Предпоследний герой - Анна и Сергей Литвиновы

Получается, что он, Арсений, по примеру Насти, всех прощает. Даже тех, кому прощения быть не может… И помогает своим врагам. Ирине Егоровне, например… Ведь он ее, по сути, пытается спасти… И пусть делает это не по собственному желанию, а по просьбе Насти, но… Раз помогает – значит, прощает ее…

Семья, размышлял Арсений, – тоже своего рода государство. Кто-то один в паре – власть. Правит семьей. Руководит ею…

А второй из пары – народ. Он подчиняется, даже если сам не осознает этого. А когда вдруг понимает, что на самом деле находится в подчинении, невольно начинает задумываться о революции…

Да, революции всегда начинаются с того, что народ начинает размышлять о своем положении…

Как советский народ, которому всего несколько лет назад разрешили думать о власти и о собственном месте в жизни… И люди задумались и заговорили всерьез, и из-за этого в воздухе в Москве носится предчувствие революции…

Вызреет ли эта революция?

И произойдет ли революция в их семье? Изменится ли власть – и в гигантском Союзе, и в маленьком государстве, состоящем из Арсения, Насти и Николеньки?

Будет ли бунт? И удастся ли он? Или власть пресечет попытку бунта в корне?

Или, может, все кончится распадом? И Настя с Арсением разбегутся в разные стороны? И их семья – та же держава! – рассыплется?

Ведь идет же к своему распаду великий Советский Союз…

Об этом осенью девяностого года размышлял Арсений. Он считал себя тогда очень одиноким. Работа, а потом – дом… И на работе не задержаться, с коллегами не попить – не потолковать: надо бежать в садик забирать ребенка – Настя все вечера у матери… А Арсению приходится выполнять роль няньки…

Да еще быт дурацкий засасывал. Засасывал, словно хищный цветок.

Почти все хозяйство было на нем. И главной проблемой стали магазины – потому что от «мидовского» распределителя Настю после гибели Эжена с превеликим удовольствием открепили.

А в обычных магазинах не было ничего.

Куриными яйцами, к примеру, торговали прямо с грузовиков. Выстраивалась очередь часа на три. Если вдруг выбрасывали подсолнечное масло – давали по литру в руки, народ стоял часа по четыре.

Вареную колбасу перестали есть даже дворовые кошки. Говорили, что ее делают из туалетной бумаги – впрочем, туалетной бумаги тоже в продаже не было.

Водку давали по талонам. Сыра и сливочного масла не достанешь нигде, ни за какие деньги. За разливным молоком, чтобы Коленьке сварить кашку, Арсений ходил в полседьмого утра в бочку, привозимую к кинотеатру «Новороссийск» из подмосковного совхоза – опять-таки выстаивал очередищу…

Одно спасало – на работу, в «Советскую промышленность», привозили заказы. Привозили и к Насте, в ее издательство, и к болеющей теще – из ее министерства. Ирина Егоровна почти не ела – большую часть продуктов отдавала дочери. Благодаря заказам семья разживалась костистым мясом. А иногда, если очень повезет, даже синюшной курицей, шпротами или консервированным лососем.

Иногда Арсений нахально шел через подсобку к директору продуктового магазина. Демонстрировал бордовое удостоверение с золотыми буквами «Советская промышленность» и требовал «любой еды». Ему формировали «заказ»: творог, кефир, рис, селедку в оберточной бумаге…

В общем – жили. Пока – жили. И надеялись – неизвестно на что…

…А однажды, уже в начале октября девяностого, Настя вернулась по обыкновению поздно – но донельзя довольная. Рот до ушей.

– Мы спасли ее! – крикнула она с порога.

– Что? Кого? – не понял Арсений.

Он только что уложил сына и, впервые за сегодняшний день, дорвался до машинки. Назавтра надо было сдавать в «Советскую промышленность» статью – о Днепропетровском трубном заводе, перешедшем на аренду.

– У мамы – все хорошо! – ликующе воскликнула Настя. – Мы только что с ней были в Онкоцентре. На осмотре. Все потрясены. Лечащий врач говорит: он никогда ничего подобного не видел…

В сей торжественный момент Арсений скептически хмыкнул. Но Настя была настолько рада, что даже не заметила его скепсиса. Она восторженно продолжала:

– Представляешь, даже кровь у нее – в норме!… И никаких следов метастазов. Нигде!… И опухоль – рассосалась. Понимаешь ты – рассосалась! Никаких следов!…

Сеня был ошарашен.

Он уже свыкся с мыслью о неизбежной смерти Ирины Егоровны. Он считал про себя, что ее безвременная, в сорок три года, гибель окажется справедливым божьим наказанием за все то зло, что она совершила. Он не верил ни в какие чудеса – в том числе и в катрановое лекарство.

Арсений не сомневался, что Ирина Егоровна скоро умрет. И даже порой совсем не по-христиански сожалел, что смерть ее не будет слишком мучительной.

Он до сих пор ненавидел Ирину Егоровну. И ему было за что ее ненавидеть.

И хотя Сеня ловил катранов в Черном море, и подстраховывал Настю в домашнем хозяйстве, и сидел с сыном – все это он делал совсем не для Ирины Егоровны. Он делал это только ради Насти.

Ради Насти, казалось ему, он вообще готов пойти на что угодно.

А по поводу смертельной болезни тещи ему порой приходили в голову соблазнительные мысли…

Скоро Ирина Егоровна умрет. И после ее кончины Настя станет единственной наследницей прекрасной квартиры на Большой Бронной… И, значит, они наконец заживут по-человечески. Придет конец их скитаниям по съемным квартирам, из милости оставленным друзьями, уехавшими за бугор. А ведь Насте в наследство отойдет еще и прекрасная дача… И новая машина Ирины Егоровны – вишневая «девятка»…

При виде сияющего Настиного лица Арсений постарался выдавить улыбку:

– Выздоровела? Ну, поздравляю…

Настя покружилась по комнате, сделала даже несколько «па» – из давно забытых танцев.

– Сеня, Сенечка! Это же твой катран ее спас! Наш катран!

Затормошила его.

– Мы спасли ее, понимаешь? Мы!

– Ну я-то тут при чем? – хмуро ответствовал Арсений.

– Ну, хорошо… Я ее спасла. Я плюс твой катран. И твой дед… Он прав был, твой дедуля, твой Николай Арсеньич!… Ты понимаешь? Его лекарство действительно работает!… Ох, давай поедем в Южнороссийск!… Я хочу на могиле его побывать. Поклониться. Цветов твоему деду принесу, целую охапку. Он ведь, кажется, розы любил?

– Да, – вздохнул Арсений. – Розы.

– Слушай, Сенька, – предложила Настя, – давай водки выпьем! Водка у нас в доме есть?

– Водка-то есть, – усмехнулся Сеня. – А ты уверена, что все это – ну, то, что врачи сказали, – правда? Что это у твоей матушки не временная ремиссия?

– Н-да, понятно… – протянула Настя. – Ясно, мой миленький, ты не очень-то рад… Но вот тебе – нет! Нет, нет и нет!… Это не ремиссия! Это – выздоровление!… Хотя они, врачи, конечно, осторожны. Ничего прямо не говорят. Но я же видела: у них прямо глаза на лоб полезли. Мать осматривать пол-Онкоцентра сбежалось… А ее врач лечащий – между прочим, доктор наук, профессор – мне сказал: «Вам повезло, – говорит, – исключительно. Это, – говорит, – все равно, что „Волгу“ в лотерею выиграть. Подобный случай – уникальный. Один на сто тысяч».