Призрак Безымянного переулка - Татьяна Степанова

Мещерский молчал.

– Помогает мне за ним ухаживать Тахирсултан. Живет у нас как птичка божия. Птичка божия не знает ни прописки, ни мента… Я вот немного осмотрюсь на новом месте, в Таганском, и оформлю ему регистрацию. После того как батя залепил себе в мозг, меня хотели из органов вышибить. Открытым текстом над отцом изгалялись – мол, вот придурок генерал, и застрелиться-то даже не мог честь по чести! Из полиции меня не выкинули, выбросили из синекуры на землю, понизили в звании до лейтенанта. Была у меня невеста. Такая же длинноногая красотка, как наша… то есть ваша Катя. Она через месяц от меня слиняла – в квартире пахнет, отец под себя по-большому ходит. Я памперсы ему меняю, в квартире – вонь. Она и ушла.

Мещерский молчал.

– Я внук вертухая и сын неудавшегося самоубийцы. Это у нас в органах называется семейная династия. Таковы наши профессиональные традиции.

Лужков вскрыл обе банки и протянул одну Мещерскому. Затем достал пузырек с таблетками и поставил на стол.

В кухню зашел Тахирсултан.

Лужков и Мещерский, чокнувшись, раздавили по банке.

– Чаю бы лучше выпили, – сказал Тахирсултан. – Я вам обоим зеленый заварю.

– У бедной музы красок больше нет. А что за слава открывалась ей! Но, видно, лучше голый мой сюжет без добавленья похвалы моей.

Вода в электрическом чайнике, закипая, била как гейзер.

От ледяного пива щипало гланды.

Глава 25

Кости

Катя знала, что они напьются. Как только Лужков изрек «сначала даму», она поняла, что они с Мещерским намерены «присмотреться и приговориться друг к другу» за рюмкой.

Это пусть, думала она. Это нужно, и это хорошо.

И наутро она не стала звонить Мещерскому, скорее всего пребывавшему в похмелье после вчерашнего мальчишника.

Позавтракав, она позвонила старшему группы экспертов, чтобы узнать, есть ли новости по исследованию старых костей из склепа. И эксперт сказал – приезжайте ко мне в лабораторию, тут все и обсудим.

В лаборатории «Полимеразных цепных реакций» Катя бывала до этого всего один раз. И все увиденное показалось ей и тогда и сейчас весьма интересным. Лаборатория располагала двумя амплификаторами для проведения полимеразных цепных реакций. Как ей объясняли специалисты в прошлый раз, для проведения такой реакции исследуемых образцов необходимо сорок термоциклов, по три минуты каждый. Все происходит автоматически, а затем образцам проводят гелевый электрофорез, чтобы идентифицировать ДНК.

Когда Катя приехала в лабораторию, эксперты как раз обрабатывали на компьютерах результаты электрофореза. Кате пришлось подождать полчаса. Ее угостили крепким кофе.

Но вот эксперт наконец получил распечатку анализов. Однако начал он не с ДНК.

– Значит, что мы имеем, – сказал он Кате. – Семь скелетов. Два из них принадлежат детям-подросткам – мальчику примерно 11–12 и девушке 16–17 лет. Два других скелета принадлежат женщинам – одной около 35 лет, другая пожилая, 65–70 лет. Три оставшихся скелета принадлежат мужчинам. Один примерно 40 лет, второй 50–55 лет, и третий тоже принадлежит мужчине среднего возраста, лет 40–45, настоящему великану. У всех семерых погибших пулевые ранения в затылочную область. Мы нашли пули и стрелянные гильзы – это все от пистолета системы «маузер». Кроме того, на двух скелетах имеются дополнительные повреждения: у мужчины 50 лет и мужчины-великана это продольный след от острого режущего предмета на костях ребер с правой стороны. Эти повреждения у обоих были прижизненными, и на момент смерти шрамы уже зарубцевались. У мужчины-великана кроме этого есть и другие повреждения: отсеченные и оторванные фаланги пальцев на правой руке. На мизинце, безымянном и указательном пальцах. Кроме того, кости пальцев и кисти левой руки раздроблены в результате ударов тяжелым предметом… Возможно, молотком или прикладом. Это тоже прижизненные повреждения, но нанесены они были непосредственно перед убийством. И я расцениваю их как следы пыток, которым подвергался этот человек.

– Пыток? – переспросила Катя.

– Мужчине отрубали, отрывали фаланги пальцев по одной. А левую руку просто раздробили. Все указывает на пытки. А вот следы на ребрах – это другое, это заживший шрам. Что-то он мне напоминает… Надо будет почитать, посмотреть. – Эксперт потер переносицу. – Что-то мне уже попадалось в криминалистической литературе по поводу таких следов на костях.

– А давность какая? – спросила Катя.

– Почти вековая, – ответил эксперт. – Судя по гильзам, пулям, а также остаткам одежды, обуви, пуговицам… Я бы определил как 1917–1918. Теперь что дал нам анализ ДНК. Можно определенно сказать, что четверо из убитых – кровные родственники. Это относится к подросткам – они брат и сестра – и женщине сорока лет. Это, судя по всему, их мать. Митохондриальные ДНК матери и детей всегда идентичны. Мужчина сорока лет, не великан с изуродованными руками, а другой, состоит в кровном родстве с детьми, но не с их матерью. И, судя по анализу ДНК, он не является отцом детей, скорее, какой-то кровный родственник – возможно, дядя или двоюродный брат. Остальные трое – пожилая женщина и двое мужчин – ни в каком родстве друг с другом не состоят. Никаких ценных вещей – обручальных колец, запонок, часов – мы при погибших не обнаружили. Они были застрелены из пистолета «маузер» в затылок, обобраны и сброшены в подвал, который впоследствии кто-то тщательно закрыл и замаскировал. А затем и забетонировал. А одного из погибших перед убийством жестоко пытали.

Все документы по исследованию останков эксперты направили следователю. Катя попросила сделать копии для участкового Лужкова, на что эксперт ответил согласием. Сама она всю беседу с экспертом тайком записала на диктофон, спрятанный в кармане.

Глава 26

Визит секретарши

Банка за банку, слово за слово – Мещерский помнил эту ночь в квартире на Валовой смутно. Проснулся он, когда над Садовым кольцом едва брезжил серый рассвет, и с удивлением обнаружил себя на жесткой кушетке в комнате, похожей на кабинет с высоким потолком. Как он добрался до этой кушетки, он не помнил. Голова раскалывалась.

В квартире участкового Лужкова по-прежнему пахло болезнью, но с кухни доносились оживленные хриплые голоса. И еще что-то аппетитно шкворчало и булькало там.

– Салям, – приветствовал Мещерского, шествующего в ванну, Тахирсултан.

– Здорово, братан антрополог, как спалось? – осведомился Лужков, доставая из буфета чистые тарелки и большую кружку. – Просьба такая у меня к вам: вернитесь в Безымянный и сами поговорите со старухой Апостоловой. Надо узнать, чего она нам там или соврала, или недосказала про вечер убийства. У вас, Сережа, может, и нет моего навыка общения с больными, но находчивости и вежливости не занимать.

«Значит, мы все еще на «вы» с братаном участковым», – подумал Мещерский. Это ему даже нравилось – такие вот несовременные, церемонные отношения. И он с готовностью кивнул.

Откушав, они покинули квартиру на Валовой, оставив Тахирсултана кормить и обрабатывать больного Лужкова-старшего. Мещерский довез участкового до Таганского отдела полиции. А сам поехал в Безымянный.

И вот чудо – он сразу увидел ту, которая была ему так нужна!

Мать Лизы Тамара Николаевна Апостолова в дутом пальто по случаю прохладного утра и разбитых кроссовках как раз выходила из подъезда кирпичного дома, волоча за собой пустую сумку на колесиках. То ли в «Рогожку»-супермаркет собралась старуха, то ли на ближайший рынок на трамвае.

– Тамара Николаевна! – окликнул ее Мещерский.

Старуха как-то сгорбилась и подозрительно зыркнула по сторонам.

– Я помощник здешнего участкового, мы к вам домой приходили. Вы куда? Хотите я вас подвезу?

– В «Рогожку» я, за молоком и творогом. Опять про Лизу станете допытываться? Дома она, на ключ заперта. И ночью той дома сидела. – Старуха смотрела на него выжидательно.

– А вы что делали вне квартиры в ту ночь? – в лоб спросил Мещерский. – Только не говорите, что мусор выносили.

– О чем это вы?

– Вас соседи видели, Тамара Николаевна. Поздно вечером на лестничной клетке. Кое-кто в доме вашем уверен, что Лиза опять от вас сбежала и вы ее искали. И еще кое-кто в вашем доме уверен, что Лиза опасна, и просит принять меры для ее принудительной госпитализации в…

– В психичку у нас госпитализация добровольная, а я дочку туда не отдам! – Старуха Апостолова топнула ногой. – Я знаю, кто это у нас ядовитой слюной брызжет. Старый хрыч… Жену в гроб вогнал и на весь мир теперь обижен. Так вот, чтобы не было никаких пересудов. Я скажу. Я курила.

– Вы курили?

– С тех самых пор курю, как Лизу маньяк схватил. И за все годы не бросила. А Лиза дыма не переносит, ей как-то сразу тревожно, она сама не своя. Он ведь, этот подонок, тогда ей руки сигаретами прижигал, пытал ее. А я курю, ничего не могу с собой поделать. Так вот, я в тот вечер тоже курила на площадке, специально, чтоб не дома, и тоже кое-кого видела!