Береговая стража - Дарья Плещеева

Дарья Плещеева

Береговая стража

Пролог

После бурной ночи со всеми ее шалостями, томными стонами и лукавыми шепотками, бесстыжими пальчиками и жадными губками, любовник Санька Румянцев, фигурант балетной труппы Большого Каменного театра, оказался внезапно и стремительно выставлен на улицу — и это непроглядным зимним утром! Да и не просто зимним — петербуржским утром, когда ледяная сырость мелкими, мельчайшими капельками висит в воздухе и тут же просачивается сквозь шубу, не говоря уж о чулках. Вроде и не холодно, снег не тает, слякоть не допекает, а ветер отвратительный.

Простой народ вовсю бежал по улицам, не смущаясь темноты, дворники скребли лопатами и вздымали метлами снег, вывозили его на широких санках, церковные колокола звали на службу, жарко и соблазнительно пахло свежеиспеченным хлебом — день начинался…

Санька поежился и отошел в сторонку — заново подвязать чулки и застегнуть пряжки на туфлях. Когда удираешь впопыхах, не до них. И ведь винить некого — сам должен был о себе позаботиться. Знал же, знал…

Любовница, Анюта Платова, служившая в том же театре, была особа благоразумная. Первым делом, еще только задумав стать дансеркой, выскочила замуж за театрального машиниста, великого мастера всяких чудес, вроде вырастающих прямо на глазах у изумленной публики садов, бушующих морских волн или такого ужасающего пожара города Карфагена, что публика из зала выскакивала. Но и столь же великого выпивохи, которого за один лишь механический талант терпели и не гнали. Затем, уже стоя на пьедестале, который возводит под собой всякая замужняя персона, она покрутила головкой, метнула взоры туда и сюда, сообразила, кто из поклонников побогаче, и приблизила к себе откупщика, господина Красовецкого, составившего себе состояние на хлебном вине. С 1767 года, когда откупа были введены повсеместно, компания, в которой он состоял, давала казне до полумиллиона рублей ежегодно — нетрудно представить, какое несметное количество денег прилипало к рукам откупщика.

Красовецкий стал чуть ли не законным сожителем и снял для Анюты дом на Малой Морской, как раз за площадью, где возводился Исаакиевский собор, — и от Невского с его лавками и гуляниями недалеко, и от Большого Каменного театра. Он способствовал ее карьере, помог из фигуранток перейти в дансерки, навешал на любовницу алмазных ожерелий, подарил ей серебряные сервизы и являлся с нежностями два-три раза в неделю.

Тогда, обзаведясь мужчиной для соблюдения приличий и еще одним — ходячим кошельком, Анюта высмотрела в балетной труппе Саньку. Этот — для тела и души.

Она была большой умницей по части арифметической. И потому жизнь рассчитала очень толково. Зная, что после откупщикова визита у нее два дня свободны, как раз на это время она призывала любезного Санюшку. Но непогрешима одна лишь италианская двойная бухгалтерия. Полагая, что коли Красовецкий навестил ее в четверг, то уж ранее субботы никак не явится, Анюта преспокойно пригласила юного фигуранта в пятницу — и промахнулась. Откупщик вздумал после отчаянной картежной ночи навестить любовницу, одарить ее с выигрыша и золотыми империалами, и радостными ласками. А это получилось некстати. Вот и пришлось выпроваживать сердечного дружка впопыхах.

Санька был в туфлях — как его привезла вечером из богатого особняка, где давался домашний концерт, Анюта. Кабы не откупщик — она бы спозаранку послала девку Парашку за извозчиком, и любовник был бы доставлен домой без всякой угрозы здоровью. А теперь — вся надежда на длинные и быстрые ноги. Да на Гришу Поморского, который жил там же, неподалеку, и пустил бы погреться до той поры, как извозчики выедут в город собирать урожай — спешащих на службу чиновников.

Нужно доскакать до Гриши, пока ноги в туфлях совсем не замерзли! А потом — в Коломну, домой, в две тесные, но обычно жарко натопленные комнатушки, которые снимала небольшая семья — сам Санька, его матушка, вдова канцеляриста, и младший братец, по счастью, не имевший способностей к танцам.

Вдруг Санька замедлил бег. Он оказался возле дома первой дансерки Глафиры Степановой, в которую был давно и безнадежно влюблен.

Да, именно так — состоял в утешителях у Анюты, а любил недосягаемую Глафиру. В двадцать лет такое случается.

Отчего ж Глафира была недосягаема? Во-первых, он не осмеливался предложить ей себя. Вокруг нее такие кавалеры увиваются, и денежные, и чиновные, и красавцы, и гвардейцы, надежды нет никакой. Во-вторых, Глафира себя блюдет, и слухи о ее любовниках сплошь оказываются нелепыми. Кого только не подозревали! Но дансерка живет по средствам, сообразно жалованью, богатых подарков не принимает. А ведь могла бы, как Анюта, снизойти к богатому откупщику, есть-пить на золоте, носить алмазы и в волосах, и на пряжках от туфель.

Вырастет же среди театральных девок такая недотрога…

Она была удивительно хороша собой — светловолоса, с большими темными глазами, с удивительно пряменьким и тоненьким носиком — не то, что Анюта, которая из-за своего носа репкой печалилась куда больше, чем из-за мужнина пьянства. Муж прибредет под утро, да и завалится в своей комнате, до обеда его не слыхать, а нос-то при тебе постоянно!

Опять же талия. Анюта затягивается так, что ни охнуть, ни вздохнуть, а Глафире незачем — она всегда тоньше зашнурованной Анюты на полтора вершка.

И рост у нее счастливый — крошка, малютка, которую всякий может взять на руки, как дитя — коли позволит. Глядишь — и хочется собой всю ее окутать, и такая нежность в душе просыпается — спасу нет…

И обаяние. Войдет бесшумно, потупив глаза, вдруг вскинет их, улыбнется — словно б несмело, нерешительно, слова не вымолвит — а все уж покорены.

Не раз и не два задавал себе Санька вопрос — для кого же блюдет себя Глафира? Не может быть, чтобы никто не пал на сердце. Ведь и в танце вольностей не допускает! Касается кавалерской руки кончиками пальцев — если вообще касается. Саньке несколько раз выпало такое счастье — подавал ей руку, когда она в роли Венеры, вся в розовых гирляндах, сходила с глуара в балете «Парисов суд». Глуар, он же «машина Славы», под сладостную музыку опускался сверху, и Глафира стояла в нем, не держась, соблюдая правильную позицию рук и улыбаясь так, как пристало богине.

А так танцует, что прославленным итальянкам есть чему поучиться. Антраша бьет чистенько, вертится ровненько, ручки округляет приятнейшим образом, прыгает без стука, в каждом повороте головки — чувство, в каждом положении пальчиков — смысл.

И ножки… крохотные ловкие в тоненьких чулочках, в туфельках — таких, что целиком встанут на мужскую ладонь, от носка до каблучка и четырех вершков не наберется…