Береговая стража - Дарья Плещеева

— Ревнивый?

— Ну да. Кто у нас твой тайный обожатель и хочет знать, куда ты по ночам бегаешь.

— Нет у меня никаких обожателей.

— Я ж говорю — тайный! Как так, думаю, у нее — обожатель, и никто ничего не знает! Ну, он — за тобой, я — за ним… а потом я подумал — ну, кто в эту рябую рожу втюхается? Разве что слепой какой-нибудь, но таких в нашем ремесле нет. Тогда — отчего он за тобой крадется? И тут скумекал — он думал, ты к Румянцеву бежишь, хочет выследить и донести! Ах ты, думаю, сукин сын! Зашибу к чертовой бабушке, а потом буду разбираться, кого упокоил!

— Ты же с Санькой не дружишь!

— Доносчиков не люблю! Я — к нему, он — от меня! И почесал, и почесал! Ну, думаю, не перехватил бы он тебя на том берегу. Вот я за тобой и погнался.

— Ну, Бес…

— Что — Бес? Идем, доведу тебя куда надобно. При мне он и на сто сажен не подойдет.

Федька слушала — и ушам не верила. Васька-Бес, от которого только и жди каверзы, ведет себя с благородством трагического героя, какого-нибудь Сида или Британикюса!

Но, выросши в Театральной школе, более четырех лет отслуживши в береговой страже, Федька сильно сомневалась в благородстве фигурантов.

— А не сам ли ты решил выследить, где Санька? — спросила она. — Решил, да промахнулся! Увидел, что я по канаве ухожу…

— Ну, дура!

— …и выдумал ко мне примазаться! Экая добрая душа! Провожу, мол! И узнаю, где Румянцев!

— Вот дура!

— Да уж не глупее твоего!

— Тебе не в театре — тебе у купчихи дуркой служить за объедки!

— Пошел, пошел отсюда! Не то заору — десятские прибегут!

— Какие тебе десятские в такой мороз?

— А их и в мороз гонят, чтобы по улицам ходили!

— Ну, коли ты добра не понимаешь…

— Какое от тебя добро?!

— Ну и тащись, куда хочешь! А когда твоего Санечку разлюбезного в управу благочиния потащат — тогда меня вспомнишь! Доносчик-то — он тут, поблизости! Того и ждет, чтобы я тебя послал к немецкого Иова матушке!

— Ну и посылай! — бойко ответила Федька, немного удивившись, что Бес не выразился совсем матерно, как оно водилось за кулисами, а блеснул деликатным, почти светским обхождением.

— Ну и пошла!

— Сам пошел!

Так и расстались.

Федька, спеша вдоль по канаве, почти сразу наткнулась на другую тропинку и выбралась на противоположный берег. Оттуда она проводила взглядом Беса и подумала, что кабы ему поменять содержимое головы — то был бы кавалер хоть куда, хоть и с больным коленом. И шевелюра у него — густая, вороная, фунт пудры изведешь, пока ее осветлишь до нужной степени, и брови с глазами — по-цыгански черны, и белозуб, и в плечах широк, и ведь не дурак на самом деле… вот только прибавить бы ему вершка полтора росту…

Федька невольно всех мерила по Румянцеву, и это было простительно — ее любовь началась с того памятного дня, когда их после небольшого перерыва поставили в пару, и они протянули друг другу руки, улыбнулись заученными улыбками. Саньке шел шестнадцатый год, и он вдруг принялся расти, да так, что за несколько месяцев прибавил чуть ли не два вершка. Федька впервые посмотрела на него снизу вверх, увидела красивый, почти правильный профиль, поймала взгляд чуть прищуренных карих глаз и поняла, что пропала.

Молитва не осталась безответной — Господь послал извозчика, который, довезя до Коломны седока, спешил на Невский. И Федька довольно скоро оказалась в доме Шапошникова.

Григорий Фомич не сразу отозвался на стук. Когда же впустил в сени — сказал, что поведет Федьку в палевую комнату не через гостиную, а со двора — в гостиной сидят господа, изволят пить и веселиться. Он накинул тулуп такой величины, что мог бы служить попоной для высокого жеребца и привел ее в комнату кружным путем — она только подивилась величине и разбросанности дома. Если посмотреть сверху, он со своими флигелями и пристройками являл странную фигуру, наподобие толстоногого паука.

Федька принесла с собой в больших карманах под юбкой нужное имущество — в том числе гребень. Шлафрок ждал ее на постели, Григорий Фомич принес свечу, кружку теплого молока, и наказал немедленно ложиться спать. Но после разговора с Бесом не очень хотелось. Она попросила, чтобы утром ей принесла таз и кувшин с горячей водой, Григорий Фомич обещал и, неожиданно перекрестив Федьку, ушел.

Она разделась, накинула шлафрок, подошла к печке — погреть ноги, задумалась. Поведение Васьки-Беса не давало покоя. Если бы речь шла о Петрушке или Шляпкине — Федька бы отнеслась к этому с олимпийским спокойствием, так уж эти люди устроены. Васька был малость иной — он сам разбирался с недругами, начальство в свои заботы не путая. Так что его слова могли оказаться и правдой… а могли и не оказаться…

Дело-то нешуточное. Поди знай, каким образом Васька связан с убийством Глафиры. Может, сыщики управы благочиния его об услуге попросили. Может, искренне верит, что это Румянцев потрудился…

Тут до Федькиного слуха донесся громкий и дружный хохот. С полминуты спустя он повторился. Очевидно, в гостиной и впрямь веселились.

И тут фигурантку настигла самая обыкновенная зависть. Живут же люди, думала она — в приятельстве, друг дружку радуют, вместе от души веселятся. Не то что театр, где хоть и празднуют именины, но за накрытым столом таких гадостей шепотом в ушко наслушаешься, что лучше бы их и вовсе не было. И как только умудряются товарищи по ремеслу жить без дружбы и любви, если не считать амурных шашней любовью? Умудряются, и театра не бросают, и глядят свысока на тех, кто к театру не причастен…

А тут — собрались за столом друзья… видать, такие же живописцы, как Шапошников… сказывали, у них нравы попроще, хотя и пьют они не в пример больше балетных…

Федька в одних чулках, запахнув поплотнее шлафрок, вышла из палевой комнаты и подошла у двери, ведущей в гостиную. Дверь была прикрыта неплотно, и Федька с тоской подумала — хоть рядом с чужой бескорыстной радостью постоять, хоть четверть часика… Но задержалась она там поболее, потому что разговор был веселый и загадочный.

— Следует ли называть должность, в которой он служил в Муроме? — спросил молодой голос. — Или с должностью все будет чересчур явно?

— Нет, брат Дальновид, там и без нее добра хватает, — отвечал Шапошников. — И Муром поминать не станем. Выспрепар, пиши так: некто основательный человек, прозорлив и искателен, определен воеводою в город… Воеводою! Так всех их будем звать. В город, стоящий подле реки, из знатных в России, из коего обыватели отправляли торговлю…

— Разве Муром на Волге стоит? — удивился молодой собеседник.

— На Оке, Митрофанушка! Еоргафия — наука не дворянская! Извозчик на что?!