Чучельник - Лука Ди Фульвио

Амальди немного подумал и уже другими глазами поглядел на картонную коробку у своих ног.

– Девушка в своем заявлении имен не называла, хотя и подозревает, что это твой племянник… как выяснилось, не без оснований. Если ей сообщить, что котенок жив, может, она смягчится и заберет заявление. И тогда… – Он взглянул на Фрезе. – Ты как думаешь?

– А телефонные звонки, травля?..

– Если мать узнает, ее удар хватит, – горестно сообщил архивариус. – Я ему пригрозил, что убью, если такое повторится.

– А что Липучка? – поинтересовался Фрезе.

– Поверил. Я до сих пор его ни разу пальцем не тронул. А рука у меня тяжелая.

Фрезе повернулся к Амальди.

– Я вот что думаю насчет сиротского приюта… У Пескьеры полно работы. Ему помощник не помешает. В архиве пыли, как в шахте. Вот и пускай поглотает ее в наказание. Будет у дядьки на глазах, тот ему мозги прочистит. Как по-твоему?

У архивариуса даже лицо просветлело.

– Но смотри, чтобы твой племянник работал на совесть. А то, не дай бог, дойдет до комиссара, тогда всем нам несдобровать.

– Спасибо, инспектор. Я его пошлю к девушке домой с букетом – прощенья просить.

– Не надо никаких букетов, – сказал Фрезе, и Амальди согласно кивнул. – Лучше ты с ним пойди в форме и заранее предупреди ее.

– Да, конечно, – закивал Пескьера.

– И вот еще что: сводил бы ты его в бордель. Все лучше, чем ничего, – посоветовал Фрезе и заглянул в комнату. – Липучка, проваливай, пока цел.

Все так же прижимая к носу платок, толстяк потащился за дядюшкой по коридору. Амальди и Фрезе поглядели им вслед и заметили, что у парня мокрые штаны и за ним шлейфом тянется крепкий запах мочи.

– Он просился в туалет? – спросил Амальди у охранника.

– Да, но…

– Вот как ты труд уборщиц уважаешь? – не дал ему договорить Фрезе. – Бери ведро, тряпку и сам отмывай там все. И коробку заодно выброси. Идем отсюда.

Он потянул Амальди за руку, но, не успев дойти до лифта, они услышали, как охранник с грохотом ударил ботинком в стену.

– Любишь ты над нижними чинами измываться, – заметил Амальди, догадавшись, как было дело.

– Ничего, им полезно. Пускай ушами не хлопают, а то какой-нибудь скот быстро всадит им нож под ребра.

– Тебе бы комиссаром быть, – искренне восхитился Амальди.

– Да пошел ты! – сердито отозвался Фрезе.

XVIII

Засунув руки в карманы, старший инспектор Джакомо Амальди быстро шел по улице и поглядывал по сторонам. Положение с мусором в городе становилось необратимым, но пока его чудовищный смысл не доходил до муниципальных властей. Из различных участков поступали тревожные сигналы. Один знакомый, встретив его в квестуре, поведал, что по районам стихийно формируются отряды, которые, вооружившись рогатками, обрезами и камнями, ведут беспощадную охоту на бродячих котов, собак и крыс. Причем устраивают настоящие побоища, а потом выставляют трупы на всеобщее обозрение как трофеи. Амальди спросил его, не собираются ли мэрия или полицейское управление что-либо предпринять, но знакомый покачал головой и состроил мину, понятную каждому полицейскому: она означала, что чиновники и политики только тогда решатся сделать первый шаг, когда будет слишком поздно. Хаос уже охватил все административные звенья, никто не желал брать на себя ответственность, и только чудо могло теперь утихомирить страсти. Накануне Амальди прочел интервью одного психолога, который оправдывал истребление животных, считая его вполне нормальной реакцией цивилизованных граждан. Мало того – выдвигал концепцию, показавшуюся Амальди бредовой: якобы в ненависти к существам, пользующимся ситуацией, которая людям доставляет один дискомфорт, ничего противоестественного нет. Методичное, организованное истребление бродячих тварей психолог возводил в ранг некоего катарсиса.

С момента объявления забастовки минуло шестнадцать дней. Амальди, приближаясь к месту своего назначения, подсчитал, что в жилых кварталах, где дома по большей части пятиэтажные и ниже, предназначенные для обитания не более двух десятков семей, из каждого дома вынесено в среднем триста двадцать мешков мусора. Если учесть, что домов на одной улице от пятидесяти до ста, рассуждал он про себя, то на каждой улице скопилось от шестнадцати до тридцати двух тысяч мешков. А десятиэтажный дом с его шестьюдесятью семьями за это время изрыгнул примерно тысячу мешков – стало быть, на одну улицу приходится от пятидесяти до ста тысяч мешков. Подсчеты отвлекали и успокаивали нервы. Так он и дошел до университета.

Общее же количество мусорных мешков в городе подсчитать совершенно невозможно.

Когда под колесами проехавшей машины хрустнул и рассыпался по асфальту очередной мешок, Амальди пришел к неутешительному выводу о конечности пространства. Или люди, или мусор, заключил он. И положение внезапно утратило большую часть своего драматизма.

Подойдя к университетской лестнице, он огляделся и сразу выделил его в толпе студентов. Не столько даже по возрасту, столько по строгому облику, добротному пальто, кожаному кейсу в левой руке и нетерпеливо-брезгливой гримасе на лице. Прежде чем поприветствовать его, Амальди быстро взглянул на часы.

– Добрый день, профессор Авильдсен. По-моему, я не опоздал?

Вместо ответа профессор протянул ему руку в кожаной перчатке. Амальди он не понравился уже по телефону, когда они договаривались о встрече. Тот крайне сухим тоном объявил, что чрезвычайно занят и может уделить ему лишь минуту-другую на ступенях перед входом, по окончании лекции. Амальди не стал спрашивать, почему они не могут увидеться в закрытом помещении. Очевидно, профессор счел, что на улице беседу легче провести в ускоренном темпе.

– Спасибо, что согласились уделить мне время.

Эту фразу он постарался произнести как можно любезнее, ибо знал: в своей области профессор – общепризнанное светило, что ему и нужно.

Ответом на любезность была мимолетная, формальная улыбка.

– Давайте сразу к делу, – произнес Авильдсен, почти не разжимая губ.

– Слушаюсь. – Амальди извлек из кармана фотокопию надписи, оставленной убийцей на двери антикварной лавки.

Он не стал уточнять, что слова были написаны кровью – газеты уже осветили кошмарное происшествие во всех подробностях, но никто из экспертов не знал происхождения фразы. Кто-то высказал предположение, что это библейский стих, поскольку маньякам не чужды наваждения религиозного толка.

Профессор Авильдсен взял фотокопию в руки и долго рассматривал, еле заметно покачивая головой.

– Это ВИТРИОЛ, «купорос» по-латыни, – наконец изрек он.

– Как, простите?

– Начальные буквы слов составляют аббревиатуру ВИТРИОЛ, и ученые условились для краткости называть фразу так. Это знаменитая формула алхимиков, в которую вместилась вся их доктрина. Данный вариант принадлежит Курту Селигмену, однако он не самый достоверный. Лично я предпочитаю классическую версию: «Visita interiora terrae rectificando invenies… operae lapidem», а не «occultum lapidem». То есть «камень Творенья», а не «оккультный камень». Правда, звучит несколько мелодраматично, но инициалы, если вы изволили заметить, те же самые. Вам объяснить, что это значит?

– Да, будьте так добры.

– Это их девиз, возвещающий пришествие метаморфоз, возвращение к самому естеству человека. Я понятно выразился?

– Честно говоря, нет.

– Вы знаете, кто такие алхимики?

– Более или менее. Впрочем, дальше превращения свинца в золото я не пошел.

– А дальше в конечном счете и некуда. Этот девиз является синтезом операций на самых разных уровнях превращений… как металлов, так и человеческого существа. В последнем случае символика несколько глубже. Алхимик преобразует самого себя, отталкиваясь от своих предрассудков, от своего невежества. Для этого необходимо глубокое познание своей сущности вплоть до открытия в себе имманентной, преобразующей, божественной силы. Каков бы ни был текст, символика остается все той же. В наиболее совершенной версии «rectificando» переводится как «дистиллируя». Но результат от этого не меняется.

Двое студентов, проходя мимо, почтительно поздоровались. Профессор Авильдсен сделал вид, что не заметил их.

– А рисунок вы можете как-то прокомментировать?

– У алхимиков это символ купороса. Надеюсь, это все? Я, кажется, упомянул, что очень спешу.

– И последнее, профессор. Но только я прошу вас этого не обнародовать. Пока мы держим это в секрете.

Авильдсен не выказал ни малейшей заинтересованности, он продолжал мерить Амальди все тем же ледяным взглядом.

– Ближе к делу, пожалуйста.

– Да-да. – Амальди не засуетился и не утратил спокойствия. – Мы обнаружили три засушенных листа на месте… – он сделал неопределенный жест, как будто затруднялся в формулировке, – на месте…