Чучельник - Лука Ди Фульвио

Она прошла в ванную, вымыла руки, ополоснула лицо. Когда овладела собой, осмелилась взглянуть в зеркало. Осунувшееся лицо, жидкие волосы показались ей почти красивыми. Она улыбнулась своему отражению и зарделась от своего невинного кокетства. Выйдя из ванной, увидела, что он по-прежнему стоит посреди гостиной.

Стоит и робко осматривается. Взгляд тотчас выхватил старое, бесформенное кресло перед телевизором. Зато белоснежный диван выглядел вполне добротно. Когда вышла женщина, он взял ее за руку, свежую и приятно влажную, подвел к креслу и, не говоря ни слова, усадил в него. Пододвинул к креслу низкий журнальный столик, положил на него подушку с дивана, опустился на колени перед женщиной и, прежде чем снять с нее туфли, предупредил:

– Прошу вас, не сопротивляйтесь. – Затем осторожно положил ее ноги на подушку, вдохнул запах ее чулок. – Кухня там?

Женщина слабо кивнула. И столь же слабой была ее попытка подняться. Но она покорилась твердой руке, прижавшей к подушке ее ноги. Ее внимание снова привлек обрубок мизинца. От его прикосновения по телу прошла дрожь. Как врач, она знала, что этот обрубок почти атрофировался. Тяпни его за мизинец – он ничего не почувствует. Но изуродованная фаланга, ставшая неодушевленным предметом, способна доставлять наслаждение, ничего не ощущая.

– Повар из меня неважный. Надеюсь, вы не слишком требовательны, – произнес он вставая.

– Нет, – уронила она, поглощенная своими мыслями об этой нелепой ситуации, о собственной податливости, о подспудном томлении, которое вызывает в ней присутствие мужчины, внезапно ворвавшегося в ее жизнь. Ей отчаянно захотелось отдаться этому потоку, быть втянутой в этот омут. Пусть ее убаюкивают звон посуды и журчанье воды, отдаленно, словно сквозь вату, доносящиеся с кухни. Женщина закрыла глаза.

А человек тем временем вытащил продукты, нашел в шкафчике тарелки и вилки, поставил разогревать приготовленные макароны. Из сумки, стоящей рядом с его здоровенным пакетом, достал две свечки и белый конвертик, который тут же спрятал в карман брюк. Время от времени он бросал взгляд на женщину, что сидела вполоборота к нему, положив на столик свои сильные ноги. Тело неподвижно, расслабленно. Он ни разу не окликнул ее. У тишины был свой отчетливый голос, который теперь работал вместе с ним и на него. В этой напряженной тишине внутренний голос человека возвестил следующий шаг лучезарного замысла, воспел его. Пока он хлопотал вокруг плиты, перед ним разворачивалась вся его жизнь. Он раскладывал по полочкам беспорядочные обломки прошлого, когда еще верил в случай, а не в судьбу. Когда был одиноким страдальцем. Вспомнилось детство, его комната, единственный свой угол в огромном доме, раскуроченном архитекторами и рабочими для превращения в сиротский приют. Он сидел в этой комнате, когда снаружи послышался жалобный скрип гравия во дворе. Подойдя к окну, он приложил к холодному стеклу ладонь, потом лоб, нос, губы и прижался к нему всем телом в надежде, что холод стекла проникнет внутрь и заморозит, выстудит всю его муку. Если бы тот холод мог дать ему легкую смерть, чтобы глаза его не видели того, что видели. Вереница сирот показалась ему нашествием заразной саранчи. Минувшей ночью грусть составила ему компанию, но при виде сирот она рассеялась, уступив место жгучей, беспричинной ненависти. Потом он вспомнил материну куклу, кружева под юбкой, мягкие сборки бархата под негнущейся гипсовой грудью. Суровая, но беззащитная, как мать после постигшего ее несчастья. И вспомнил день четырехлетней давности, когда он начал выслеживать сироту из прошлого. Сироту, которого сдала ему Клара-избранница, Клара-проститутка.

– Спасибо, – громко сказал он своей судьбе.

– Что?

– Ш-ш-ш…

Человек выглянул из кухни проверить, как там женщина. Она сидела неподвижно. Два дня он выслеживал и изучал эту женщину, расшифровывая ее обыденную, одинокую жизнь. На кухонном столе он зажег две свечи и тщательно накрыл стол, следя за тем, чтобы ножи лежали за вилками и чтобы ни один прибор не нарушал безупречного квадрата, в который был вписан круг тарелки. На тарелки выложил порции макарон, вытер все пятнышки, аккуратными треугольничками сложил бумажные салфетки и, когда, оглядев стол, остался доволен, вытащил из кармана конвертик. Белый порошок без запаха он подмешал в порцию хозяйки, проверил идеальное расположение тарелки и, глубоко вздохнув, торжественно объявил:

– Ужин на столе!

Войдя в гостиную, он подал женщине руку, помогая ей подняться.

Свет в кухне был погашен. Стол и вся обстановка слегка колебались в пламени свечей.

Женщина сжала его руку.

– Я нашел их в ящике и зажег без спросу. Тень часто позволяет нам увидеть то, чего не видно на свету.

– Не помню, чтобы у меня были свечи.

– Случается. Садитесь.

Он налил ей вина и сел напротив.

– Со мной никогда не случалось… Вы, верно, считаете меня… – начала было женщина, блестя глазами. – Не знаю, как сказать… – И смущенно засмеялась.

Человек знаком велел ей замолчать, протянул через стол руку и задержал в нескольких миллиметрах от ее щеки. Плавным движением очертил овал ее лица, плеча, руки, не касаясь их. И только добравшись до кисти, мягко, одними подушечками обвел тыльную сторону ладони и контуры пальцев.

– К чему слова? – повторил он шепотом. – Разве мы еще не все сказали друг другу?

Потом поднялся, переставил свой стул рядом со стулом хозяйки, намотал на вилку макароны и поднес к ненакрашенным губам.

– Позвольте мне…

Женщина открыла рот, не отрывая от него глаз. Сжала губы и, торопливо прожевав, проглотила, после того как он деликатно вытащил вилку.

– Почему? – спросила она.

– Потому что вы позаботились о моей матери.

– Только поэтому?

– И еще потому, что мне нужны ваши ноги.

Женщина больше ничего не сказала, пока он не скормил ей всю тарелку. Закончив, достал платок и вытер ей рот с такой нежностью, какой женщина не знала в своей жизни. Его лицо было совсем близко. Покорно подставляя губы мужским пальцам, она ощущала на щеке его теплое дыхание. Он уронил платок. Ее глаза были полузакрыты.

– Как кукла, – шепнул он ей на ухо.

Женщина снова открыла глаза и попросила:

– Поцелуйте меня.

– Нет, – улыбнулся он с огромной нежностью. – Уже нет времени.

В полусне женщина увидела, как он встал, поднял с пола свои вещи, следя за ней взглядом, полным любви и заботы. Ощущая внутри странную, томящую тяжесть, она смотрела, как он достает из сумки инструменты и неторопливо раскладывает их на столешнице. Узнала среди них скальпель и хирургическую пилу. Страшный спазм в желудке насквозь пронзил ее тело. Она выпрямилась на стуле, пытаясь вздохнуть, но легкие не расширялись. Они горели, и вся она горела в огне ужаса. Человек начал разворачивать пакет. Нет, в его взгляде не было любви, только забота. Боль внезапно прекратилась, как будто под наркозом. Парализованная, она не могла даже моргнуть. Кислород в легких был на исходе. Человек закончил разворачивать пакет, и ей предстали две деревянные ноги, соединенные металлическим штифтом. На коленях и щиколотках шарниры. Деревянные ступни безжизненно свисают вниз; поверх них нарисованы красные балетные туфли.

Больше женщина ничего не видела. Она погрузилась в черное безмолвие. Навечно.

Человек помассировал обрубок мизинца. Многие считают его анемичным, возможно, из-за внешнего вида. Но это не так. Напротив, это самый чувствительный из его органов. Незаживающий шрам обеспечивает его душе прямой контакт со всем миром. В желтой и мозолистой уцелевшей фаланге сконцентрирована вся боль его существования.

Он провел мизинцем по искаженному лицу лечащего врача его матери, обрубок спустился к шее, затем еще ниже, к ложбинке меж грудей, не касаясь их, пробежался по животу и, наконец, зацепил край юбки и приподнял его для первого осмотра.

XVI

ЗАКОН… КУРАРЕ… НЕОН. Джакомо Амальди резко выпрямился на стуле. Он все пытался придать какой-то смысл мешанине прописных букв из послания убийцы.

ОРАКУЛ, ЗАРОК, ЗЛАК, ЛУНА, КЛАДЕЗЬ, ОКЛАД, АРЛЕКИН, НАРОД, ДУРАК, ЛАК, ОКЕАН, КЛИН. И даже составлял какие-то бессмысленные фразы. КОД РОКА. ЗЛОДЕЙ УНИКУМ. КРЕН ЛУКА. КРИК РОДА.

– Муть какая, – пробурчал он. – А ты чего накомбинировал?

Фрезе поднял от стола красное, вспотевшее от натуги лицо.

– РАД, КАК ЗАД, – прочел он.

– И все?

– Нет. – Помощник поднес к глазам лист бумаги. – ЗАД – КЛАД или РОЗУ В ЗАД. А вот мой шедевр, правда, кое-какие буквы пришлось добавить или повторить. ЭТО НЕ ЗАД, А УЛЕТ.

– Едва ли преступник имел это в виду. Зато комбинация интересна для анализа твоей личности.

– Думаешь?

– Вне всяких сомнений. Навязчивая мономания.

– Из-за пристрастия к слову «зад»?