Гражданские войны - Аппиан

64. Поэтому друзья Цезаря увещевали его использовать эту перемену в настроении и воодушевление войска. Но он сказал войску, что поведет его на врагов при более благоприятных условиях, и призывал их не забывать своей готовности, а друзьям он добавил, что прежде надо избавить войско от великого страха, порожденного поражением, а врагов лишить сознания, что их дела находятся в цветущем состоянии. Он признался, что раскаивается в том, что расположился лагерем у Диррахия, где у Помпея все припасы под рукой, и что необходимо было отвлечь его в какое-либо другое место, где враги были бы в равном с ними затруднительном положении. Так сказав, он немедленно направился в Аполлонию, а оттуда ночью стал скрытно отступать в Фессалию. Он в гневе взял и предал своим воинам на разграбление небольшой город Гомфы, который его не принял. Воины вследствие голода разом наполнили свои утробы всякой снедью и непристойно опьянели, и наиболее из них забавными в пьяном состоянии оказались германцы, так что, казалось, явись Помпей в это время, он мог бы совершить нечто решающее, если бы только он из гордости совершенно не пренебрег их преследовать. Между тем Цезарь, в течение семи дней усиленно передвигаясь, расположился лагерем у Фарсала. Говорят, бедствия в Гомфах были необычны и что в лечебнице были обнаружены трупы знатных стариков без всяких ран, но с кубками, лежащими с ними рядом. Двадцать из них, как бы в опьянении, валялись на полу, а один восседал на стуле, без сомнения врач, который им всем дал яд.

65. После того как Цезарь снялся с лагеря, Помпей назначил заседание совета. Афраний высказал на нем мнение, что морские силы, которыми он далеко превосходит Цезаря, следует послать против Цезаря и, владея морем, тревожить его, блуждающего по разным путям и находящегося в затруднительном положении, сухопутные же силы поспешно повести самому Помпею в Италию, к нему благорасположенную и лишенную врагов, чтобы, овладев Италией, Галлией и Испанией, из родной и главенствующей земли вновь напасть на Цезаря. Но этими советами, которые были бы для него наилучшими, Помпей пренебрег и послушался тех, которые говорили, что войско Цезаря из-за голода перейдет на его сторону немедленно или что вообще немного останется делать после одержанной у Диррахия победы. Наоборот, было бы позором оставить бегущего Цезаря и, будучи победителем, бежать наравне с побежденным. Помпей присоединился к этому мнению, побуждаемый больше всего стыдом перед восточными народами, не спускавшими с него глаз, а также заботой о Луции Сципионе, как бы он чего не претерпел в Македонии, и в особенности тем, что хотел использовать в борьбе с Цезарем храбрость своего войска. Поэтому он продолжал поход и расположился лагерем у Фарсала против Цезаря. Друг от друга оба лагеря отстояли на 30 стадий.[225]

66. Провиант Помпею доставлялся отовсюду, ибо у него были в такой степени заготовлены дороги, гавани и посты, что и с суши ему постоянно все доставлялось и при любом ветре через море. Цезарь, напротив, имел только то, что с трудом отыскивал и добывал, испытывая при этом сильные затруднения. Однако и при таких обстоятельствах ни один из его воинов его не покинул, а все с каким-то демоническим рвением стремились вступить в бой с врагами, полагая, что, закаленные уже в течение 10 лет, они в битве будут во многих отношениях превосходить новобранцев, между тем как в рытье рвов, сооружении стен и наборе припасов они, вследствие своей старости, более слабы, и вообще, терпя страдания, они предпочитали что-нибудь делать, чем погибнуть без всякого дела от голода. Сознавая все это и зная, что ему противостоят люди, закаленные и доведенные до отчаяния, а также блестящее счастье, обычно сопровождающее Цезаря, Помпей полагал, что было бы рискованно подвергнуть опасности все предприятие из-за исхода одного сражения; более подходящим и безопасным будет нуждой истощать врагов, сидевших на бедной территории, не владеющих морем и не имеющих кораблей даже для того, чтобы быстро убежать. Так, полагаясь на самый верный расчет, Помпей решил всячески затягивать войну, доводя войска Цезаря в результате голода до болезни.

67. Вокруг Помпея находилось множество сенаторов, равных ему по сану, наиболее знаменитые из так называемых всадников[226] и много царей и династов; все они, одни по неопытности, другие вследствие того, что чрезмерно расценивали успехи, добытые при Диррахии, а некоторые и потому, что количественно превосходили силы врагов, — были и такие, которые, утомленные вообще войной, стремились не столько к достойному, сколько к скорейшему ее исходу, — все эти люди побуждали Помпея к битве, постоянно указывая на то, что Цезарь готовится к бою и ведет себя вызывающе. Помпей, исходя как раз из этого, указывал им, что Цезарь в своем безвыходном положении нуждался в бое, им же именно потому более уместно сохранять спокойствие, и что Цезарь спешит под давлением необходимости. Однако, докучаемый со стороны всего войска, чрезмерно возгордившегося успехом, одержанным у Диррахия, а также подстрекаемый насмешками, затрагивавшими его достоинство, что он будто бы нарочно медлит, будучи одержим властолюбием начальствовать над таким количеством сенаторов, называемый за это "царем царей" и «Агамемноном»,[227] потому что и тот благодаря войне владел царской властью, — вот всем этим докучаемый, Помпей отказался от своих собственных расчетов и уступил, поврежденный в разуме божеством, и на сей раз, как и в других случаях в течение всей войны. Став вопреки своей природе вялым и медлительным во всех делах, он, против своего желания, склонился к сражению на горе самому себе и тем, которые его к этому бою склоняли.

68. В ту ночь Цезарь послал три легиона для набора съестных припасов. Одобряя Помпея за медлительность и полагая, что тот ни в коем случае не переменит своего решения, он послал в окрестности за фуражом. А узнав о приготовлениях Помпея, Цезарь обрадовался, догадавшись, что к этому Помпей был вынужден войском, и, быстро созвав всех своих, стал сам готовиться к битве. Принося в полночь жертву Марсу,[228] он взывал и к своей прародительнице Венере[229] (весь род Юлиев, полагал он, происходит от Энея и его сына Ила, слегка изменив его наименование)[230] и дал обет в случае успеха построить в Риме в благодарность храм Венере-победительнице. Когда на небе сверкнул свет со стороны лагеря Цезаря и погас в месте расположения лагеря Помпея, те, которые находились при последнем, говорили, что им предстоит совершить нечто блестящее над врагом. Цезарь же толковал это знамение так: напав на Помпея, он затмит дела Помпея. У Помпея в эту ночь некоторые из убежавших жертвенных животных не были пойманы, а на алтаре расселся рой пчел, эмблема робости. Незадолго до рассвета на лагерь Помпея напало паническое состояние, и после того как Помпей обежал кругом весь лагерь и устранил панику, он впал в глубокий сон.

69. Когда приближенные его разбудили, он сказал, что только что видел во сне, как посвящали в Риме храм Венере-победительнице. И этому-то, не зная обета Цезаря, обрадовались, когда узнали, друзья Помпея и все его войско; они в этом, как и во всем прочем, необдуманно, восторженно и пренебрежительно усматривали предстоящее дело, как уже свершившееся. Многие из них уже и палатки стали увенчивать лаврами, символом победы, а рабы готовили для них великолепные обеды. Были и такие, которые спорили между собой о понтификате Цезаря.[231] Помпей, опытный в делах военных, не любил этих споров; но он скрывал свое негодование и вместе с тем молчал от нерешительности и страха, как будто бы уже был не начальником, а подчиненным и делал все по необходимости, а не по собственному решению. На человека великого, во всяком предприятии до этого дня бывшего наиудачливейшим, напало такое уныние, или потому, что, верно наметив полезное, он в этом не сумел убедить других, а как бы на игральную кость поставил и жизнь стольких людей и свою собственную славу, славу человека до сих пор непобедимого, или же при приближении бедствия его устрашало какое-то пророческое чувство, его, которому в настоящий день предстояло внезапно лишиться столь великой власти. Сказав своим друзьям, что этот день, кто бы из двух ни победил, послужит для римлян навсегда началом великих бедствий, он приготовился к бою. Некоторые, полагая, что от страха у Помпея вырвалось его тайное намерение, считали, что если бы Помпей тогда одержал победу, он не отрекся бы от единовластия.

70. Войско находилось в таком состоянии: многие писатели дают об этом сомнительные сообщения, я же предпочитаю следовать за теми римскими писателями, которые дают наиболее достоверные сведения об италийцах, с которыми они больше всего считались; что касается союзных войск, то о них римские писатели сообщают сведения недостоверные и не учитывают их как силу чужеземную, присоединение которой мало имело значения. Цезарь имел до 22.000 человек, из них около тысячи конницы; у Помпея войска было больше в два раза, в том числе около 7.000 конницы. Таковы мнения тех, чьи сообщения наиболее правдоподобны, а именно, что в битве столкнулись друг с другом 70.000 италийцев. Другие авторы считают, что их было меньше 60.000, а другие, чрезмерно преувеличивая, насчитывают 400.000. Из этого количества одни авторы считают, что у Помпея было в полтора раза больше войска, чем у Цезаря, другие считают, что у Помпея было около двух третей всего количества — в такой степени колеблются сведения относительно точного количества. Во всяком случае несомненно, что тот и другой вождь больше всего полагались на италийцев. Отряд союзников у Цезаря состоял из конницы из цизальпийских галлов…[232] и из некоторого количества трансальпийских. Из эллинов служили у него в качестве легковооруженных долопы, акарнаны, этолийцы. Таковы были военные союзники Цезаря. На стороне Помпея были представлены в громадном количестве все восточные народы: одни на конях, другие — пешими, а из Эллады — лаконцы, предводительствуемые своими собственными царями, и остальная часть Пелопоннеса, а с ними и беотийцы. Принимали участие в битве и афиняне, причем глашатаями обеих сторон было возвещено, чтобы войско не чинило афинянам никаких обид как лицам, посвященным культу богинь Фесмофор[233] и принимающим только ради славы участие в битве, долженствующей решить судьбу римской гегемонии.