сливали горящее масло из ковшей, опрокидывали жаровни, задували и прихватывали пальцами фитильки ламп и свечей — все до единого. Сейчас Фейсала тонула в ночи, показывая скалам джиннов и пустыне, что получила страшное известие: варвар, ашшаритское отродье, оскорбил бессмертного. Прогнал и унизил духа-хранителя, отплатив черной неблагодарностью за помощь и верную службу. И словно этого было мало — приказал схватить и казнить невинные души, чудом вырванные из пасти аждахака, — об этом только что объявили на площади. Воистину, над городом смыкалась ночь Ахримана, ночь духа тьмы и злобы.

На площадь перед Ибрагимовыми воротами выходили белеными фасадами десятки домишек — но за частыми решетками балконов глухо чернели ставни. Лишь ветер хлопал какой-то провисшей створой, посвистывал в высоких выступах для охлаждения воды, с разгону бился в запертые калитки и ворота, метя и подхватывая с булыжника усохший тростник, обрывки бумаги и невесомую шелуху арахиса.

Часто и несуразно громко булькал фонтан. За хлопаньем ветра и плеском струи почти не слышно было других звуков — тех, что производили некие… существа, приткнувшиеся к вымерзшему парапету фонтанной чаши.

— Ну, давай, давай, поплачь еще, как кухонная рабыня, которую побил хозяин, — подзуживал один — хриплым низким голосом.

— Вином, вином надо было губы-то споласкивать, а не водой, — ласково мурлыкал другой. — Как вы там на западе делали? В рот вина набрать, да и плюнуть потом на порог…

— Ну и какой прок руку в воду пихать? — не унимался сипло урчащий первый голос. — Дай облизнуть ладонь-то, не жадничай, дай лизнуть, немножко хоть дай…

— Ну и что такого? — снова вступил мурлыка. — Что такого произошло, чего ты раньше не видел? Просвещенный старец, пока вез, сколько раз тебя палкой лупил? И как лупил — один раз об спину обломал, два ребра рассадил. И что? Страдал ты? Нет! Ты орал и кусался. Ну так что ж за мучения на нас сейчас навалились, а?

В ответ долгое время слышны были лишь шлепки зачерпываемой — и расплескиваемой обратно воды. Наконец третий голос, сдавленный и злой, ответил:

— Видишь ли, Имруулькайс, когда орешь и кусаешься, палка переносится легче. А тут — я бы с удовольствием укусил выродка, но, увы, Клятва за горло придержала…

Тут голос придушенно сошел на нет — и сорвался в надсадный кашель.

Дождавшись, пока кашель закончится, и собеседник переведет дух, мурлыкающий голос заметил:

— А мы говорили тебе, предупреждали — тебе, княже, просто повезло с первым… хм… владельцем. Он тебя лишь раз за волосья оттаскал — всего-то делов. А эти смертные здешние твари таковы, что лучше к ним в руки не попадать — измываться будут, сил и изобретательности не жалея. Мы же предлагали — ну давай хоть этого гаденыша мы придавим, всего-то делов. Он и так еле дышит, у него в легких вот-вот по дырке образуется, а вместо сосудов в голове уже трубочки жесткие, стеклянные, передавленные. Так нет же, ты решил быть благородным, ты же у нас кня-азь…

В ответ снова раскашлялись — сухо и мучительно.

— Ох, извини, извини… Я совсем забыл, — примирительно мурлыкнул голос, — ты не можешь желать зла своему хозяину, извини…

— Замолчи, Имруулькайс, горлу больно, — выдавил из себя, наконец, нерегиль — ибо это был, конечно же, он.

— И благородство тут совершенно ни при чем, — добавил он, продышавшись. — Я лишь выполнял Договор, и ты это прекрасно знаешь.

В ответ джинн, расхаживавший по широкому парапету в облике черной кошки, повернул голову:

— Братец его, говорят, поприличнее будет. Чуть-чуть тебе осталось потерпеть, Тарег. А то — давай?..

Нерегиль опять перегнулся пополам, кашляя и судорожно цепляясь за распахнутый ворот — словно ему и впрямь перехватили тетивой горло.

— Ну хватит, сказано же тебе! — рыкнул сиплый голос.

И тут же просительно заканючил:

— Хозяин, ну хоть капельку лизнуть, ну пожалуйста!

— Н-на, — все еще держась одной рукой за шею, в сердцах ответил Тарег.

И протянул ладонь к рукояти лежавшего на парапете меча. Тигр Митамы радостно осклабился и извернулся на спину. Стальное тело вылезло из ножен, золотые лапы прихватили ладонь, а морда с сопением приникла к следам ногтей — те еще сочились сукровицей.

— Щекотно, — фыркнул нерегиль.

И тут же, почувствовав острые клыки, прикрикнул:

— Не кусаться! Ты просил лизнуть, не укусить!

— Прощения просим, — заурчали из-под ладони.

Джинн сел на забрызганный водой мрамор и обмотал хвост вокруг передних лап. Светлое пятнышко носа жадно подергивалось — Имруулькайс тоже принюхивался к запаху крови Тарега. Наконец, с усилием оторвав глаза от кормящегося тигра, кот проговорил:

— Будь осторожнее, Тарег. Особенно в Харате. Это тебе не Фейсала. Там нас не любят — одни ашшаритские переселенцы в городе, почитай что, живут.

— Да, Имру, там бы тебе не миску с молоком выставили, а сразу сигилу на задницу припечатали, — оторвавшись от вылизывания ладони, злорадно пророкотал тигр.

И с блаженным урчанием разинул пасть пошире.