Тайна персидского обоза - Иван Любенко

— Что ж, сейчас же распоряжусь отстранить этих негодяев от дел и назначу следственную комиссию. Одно непонятно: откуда они могли знать, что сундуки отнесут именно в это помещение?

— Смею предположить, что злодеи готовились к совершению кражи загодя — еще со времени первого фурштата из Персии, поэтому поступающие грузы, амуницию, продукты и даже соль они намеренно размещали в других хранилищах, оставляя этот склад почти пустым. Судя по всему, уже тогда, используя гипс, преступники изготовили матрицы печатей полков, шедших в охранении.

— Как я понял, кроме найденного пистолета, других улик против Рыжикова нет?

— Нет.

— А что, если этот пистолет ему и впрямь подбросили?

— Конечно, полковой интендант — очень удобная фигура для того, чтобы записать его в сообщники Рахманова: ведь когда исчез поручик, складами заведовал именно он. Но, признаться, мне не понятно: почему же тогда он до сих пор не сбежал? Как бы там ни было, но в настоящий момент других обвинений, кроме казнокрадства, мы штабс-капитану предъявить не можем.

— Поверьте, Иван Авдеевич, этого ему до конца жизни хватит.

— Откровенно говоря, и вина исчезнувшего поручика Рахманова чисто условная, и все обвинение строится лишь на одной-единственной пуговице. А что, если он оказался невольным свидетелем кражи и поэтому его убили, труп скрыли, а пуговицу подбросили или даже она сама оборвалась?

— Не исключено. И все-таки загадок, к сожалению, меньше не становится. И что же еще вы собираетесь предпринять?

— Видите ли, ваше превосходительство, есть у меня еще одна мыслишка, но для того чтобы ее проверить, мне необходимо получить план подземных коммуникаций старой крепости, а также ваше дозволение на производство еще как минимум пяти шурфов вокруг здания Интендантства.

— А вот этого разрешить никак не могу. После учиненного вами взрыва стена и так треснула. Весь двор и даже плац изрыли. Убытку-то сколько! Не обессудьте, Иван Авдеевич, это выше моих сил. Да и не до этого мне сейчас. Неспокойно опять становится: ногайцы зашевелились, а банда Аджи-мурзы грабит казачьи хутора. В ближайшие дни я собираюсь отрядить в горы экспедицию и учинить в его родовом ауле репрессалии. Это необходимо сделать именно сейчас, пока перевалы не засыпало снегом. А у меня сабель не хватает, на постах выставить некого, не говоря уж о патрулях, пикетах да казачьих разъездах!

— Ну, тогда мое пребывание в Ставрополе теряет всякий смысл, и я сегодня же отправлюсь домой.

— Соскучились, поди, по цивилизации? А?

— Семью давно не видел, детишек…

— А сколько их у вас?

— Трое: Анечка, Танечка и Алеша.

— Я прикажу, чтобы вам дали четверку лучших лошадей. С божьей помощью доберетесь без происшествий.

— Благодарю вас, ваше превосходительство. Рад буду встретиться с вами в столице. Желаю здравствовать.

— Надеюсь.

Мысли о скором отъезде настолько овладели надворным советником, что он шлепал по глубоким лужам, не замечая ни проливного дождя, ни бесполезного собранного зонта.

II

Узнав, что Иван Авдеевич уезжает, весь игнатьевский дом пришел в движение. Агриппина тотчас же известила мужа, и Родион Спиридонович вернулся со службы. Кухарка успела напечь пирогов и ватрушек в дорогу, нажарить кур и гусей. Пустые стеклянные бутылки она наполнила квасом и тщательно закупорила их деревянными пробками, а для большей надежности еще и завязала бычьим пузырем.

Собрав вещи, Самоваров спустился вниз. После короткого застолья хозяин дома на некоторое время куда-то исчез, но скоро вернулся, держа в руках небольшой обшитый кожей ларец.

— Подарочек вам, Иван Авдеевич, незаменимая во время путешествия штука — погребец. Смотрите-ка, открываем крышечку, а здесь поднос, а внутри чего только нет: тут вам и чайный прибор, и графин походный, два стакана, молочник и прочие мелкие принадлежности чайного удовольствия. Имеется достаточно места и для всяческой снеди.

— Ну зачем, Родион Спиридонович?

— А это от меня, чтобы в дороге не пришлось скучать, — Агриппина протянула надворному советнику толстую книгу.

— Вальтер Скотт, «Пуритане», — прочел он вслух. — Сердечно вас благодарю.

— А супруге вашей от нас низкий поклон и еще вот, — хозяйка подала небольшой сверток. — Этот шарф я связала сама, а фасон позаимствовала из модного журнала «Московский телеграф», к сожалению, он за прошлый год, — смутилась она. — Но у нас в провинции и это большая редкость.

— Вы не представляете, как Наталья Петровна обрадуется! — воскликнул растроганный вниманием следователь.

— А камни-то забыли… Куды прикажете, ва-ше-ство? — донесся сверху голос истопника.

— В них уже нет надобности, — ответил за гостя Игнатьев. — Присядем на дорожку.

После непродолжительного молчания Иван Авдеевич трижды перекрестился на образа и в сопровождении Игнатьева и Агриппины вышел во двор. Дождь почти прекратился, будто давая возможность хозяевам проводить постояльца.

Прислуга, отягощенная кульками, корзинками, коробками и чемоданами, сновала вокруг, нагружая карету, у которой от тяжести стонали и плакали рессоры. Ямщик подтягивал сбрую лошадям и недовольно качал головой. Какой-то странный незнакомец с окладистой бородой проверял прочность перевязанного багажа и лично перекладывал некоторые вещи. Он был облачен в новый картуз с темным козырьком и короткий фризовый кафтан. Серые шаровары были заправлены в дорогие опойковые сапоги. На безымянном пальце его правой руки красовался украшенный изумрудом золотой перстень.

— А это мой батюшка, Федор Ильич. Только что в город приехал — и сразу к нам, — улыбнулась Агриппина.

— Федор Толобуев, купец первой гильдии. Позвольте проводить вашу милость и пожелать всяческого благоденствия. Покорнейше просим принять хлеб-соль на дорожку… Не обессудьте — чем бог послал. Вы уж не побрезгуйте, а кушайте на здоровье! В пути все может пригодиться! Коли бог приведет вашу милость обратно, нижайше просим нас не обидеть и не проехать мимо нашего дома. Мы, признательно сказать, вашей особе по искренности рады!

Поблагодарив гостеприимных хозяев, Самоваров забрался в экипаж и, крикнув вознице «трогай», покатил по широкой улице. Низенькие, крытые соломой ставропольские хатки вскоре исчезли, а широкая дорога городского проспекта как-то незаметно перешла в большак. Редкая ноябрьская изморось сменилась ливнем, легкий ветерок — бурей. И опять, как почти две недели назад, гремел гром, и дождь заливал дорогу, и деревья гнулись на ветру, и только четверка лошадей, запряженных цугом, упрямо тянула по почтовому тракту сонную карету.