Философский камень. Книга 2 - Сергей Сартаков.

За стеклянными перегородками пощелкивали штемпеля, зал был наполнен ровным гулом голосов, здесь обязательно Сдерживаемых, приглушенных. И это все напоминало Тимофею первые дни приезда в Москву, когда он прибегал сюда с Володей Своренем в надежде получить адресованное до востребования письмо от Людмилы или комиссара Васенина;

Вот и вновь он Алексею Платоновичу укажет пока этот же адрес.

Писалось Тимофею легко, по настроению. И хотя из-под пера появлялись строки: «О Мешковых не знаю решительно ничего», «Может быть, завтра же схожу в Лефортовскую школу и выясню, уехал ли куда Сворень и как поживает наш умный начальник товарищ Анталов», «Допишу, брошу письмо в почтовый ящик и помчусь разыскивать Люду, скорее всего она у Мешковых», — вопреки всем этим «не знаю» он знал, что дурные вести его нигде не встретят. Не могут встретить.

Потому что все плохое уже позади.

Ему в этом письме не хотелось даже упоминать фамилию Куцеволова, не хотелось замусоривать свои собственные мысли и чистоту бумажного листа. Беляк теперь никуда не уйдет. И неважно, что когда-то там станут судить его, Тимофея. Бурмакина, — осудят все равно этого гада Петунина-Куцеволова! А сегодня…

Сквозь матовую стеклянную крышу солнце пригревало так сильно, что взять бы да и сбросить с плеч шинель, разостлать ее на полу в уголочке и под ровный шумок людских голосов сладко-сладко уснуть, как, бывало, в детстве спалось на травяном косогоре под перезвон Кирейской шиверы. А выспавшись, уйти бы куда-нибудь далеко в широкий-широкий луг, где пряно пахнет недавно прошедшим весенним палом, улыбчиво щетинится молодая травка и в голубом небе, захлебываясь благодарственной песенкой солнцу, кувыркаются жаворонки.

Он закончил письмо шутливыми словами: «…Ну вот, Алексей Платонович, я и еще повзрослел. И на правах уже совершенно взрослого приступаю сейчас к этим новым еще для меня обязанностям. Первейшая из которых — не чувствовать себя таковым и, не принародно, иногда позволять себе, допустим, проскакать шагов с полсотни на одной ножке. Именно сию минуту мне страх как хочется это проделать. Без шуток же, немедленно начну подыскивать работу — это не возбраняется, но такую, чтобы по-прежнему и учиться я смог (вторая постоянная обязанность человека). Обнимаю и в сотый раз повторяю свое тебе спасибо. Твой младший, очень уж взрослый брат Тимофей».

Заклеил конверт, опустил письмо в огромный, до плеч, ему деревянный ящик, поставленный у входной двери, и выскочил в слепящее солнце летнего дня, в трамвайный грохот Мясницкой улицы.

Через час Тимофей стучался в дверь комнаты Мешковых, гадая, застанет или нет дома Полину Осиповну. Еще в пути сюда возникла тревога: «А что, если уехали, как собирались, на Дальний Восток?» И отвергал эту мысль: «Как же тогда Людмила?: Где она?»

Дверь открыла совсем ему незнакомая женщина, высокая, — черноволосая. Глянула строго и недоуменно.

— Вам кого?

И вдруг отступила, засветилась доброй улыбкой.

— Вы, не Бурмакин ли будете?

Теперь уже Тимофей смотрел на нее с недоумением.

— Бурмакин. Простите, а…

— Уехали они, давно уехали, — и широко распахнула дверь. — Да вы входите, Тимофей, входите. С мужем мы, двое детишек еще, эту комнату заняли. Бегают где-то ребята, а Ваня, муж мой, Иван Никанорович, не скоро с работы придет.

— Вы и по имени знаете меня? — удивился Тимофей.

Но тут же сообразил, что позаботились о нем Полина Осиповна с Мардарием Сидоровичем. Понимали, куда он, прежде всего, толкнется.

Женщина металась по комнате, подбирая разбросанные, где попало детские игрушки, сдергивая с веревки, протянутой из угла в угол, развешанное для просушки белье. И между этими хлопотами собирала на стол, расставляла тарелки, резала хлеб.

— Ну, ваш первый вопрос будет, конечно, о Людмиле. Живет за городом, по Северной железной дороге, — говорила она, не с такой плотностью нанизывая слова, как, бывало, Полина Осиповна, а все же чем-то и ее напоминая: — Фамилия хозяина у меня записана…

— Епифанцев! — радостно воскликнул Тимофей. — Знаю. Был у него.

— Точно — Епифанцев. Ну, как и чего с ней, сама расскажет, я ведь понаслышке, могу чего и напутать, заходила она в прошлом месяце, миленькая такая, говорила, ждет вас. А Полина Осиповна, уезжала когда, все наказывала: «Тимошка придет, ты заботой своей приветь его, как сына родного, иначе встретимся — голову тебе откручу». Это она вас так — Тимошкой…

— Да и вы можете. Я не против. Вас-то как зовут?

Все в этой комнате располагало к себе, как и прежде. Должно быть, сами стены здесь не терпят плохих людей. Тимофей снял шинель, по привычке повесил ее на знакомый гвоздь.

— Меня Марией зовут, Марией Васильевной. А друзьям вашим на Востоке живется славно, не горюют. Бывает, письма от них получаем. Про вас обязательно спрашивают. В прошлом году, перед самыми праздниками, заходил тоже военный. Красивый. Ну, фамилию никак не запомнила — с орденом на груди, — он не столько про вас, сколько про девушку вашу чего- то все выяснял, А больше не знаю, что вам и сказать. Спрашивайте… Ваня работает у меня вроде Мардария Сидоровича — столяром при Мытищинском заводе, мастер хороший. Ну, а я с ребятишками замоталась, приткнуть их вовсе некуда, в садик обещали взять, да мест пока свободных нету, вот и хозяйничаю по дому. Вообще, я портниха, швея, вот как тянут меня на фабрику по старой памяти. А не могу. И без дела любимого не могу, шью потихоньку, беру от знакомых. Вам, если: что понадобится, скажите — сошью, не испорчу. Да к столу, что же вы не садитесь?

— Мария Васильевна, спасибо! Я поеду сейчас к Епифанцевым.

Тимофею не терпелось. Вот и новая встреча с Людмилой будет у него в том же доме. Но теперь он уйдет оттуда с нею, а не с Куцеволовым. И обескураженно подумал: куда уйдет? Крыши-то над головой у него нет. Весь дом, все его имущество — эта шинель. Есть еще какая-то ерунда в чемодане — съездить в Лефортово взять, и то девать некуда. А проживать ему в школе хотя и позволят — по закону, пока следствие не завершено, так полагается, — но он сам не согласится. Товарищи его набора давно все разъехались к местам назначения. Курс обучения он тоже прошел полностью. Зачем ему приходить в казарму? Только ночевать? Быть не курсантом и не командиром лишь привлекать к себе любопытствующие взгляды новичков: ходит среди них «убийца». Ну, нет, если не прикажут оставаться в лефортовских казармах, сам он туда ни за что не попросится.

— До свидания, Мария Васильевна!

— И не думайте! Голодного я вас, Тимофей, никуда не отпущу. Пока там еще до Епифанцева этого доберетесь, сто раз поесть захочется. Садитесь, тут не обед у меня, рано еще, ну вот редиска свежая, мясо холодное, хлеб с маслом, чайник сейчас закипит. — Мария Васильевна глядела на него умоляюще. — Там-то вас тоже, наверно, не очень пирогами да пышками кормили. Вы с этим Епифанцевым давно дружите?

— В глаза даже не видал, Мария Васильевна! В доме-то у него один раз всего побывал.

— Ну, вот те нате! Как еще вас там сразу приветят? Вдруг хозяйки нет дома или еще что. Ну, покушайте, я вас прошу. А может, полного обеда дождетесь? Я тогда побыстрее чего сготовлю.

Тимофей подсел к столу. Было бы просто невежливо отказаться, причинить огорчение этой славной, заботливой женщине, так сохранившей постоянную доброту и сердечное тепло этого дома. Да и голод, между прочим, его давно уже одолевал.

— Ну, а про себя вы чего-то совсем не рассказываете, — ласково попеняла Мария Васильевна, обрадованная тем, что Тимофей принял ее приглашение. Налила ему стакан очень крепкого чая, посмотрела на свет. — Из морковки, малость прижженной. Употребляете? Кирпичный как-то в редкость теперь в магазинах, а у спекулянтов — денег не напасешься.

— В тайге жил я когда, Мария Васильевна, березовый да черносмородиновый чай мы заваривали. Очень вкусно! — Тимофей отхлебнул из стакана. — Вообще, каких только чаев я не пивал! Все чаи хороши, если пьешь у хороших людей.

— Ну, это выходит, будто нас нахваливаете. — Мария Васильевна покраснела. — Это вы напрасно так, с первого же часа. Понять человека, говорят, пуд соли с ним съесть надо.

— А морковного чая одного стакана достаточно. — Тимофей улыбнулся. День выдался такой замечательный, светлый и теплый. И как-то совсем не думалось: о завтрашнем дне, каким тот будет, где он его встретит, — Вы, Мария Васильевна, просили меня о себе рассказать. Да Полина Осиповна, уж я чувствую, столько рассказала, что мне и совсем добавить уже нечего.

— Было, конечно, рассказывала она, — согласилась Мария Васильевна. — Потому и я сразу к вам так, всей душой; А послушать человека самого — всегда интереснее. Да вы кушайте, Тимофей, пожалуйста, кушайте!

Вспомнила, что в буфете у нее стоит пастила. Вскочила, принесла. Посоветовала: очень хорошо с горячим чаем.