Туннель - Бернгард Келлерман

В маленькой поперечной штольне лежал запачканный маслом полунагой труп. Монтер, застигнутый параличом сердца. Вокруг кипела работа, и ноги торопившихся людей переступали через него. Ему не удосужились даже закрыть глаза.

Дошли до «ада». Среди воющих шквалов пыли стоял низенький японец с землистым цветом лица, неподвижный как статуя, и отдавал распоряжения оптическими сигналами. То красным, то белым огнем сверкал его рефлектор, а иногда он швырял в отряд копошившихся рабочих травянисто-зеленый луч, придававший им вид покойников, не прекративших своего труда и после смерти.

Здесь никто не обращал внимания на прибывших. Ни слов приветствий, ни пения. Тут были вконец измученные люди, метавшиеся в полусознательном состоянии. Аллану и его инженерам пришлось самим внимательно следить, чтобы их не сбило с ног бревно, которое тащили тяжело дышавшие рабочие, или громадный камень, который взвалили на тележку шесть пар жилистых, ободранных рук.

Тут штольня залегала уже очень глубоко — на четыре тысячи четыреста метров ниже уровня моря. Знойная атмосфера, наполненная мелкой пылью, мучительно раздражала дыхательные пути. Хобби беспрерывно зевал от недостатка воздуха, глаза побагровевшего Гарримана вылезали на лоб, словно он задыхался. Легкие же Аллана привыкли к воздуху, бедному кислородом. Грохот работы, толпы людей, кидающихся в разные стороны, возбуждали его. Взгляд его невольно зажегся гордостью и торжеством. Он вышел из свойственного ему состояния спокойствия и молчаливости, сновал туда и сюда, жестикулировал, и его мускулистая спина блестела от пота.

Гарриман подполз к Аллану с образцом породы в руке и поднес камешек к его глазам. Потом сложил руки рупором у рта и заорал ему в ухо:

— Это и есть неведомая руда!!

— Руда?! — таким же способом переспросил Аллан.

Это была ломкая, аморфная каменная порода цвета ржавчины. Первое геологическое открытие за время сооружения туннеля. Неизвестная доселе руда, названная субмаринием, содержала большое количество радия, и Компания плавильных заводов ждала каждый день, что вот-вот наткнутся на большие залежи новой руды. Гарриман все это прокричал Аллану в ухо.

Аллан рассмеялся:

— Это было бы им кстати!

Из бурильной машины вылез рыжеволосый человек могучего телосложения с длинными руками гориллы. Столб из грязи и масла, с серой каменной кашей на сонных веках. Он был похож на откатчика руды, на самом же деле это был один из лучших инженеров Аллана, ирландец по имени О'Нейл. Его правая рука была в крови, и кровь смешалась с грязью в черную массу, похожую на колесную мазь. Он беспрерывно плевался пылью и чихал. Рабочий поливал его водой, как поливают слона. О'Нейл, совершенно голый, вертелся и пригибался под водяной струей и подошел, весь мокрый, к Аллану.

Ирландец потряс головой и выжал большими руками воду из волос.

— Гнейс становится все более серым! — прокричал он в ухо Аллану. — Все более серым и твердым. Красный гнейс — игрушка по сравнению с этим. Нам каждый час приходится менять коронки у буров. И жара, черт ее побери!

— Мы скоро опять начнем подыматься!

О'Нейл усмехнулся.

— Через три года! — проревел он.

— Нет ли впереди воды?

— Нет.

Вдруг все они позеленели и стали призрачно бледны: японец навел на них свой световой конус.

О'Нейл без церемонии отодвинул Аллана в сторону — бурильная машина шла назад.

Аллан пробыл здесь три смены, потом взобрался на груженный камнями поезд и поехал с Гарриманом и Хобби назад. Они мигом заснули от утомления, но Аллан и сквозь сон еще долго ощущал каждую помеху, которую встречал поезд на своем длинном четырехкилометровом пути вверх. Скрипели тормоза, вагоны толкали друг друга с такой силой, что камни валились на рельсы, какие-то фигуры взбирались на поезд, раздавались окрики, сверкал красный свет. Поезд полз через стрелку и надолго останавливался. Аллан сквозь сон видел темные фигуры, шагавшие через него.

— Это Мак, не наступите на него!

Поезд шел, останавливался, шел опять. Вдруг он помчался с большой быстротой, Аллану показалось, что они летят, и он погрузился в глубокий сон.

Он проснулся, когда яркий, жестокий дневной свет, как сверкающий нож, ударил ему в глаза.

Поезд остановился у здания станции, и Мак-Сити вздохнул свободно: «страшный суд» миновал и кончился благополучно. Инженеры отправились в купальню. Хобби, казалось, заснул в своем бассейне с папиросой в зубах. Гарриман пыхтел и фыркал, как бегемот.

— Не пойдешь ли к нам завтракать, Хобби? — спросил Аллан. — Семь часов. Мод, вероятно, уже встала.

— Я должен выспаться, — ответил Хобби, не выпуская папиросы изо рта. — Ночью я опять спущусь в туннель. Но я непременно приду к ужину.

— К сожалению, меня здесь уже не будет.

— В Нью-Йорк?

— Нет, в Буффало. Мы испытываем новый тип бура. Его изобрел «Толстый Мюллер».

Хобби не слишком интересовался бурами. Он перевел разговор на «Толстого Мюллера» и тихонько засмеялся.

— Пендлтон написал мне с Азорских островов, Мак, — сонным голосом сказал он, — что этот Мюллер страшный пьяница.

— Все немцы пьют как лошади, — возразил Аллан, прогуливаясь щеткой по ноге.

— Пендлтон пишет, будто Мюллер на своих пикниках так накачивает всех, что они валятся под стол.

В этот миг мимо них прошел одетый с иголочки японец. Он отработал уже вторую смену. Японец вежливо поклонился.

Хобби приоткрыл один глаз.

— Good morning, jap![52] — поздоровался он.

— Он дельный малый! — сказал Аллан, когда японец закрыл за собой дверь.

Через двадцать четыре часа этого дельного малого давно уже не было в живых.

2

Катастрофа произошла на другой день, за несколько минут до четырех часов утра.

Место, где бурильная машина продвинутой южной штольни в этот злосчастный день, десятого октября, дробила скалу, находилось на расстоянии ровно четырехсот двадцати километров от устья туннеля. В тридцати километрах позади работала бурильная машина параллельной штольни.

Скалу только что взорвали. Прожектор, с помощью которого вчерашний маленький японец отдавал приказания, лил белый свет на катящиеся камни и на отряд полунагих людей, взбегавших по дымящейся горе щебня. В этот миг один из рабочих вскинул руки кверху, другой повалился навзничь, третий внезапно исчез неведомо куда.

Дымящаяся гора щебня со скоростью бушующей лавины покатилась вперед, проглатывая тела, головы, руки и ноги. Неистовый шум работы потонул в глухом реве, таком чудовищном, что человеческое ухо уже почти не воспринимало его. Тяжесть сжимала голову, барабанные перепонки лопались. Маленький японец внезапно исчез. Настала черная ночь. Каждый из работников «ада» успел увидеть разве только зашатавшегося человека, чей-нибудь искаженный рот или падавший столб. Никто ничего не слышал. Бурильная машина, этот броненосец из стали, который двигала сила, равная мощи двух курьерских паровозов, была поднята с рельсов, словно легкий барак, отброшена к стене и раздавлена. Человеческие тела неслись, как пушечные снаряды, по воздуху среди града каменных осколков; железные тележки для камня были сметены, разорваны, скручены в комок. Лес столбов рухнул, и осевшая гора похоронила под собой все живое.

Это было делом одной секунды. Через мгновение наступила мертвая тишина, и гул взрыва катился уже где-то вдали.

Взрыв повредил и разрушил двадцать пять километров штольни, и туннель гудел на протяжении восьмидесяти километров, как будто океан грохотал в штольнях. На смену реву, унесшемуся вдаль, как огромное чугунное ядро, пришла жуткая тишина. Потом — тучи пыли, а за пылью — дым: туннель горел!

Из дыма бешено вылетали поезда, обвешанные гроздьями обезумевших людей. Потом выбегали неузнаваемые призраки, пробиравшиеся пешком, во тьме, а потом — не появлялся уже никто.

Катастрофа произошла, к несчастью, в момент смены, и на последних двух километрах столпилось около двух тысяч пятисот человек. Больше половины было вмиг раздроблено, разорвано на куски, убито, засыпано, и никто не слышал ни одного крика.

Но когда грохот взрыва заглох вдали, гробовую тишину черной, как ночь, штольни прорезали отчаянные крики, громкие стоны, безумный смех, пронзительные вопли, мольбы о помощи, проклятия, хрипение и звериный вой. Во всех углах что-то закопошилось и зашевелилось. Сыпались камни, трещали доски, что-то ползло, скользило, скрипело. Мрак был невыносим. Пыль падала, как густой дождь пепла. Отодвинулась в сторону балка, из ямы, со стоном, чихая от пыли, выполз человек и, ошеломленный, присел на кучу мусора.

— Где вы? — кричал он. — Бога ради!..

Он все время повторял одно и то же, но ему отвечали лишь дикие крики и звериные стоны. Человек выл все громче и громче от ужаса и боли, и голос его звучал все пронзительнее и безумнее.